— Вашскородь, так что половина восьмого.
Но это будет в половине восьмого, а был только четвертый час. Усердие не по разуму! Гардемарин пытается уснуть, но пиво беспощадно. Черт его знает, ничего не поделаешь… В таком дурацком виде неудобно пройти мимо вахтенного начальника в чистый, благоухающий сосной озонатора офицерский гальюн. Придется лупить полторы версты на бак, в неистребимую вонь карболки и аммиака командных гальюнов. Перспективочка!.. Юрий решительно влез в тельняшку и потянулся за кальсонами…
Боцман Пахом Нетопорчук медленно ходил по верхней палубе, осматривая свое хозяйство. Он высок ростом, плечист, грудь широка, и на ней висит никелированная дудка.
Дудка — это плоская коробочка с полым шариком на конце, в которую вставлена гнутая трубка. Свистеть в дудку — особое искусство. Для этого её надо взять в руку, уперев шарик в ладонь, и, полусогнув над ним пальцы, сложенные, как для игры на скрипке, дуть в трубку; от силы дутья и движения пальцев над дыркой дудка меняет свой свист, от мягкого и глубокого до пронзительного и высокого; чтобы получить в свисте трель, надо языком сделать «трр». Существует до пятнадцати различных мелодий, которые нельзя изобразить никакими нотными знаками. Мелодии эти, как и многие флотские традиции, передаются из поколения в поколение изустно, так же как и секрет краски наружного борта или метод разворота весла при гребке.
Всякий унтер-офицер, боцманмат и боцман получает дудку в пожизненное владение как эмблему власти: унтер-офицеру всегда найдется чем распорядиться. Дудка висит на цепочке, тоже никелированной. Цепочка, разрешением тех же традиций, может быть употреблена для поощрения ленивого ударом по мягкой части тела (издавна названной «казенной», ибо ранее она принадлежала матросу не более, чем остальное корабельное имущество). На удар обижаться не следует; это просто грубоватая фамильярность старшего по отношению к младшему. Унтер-офицеры дудками дорожат и обычно имеют их собственные — серебряные, с серебряной же цепочкой. Строго говоря, это нарушение формы, но офицеры с одобрением замечают серебряную дудку на груди, украшенной медалью: в масштабе унтер-офицера приобретение серебряной дудки означает ту же любовь к флоту и то же стремление к флотскому щегольству, которое заставило, например, командира крейсера «Богатырь» выкрасить борт и надстройки дорогим риполином за свой счет.
Боцман Пахом Нетопорчук не принадлежал к числу щеголей унтер-офицеров. Он хмур, исполнителен, заботлив, но не щеголь. Он всегда одет чисто и по форме, но несколько мешковато. Другие переделывают казенные брюки, добиваясь, чтобы зад был обтянут без складки. Нетопорчуку некогда думать о таких пустяках: корабль слишком велик, и на нем — тысяча мелочей, за которыми надо постоянно смотреть да присматривать. Нетопорчук — ютовый боцман «Генералиссимуса», его заведываемая часть — верхняя палуба от кормы до второй трубы со всем, что на ней находится. Он обязан беречь и содержать в порядке те вещи, которыми пользуются другие: тросы, бросательные концы, трапы, штормтрапы, чехлы вьюшек, вьюшки для тросов, скребки, лопатки, голики, торцы для драйки палубы песком и самый песок. Каждая вещь на корабле имеет своего хозяина, над хозяевами этих вещей властвует Нетопорчук, над Нетопорчуком — старший боцман, над ним — старший офицер. Линии подчинения на корабле подобны сложной схеме канализации тока, и все сходятся в одну точку: командир корабля.
Официально шкафутом владеет сейчас вахтенный унтер-офицер, он меряет палубу по правому борту: шестьдесят два шага от кормовой рубки до второй башни. Но дежурный боцман обязан поддерживать порядок в районе его видимости, где бы он ни был. Всякий унтер-офицер, даже и вне несения вахтенной или дежурной службы, также обязан восстанавливать нарушенный порядок, где бы он его ни заметил. Унтер-офицер отмечен нашивками и дудкой, и он не может не видеть вещей, нарушающих воинский и морской вид корабля. Нетопорчук проходил по палубе, вглядываясь в каждую мелочь; убрать и прибрать можно в любое время, на это есть вахтенное отделение, если оно занято — подвахтенное отделение, для обоих существует дудка.
Нетопорчук остановился у киль-блоков баркаса № 2.
Киль-блоки — это стальные подставки с приклепанными фигурными вырезами, обделанными кожаными круглыми подушками; на них, как в кресло, садится поднятый краном из воды баркас. Кожа носовых кильблоков была оцарапана и лохматилась. Значит, надо промазать её маслом, придав заусеницам мягкость, и затереть потом пемзой, чтобы кожа опять стала гладкой и блестящей. Это будет поручено утром хозяину баркаса № 2 — второй роты, четвертого отделения, унтер-офицеру второй статьи Савочкину: номер баркаса сразу указывает его команду; на военном корабле система номеров, вещей и людей удобна и понятна, как и вся корабельная жизнь. Надо только, чтобы мысли и сердце были разграфлены так, как разграфлено расписание дня, висящее под стеклом в вахтенной рубке.
Нетопорчук разграфлен давно, четырнадцать лет въедаются в него эти неколебимые графы. Четырнадцать лет изо дня в день звучит побудка — летом всегда в полшестого, зимой всегда в шесть. Четырнадцать лет в полдень свистят соловьи к вину, в восемь утра горны приветствуют подымаемый флаг, в восемь вечера собирают на молитву и справку. Четырнадцать лет порядка и чистоты навсегда заслонили безалаберщину и грязь деревни. Всякий пол стал палубой, всякая лестница — трапом, всякая веревка — тросом, а бечевка штертом. Всякий человек стал или офицером, или матросом, или вольным последние непонятны и беспорядочны. Всякий поступок стал или разрешаемым, или запрещаемым. Все очень просто, если сердце и мысли разграфлены неизгладимыми графами судового распорядка…
— Ты куда? Пошел вниз, щучий сын! — прикрикнул вдруг Нетопорчук и хватил цепкой по подштанникам щуплого матроса, вылезшего из-за киль-блоков: выперла деревня на палубу в белье и без фуражки.
Матрос отскочил, как ужаленный, и крикнул высоко и нервно:
— Как ты смеешь, болван!
— Что-о? — сказал Нетопорчук, медлительно удивляясь. — Заспался, дубина, очухайся! С боцманом говоришь… Куда прешь в исподнем? Фуражка где?
— Да мне в гальюн… — сказал матрос растерянно.
— Вижу, что в гальюн. Моча в голову ударила, что порядок забыл! Какой роты?
Матрос помялся, потом сказал тихо:
— Да я не ваш… Пусти в самом деле…
— Что обозначает «не ваш»? Коли матрос, должен на всяком корабле в правилах себя вести. Как обращаешься? Прибавляй титул, говори: «Виноват, господин боцман!»
— Виноват, господин боцман, — сказал матрос еще тише.
— То-то. Низами без штанов надо ходить! — Нетопорчук в сущности не был ни злым, ни придирчивым, порядок восстанавливался, а матрос, видимо, робкий и вовсе глупый. — Сыпься вон в люк, да живей! Вахтенный начальник идет, он тебя благословит…
Но вахтенный начальник был уже виден, и скрыться было некуда. Лейтенанта Веткина поразил выкрик, разнесшийся в тишине рассвета, и он подходил к месту непорядка, играя кортиком.
— Кто здесь? Ты, Нетопорчук? Что у вас за базар?
— Виноват, вашскородь, — сказал Нетопорчук, вытягиваясь. — Так что матрос заспалси, вылез на палубу, как есть.
Левой рукой Нетопорчук показал на матроса, как он есть. Лейтенант Веткин оценил развратный вид нижнего чина. Отпустить было нельзя, от этого страдала дисциплина: матрос совершил проступок, матрос должен быть наказан.
— Что же ты, братец… — начал было лейтенант, но, вглядевшись, вдруг замолчал и пожевал губами. — М-да… — сказал он после и обратился к Нетопорчуку. — Оставь-ка нас на минутку!
Положение было затруднительным. Конечно, это брат Ливи, обедавший вчера на лейтенантском конце стола, против Веткина. С одной стороны, действительно разврат, этого даже серый новобранец себе не позволит. Но с другой стороны гость кают-компании, брат лейтенанта, — все-таки неловко… Дернуло его вылезти на палубу в подштанниках, и чему их в корпусе учат?.. Черт его знает, глупая история!
Лейтенант Веткин избрал выход. Преступление должно быть наказано, но для наказаний имеются различные способы. Не обязательно сажать под арест или ставить под винтовку: можно отлично действовать на самолюбие гораздо больнее. Маленькое развлечение на вахте и остроумный урок гардишку… Кажется, Ливи называл его Юриком?
— Не спится, Юрий Петрович? Доброе утро! — сказал лейтенант Веткин приветливо.
Юрий стоял, будто свежепокрашенный суриком: красный и липкий от мгновенного пота, желая провалиться сквозь броню палубы. Если бы лейтенант расфитилял его с бранью, считая за матроса, — можно было бы отделаться коротким «Виноват, вашскородь» и исчезнуть в ближайший люк, чтобы посмеяться за утренним чаем в кают-компании над трагическим столкновением физиологии с усердием вестового. Но сейчас?.. Светского опыта у Юрия мало, еще меньше натренировано то верхнее офицерское чутье, которое различает, когда можно назвать старшего в чине шутливым его прозвищем, когда — по имени-отчеству и когда — официальным титулом. Это — особое искусство, тонкая игра на оттенках взаимоотношений и на обстановке момента; молодые мичмана — и те срываются за послеобеденным кофе и получают жестокий урок от старших, после чего кофе кажется без сахара, а жизнь — оконченной.
