и темноволосый, хотя и был старше, но в Гарварде, где окончил магистратуру, учился несколько хуже Бэйли. Будучи внуком знаменитого священника, он успел послужить в нескольких приграничных приходах, а в самом последнем из них героически отражал нападение индейцев. Ему было двадцать восемь.
И снова главную роль сыграли Патнэмы. Берроуз с семьей жил в их доме большую часть 1681 года и переехал в пасторский дом (где в будущем обоснуются Пэррисы) только осенью. Хорошо зная, с какими противоречиями и разочарованиями сталкиваются новоанглийские приходы, Берроуз добавил в свой контракт пункт об арбитраже. Там говорилось, что «в случае возникновения любых разногласий обе стороны должны апеллировать к третьей стороне, дабы уладить спор мирным путем» [41]. И все равно ему не удалось избежать суда: такое ощущение, что одна церковная группировка просто обязана была портить жизнь другой. С самого начала Берроузу не выплачивали жалованье. Когда его молодая жена умерла вскоре после переезда в только что построенный священнический дом, ему нечем было заплатить за похороны. 10 апреля 1683 года жители деревни пожаловались в окружном суде, что Берроуз уже месяц не проповедовал. Он спешно паковал вещи – ожидал, что придется уехать прямо на той же неделе, – но отказывался объясняться (возможно, он не желал говорить, потому что Джон Патнэм сначала одолжил ему денег, а потом, когда Берроуз не смог их вернуть, начал угрожать, что арестует его за долги [42]. Деревня оказывалась виновной в обоих случаях – прежде всего потому, что не платила своему пастору). Берроуз продолжал отмалчиваться, предпочитая не связываться со склочной общиной. Я пришел к тебе, чтобы спросить, объяснял один настойчивый гончар, как деревня может процветать, «когда брат против брата и сосед против соседа, и все спорят и сражаются друг с другом?» [43] Наш пастор, напомнил ему гончар, должен быть нашим рупором и защитником, светочем разума для нас. Берроуз же вовсе не стремился устраивать беседы или охлаждать деревенские страсти. Он проповедовал, как считал нужным. За его здравую, хотя и грубую критику суд сделал гончару внушение. Той же весной Берроуз уехал.
В феврале 1684 года местный церковный комитет пригласил в Салем преподобного Деодата Лоусона. В отличие от своих предшественников Лоусон родился в Британии. Он прибыл в колонию пятью годами ранее из Норфолка, где его отец был пастором с кембриджским дипломом. С рождения обреченный стать священником – Деодат, говорил он, значит «отданный Богу» [44], – Лоусон где-то получил формальное образование, хотя и без степени. Он запросто писал на греческом и латыни, причем изысканным почерком. Помогли и престижные семейные связи в Лондоне, где до эмиграции, в начале 1670-х, он успел недолго поработать учеником процветающего торговца скобяным товаром и – еще меньше – королевским врачом. Отслужив меньше двух из положенных семи лет в пасторате на Мартас-Винъярд, в 1682 году Лоусон вернулся к мирским занятиям в Бостоне и поселился с женой и двумя маленькими детьми в Салеме. Тогда ему было чуть за тридцать. Третий ребенок, дочь, родилась и умерла в деревне, там же неожиданно скончалась и жена. Питая слабость к драме и формальному стилю речи, он обладал чуткостью к тонкостям смыслов и мог быть прагматичным – восхвалял семейную молитву ровно такой продолжительности, чтобы она не оказывалась затянутой. «Господь не прельщается многословием», – заявлял Лоусон, хотя лучше бы он считал иначе: его хроники – единственное описание тех событий, оставленное нам их очевидцем.
Жители деревни договорились поставлять новому пастору дрова, но в итоге заплатили ему и порекомендовали добывать себе горючее самостоятельно. Если это его и раздосадовало, Лоусон не оставил неприязненных комментариев. Ему нравилось делать приятное. Через два года службы вопрос о его будущем расколол общину. Если его посвятить в сан, город наконец-то откроет у них заветную собственную церковь, а заодно и откажется от земли, на которой стоит пасторский дом, – извечного камня преткновения Новой Англии. Патнэмы поддерживали посвящение, некоторые другие семьи ему противились из теологических соображений – Лоусон в каком-то смысле их разочаровал – или просто из-за того, что он был человеком Патнэмов. И снова фермеры представили дело на суд менее горячих голов из города Салема, власти которого пришли в ужас от их «злобных высказываний», «глубокой предубежденности и несомненной враждебности» [45]. Почему люди так старались испортить жизнь своим ближним? Именно в этот момент отцы города еще раз призвали деревенских не тревожить их бесконечными взаимными обвинениями. «Если вам нравится беспричинно беспокоиться, просим хотя бы не беспокоить нас», – заявили они. Лоусон решил уехать, пока отношения окончательно не испортились. Сами фермеры устыдились своего поведения и решили подчистить журнал записей. В 1687 году Томас Патнэм переписал журнал – из него исчезло десятилетие распрей вокруг Берроуза и Бэйли, – посчитав, что эти ядовитые заметки могут навредить деревне в будущем.
Без собственной церкви и гражданской власти деревня была беспомощна, когда дело касалось разрешения общинных разногласий. С проблемами в церковной политике сталкивались далеко не в одном Салеме. Считалось, что отношения между пастором и паствой должны походить на супружеские [46]. На практике, разумеется, идиллия перемежалась вспышками ссор. Пуританин посвящал жизнь наблюдению и вопрошанию и пастора своего держал в цепких объятиях. Многие священники добавляли в свои контракты пункт, дающий им возможность сбежать. Инкриз Мэзер, самый видный представитель новоанглийского духовенства, знаменитый отец Коттона, вытребовал себе право покинуть бостонский приход, если Господь позовет его в другое место, если ему будут недостаточно платить или если он пострадает от «травли» собственных прихожан. Найти работу было непросто, непросто было и удержаться на ней: пасторов увольняли, посвящения откладывали. Один терпеливый священник ждал двадцать семь лет. На посвящении в 1720 году недовольные начали поливать участников церемонии водой с хоров и швыряться предметами. Ссоры вспыхивали, даже когда паства любила своего пастыря. За два года до того вечера, когда Джон Хейл из Беверли вел ночное бдение с Пэррисами в их более просторном и лучше обставленном, чем его, доме, ему было приказано ехать капелланом в Квебек в составе экспедиции против индейцев и французов. Паства возражала, и дело дошло до суда. В итоге Хейл все-таки поплыл с ополченцами.
Жалованье пастора колебалось от шестидесяти до ста фунтов в год: этого было более чем достаточно, и такая сумма ставила духовного отца в один ряд с самыми обеспеченными из его прихожан – если, конечно, он ее получал. Добровольные взносы не так давно сменились на обязательные, что многие воспринимали в штыки (из них служители церкви составляли меньшинство). Констебль, собиравший налоги, сбежал от постоянных насмешек
