53
Бряцание оружия и доспехов солдат, которые его сопровождали, было слышно на протяжении всего пути по бесконечным коридорам епископского дворца. У стражников был воинственный вид; первым шел офицер, за ним — Арнау в сопровождении солдат: двое впереди него и двое сзади. Дойдя до конца лестницы, поднимавшейся из подземелья, Арнау остановился, чтобы привыкнуть к свету, заливавшему весь дворец. Сильный удар в спину заставил его идти быстрее.
Арнау прошествовал перед монахами, священниками и писарями, вжавшимися в стены, чтобы дать им дорогу.
Никто не хотел говорить с ним. Когда охранник вошел в камеру и снял с него оковы, Арнау спросил: «Куда ты меня ведешь?», но тот не ответил. Один монах-доминиканец перекрестился, увидев его, другой поднял распятие. Солдаты шли дальше, не обращая ни на кого внимания, и люди покорно расступались перед ними. Вот уже несколько дней у него не было новостей ни от Жоана, ни от женщины с карими глазами. Где он видел эти глаза? Арнау спросил о ней у старухи, но не получил ответа. «Кто эта женщина?» — спросил он несколько раз, обращаясь к сокамерникам. Некоторые тени, прикованные к стене, ворчали, другие оставались безучастными, как и старуха, которая даже не шелохнулась. Но когда охранник вытолкал его из камеры, ему показалось, что она беспокойно задвигалась.
Арнау натолкнулся на солдата, шедшего впереди него, не заметив, что они подошли к массивным двустворчатым дверям из дерева. Солдат ударил его рукой, заставляя отступить назад.
Офицер постучал в двери, открыл их, и все шестеро вошли в огромный зал, на стенах которого висели роскошные ковры. Солдаты довели Арнау до центра зала и затем заняли место у дверей. За длинным деревянным столом, изящно отделанным, сидели члены трибунала. Их было семеро. Николау Эймерик, генеральный инквизитор, и Беренгер д’Эрилль, епископ Барселоны, облаченные в богатые одежды, расшитые золотом, сидели в центре стола. Арнау знал их обоих. Слева от инквизитора сидел нотариус Святого престола, с которым Арнау несколько раз случайно встречался, но никогда не разговаривал. Слева от нотариуса и справа от епископа было по два доминиканца в черных сутанах.
Арнау молча смотрел на них, пока один из монахов не скривился в презрительной усмешке. Арнау поднял руку к лицу и провел пальцами по засаленной бороде, которая выросла, пока он сидел в камере. Его одежда утратила свой первоначальный цвет и была изорвана. Босые ноги почернели от грязи, а на руках были такие же длинные черные ногти. От него дурно пахло. Он сам испытал отвращение, почувствовав этот запах.
Эймерик улыбнулся, заметив брезгливую гримасу на лице Арнау.
— Сначала его заставят поклясться на четырех евангелиях, — объяснял Жоан Мар и Аледис, когда они сидели за столом в трактире. — Суд может длиться несколько дней и даже месяцев, — сказал он, вспомнив, как они заставляли его идти во дворец епископа, — поэтому лучше ждать в трактире.
— Его кто-нибудь будет защищать? — осведомилась Мар.
Жоан устало покачал головой.
— Ему дадут адвоката… которому запрещено защищать его.
— Как это? — воскликнули обе женщины одновременно.
— «Запрещаем адвокатам и нотариусам, — процитировал Жоан, — помогать еретикам, давать им советы и поддерживать их, а также верить в них и защищать их».
Мар и Аледис вопрошающе посмотрели на Жоана.
— Так гласит булла Папы Иннокентия II, — пояснил он, пожимая плечами.
— Как же тогда?.. — спросила Мар.
— Работа адвоката заключается в том, чтобы добиться добровольного признания еретика. Если бы он защищал еретика, он бы защищал ересь.
— Мне нечего признавать, — ответил Арнау молодому священнику, назначенному адвокатом.
— Это специалист по гражданскому и каноническому праву, — сказал Николау Эймерик, — а также энтузиаст веры, — добавил он улыбаясь.
Священник развел руками в знак бессилия — так же, как это сделал охранник камеры, когда настаивал, чтобы Арнау признался в ереси. «Ты должен это сделать, — советовали ему, — ты должен положиться на милость трибунала». Адвокат повторил точно такой же жест — сколько раз он это делал, будучи адвокатом еретиков? — и, получив знак Эймерика, покинул зал.
— Потом, — продолжил Жоан по настоянию Аледис, — Арнау попросят назвать имена его врагов.
— Зачем?
— Если бы он назвал врагом кого-нибудь из свидетелей, трибунал мог бы посчитать, что донос объясняется враждой.
— Но Арнау не знает, кто на него донес, — вмешалась Мар.
— Нет. На данный момент нет. Потом он может узнать это… если Эймерик даст ему такое право. На самом деле Арнау должен был бы знать это, — добавил он, увидев недоумение на лицах своих собеседниц, — поскольку так приказал Бонифаций VII, но Папа очень далеко, и в результате каждый инквизитор ведет процесс так, как ему удобно.
— Я думаю, моя жена меня ненавидит, — ответил Арнау на вопрос Эймерика.
— По какой причине тебя ненавидит донья Элионор? — спросил инквизитор.
— У нас не было детей.
— А вы пытались завести их? У тебя с ней была близость?
Он поклялся на четырех евангелиях.
— У тебя с ней была близость? — повторил Эймерик.
— Нет.
Перо нотариуса забегало по бумаге, лежавшей перед ним. Николау Эймерик повернулся к епископу.
— Может, есть еще какой-нибудь враг? — спросил на этот раз Беренгер д’Эрилль.
— Знать моих баронских земель, особенно carldn из Монтбуя, — ответил Арнау, наблюдая за нотариусом, который продолжал писать. — Я также выносил приговор на многих процессах, будучи морским консулом, но думаю, что был справедлив по отношению к обвиняемым.
— Есть ли у тебя какой-нибудь враг среди священников?
К чему этот вопрос? У него всегда было хорошее отношение к Церкви.
— Помимо кого-нибудь из присутствующих…
— Члены этого трибунала беспристрастны, — перебил его Эймерик.
— Полагаюсь на это. — Арнау встретился взглядом с инквизитором.
— Еще кто-нибудь?
— Как вы знаете, долгое время я являюсь менялой. Возможно…
— Речь не о том, — снова перебил его Эймерик, — и не нужно размышлять сейчас, кто мог бы стать твоим врагом и по каким причинам. Если они есть у тебя, ты должен назвать их имена; в противном случае отрицать это. Есть или нет? — рявкнул Эймерик.
— Я не думаю, что есть.
— А потом? — спросила Аледис.
— Потом начнется настоящий инквизиторский процесс. — Жоан мысленно перенесся на площади селений, в дома представителей местной власти, вспомнил бессонные ночи… но сильный удар по столу вернул его к действительности.
— Что это значит, монах? — крикнула Мар.
Жоан вздохнул и посмотрел ей в глаза.
— Инквизиция значит розыск. Инквизитор должен отыскать ересь, грех. Даже когда есть доносы, процесс не основывается на них и не ограничивается ими. Если обвиняемый не сознается, следует искать правду, которую он утаил.
— Каким образом? — спросила Мар.
Жоан зажмурился, прежде чем ответить.
— Если ты имеешь в виду пытку, то да, это одна из процедур.
— Что с ним будут делать?
— Возможно, до пытки не дойдет.
— Что с ним будут делать? — настойчиво повторила Мар.
— Зачем тебе это знать? — спросила Аледис, беря ее за руку. — Ты будешь мучиться, и только.
— Закон запрещает, чтобы пытка была причиной смерти или ампутации какой-нибудь части тела, — разъяснил Жоан. — И мучить можно только один раз.
Жоан видел, как обе женщины со слезами на глазах пытались успокоиться. Однако он помнил, как Эймерик пошутил над этим положением закона. «Non ad modum iterationis sed continuationis», — часто говорил он со странным блеском в глазах. «Не как повторение, а как продолжение», — переводил Николау для новичков, которые еще не владели латынью.
— Что произойдет, если его будут пытать, а он все же не сознается? — спросила Мар, всхлипывая.
— Его поведение примут во внимание при вынесении приговора, — без обиняков ответил Жоан.
— А приговор вынесет Эймерик? — спросила Аледис.
— Да, за исключением осуждения на пожизненный карцер или казнь на костре — в этом случае необходимо одобрение епископа. Однако, — продолжил монах, предвосхищая следующий вопрос женщин, — бывают случаи, когда после того, как трибунал сочтет, что дело завершено, он советуется с boni viri: от тридцати до восьмидесяти человек мирян должны высказать свое мнение по поводу виновности обвиняемого и наказания, которое он заслуживает. Тогда процесс затягивается на месяцы.
— И все это время Арнау будет сидеть в подземелье! — вскрикнула Аледис.
Жоан утвердительно кивнул головой, и все трое замолчали. Женщины погрузились в свои невеселые мысли, а Жоан вспомнил другое высказывание Эймерика: «Карцер должен быть мрачным подземельем, в которое не может проникнуть свет, особенно солнечный или лунный. Он должен быть суровым и тяжким, таким, чтобы укорачивал как можно сильнее жизнь преступника, вплоть до самой смерти».
