Антоний собрался было поспорить, но Цезарь унял его взглядом.
Когда они вдвоем шли под луной по Палатину, Луций, всегда чувствовавший себя в обществе двоюродного дяди несколько скованно, ощутил, что на сей раз почему-то не по себе и самому Цезарю. Несколько раз он заговаривал, но умолкал, словно не найдя слов. И это человек, считавшийся если не лучшим, то вторым оратором во всем Риме. (В этой области неоспоримое первенство все же принадлежало Цицерону.)
– К Гадесу все это! – буркнул наконец он. – Скажу все как есть, и точка. Луций, твой дед…
– Тот, которого прозвали Несчастным?
– Он самый. Как-то раз он оказал мне огромную услугу – спас мою жизнь.
– Неужели? Как это было, дядя.
– Не так-то просто об этом поведать. Признаться, до сих пор я эту историю никому не рассказывал. Но ты, Луций, заслуживаешь того, чтобы узнать правду про своего деда и бабку, правду о том, чем они пожертвовали ради меня. Дело было во время диктатуры Суллы, в разгар проскрипций. Я тогда был очень молод, может быть, на год или на два старше, чем ты сейчас, и оказался в большой опасности. Мало того что попал в проскрипционные списки, так еще и заболел – подцепил четырехдневную лихорадку.
Цезарь поднял глаза на луну, и Луцию показалось, что в ее мягком свете он увидел дядю молодым, таким, каким он был в то время, о котором шла речь.
– Может быть, я как раз потому не боюсь сейчас смерти, что достаточно натерпелся этого страха в молодости. Так или иначе, я перебирался из дома в дом, скрываясь от прихвостней Суллы, но в доме твоего деда меня выследил один малый, по имени Фагит. – Он поведал о взятке, которую дал дед Луция ради спасения жизни юного Цезаря, и о том, как позднее, в присутствии Суллы, Юлия и Луций Несчастные принесли огромную жертву – расторгли свой брак, когда Цезарь отказался по капризу диктатора расторгнуть свой. – Сердце твоей бабушки было разбито, но она быстро приспособилась к действительности, такова уж была ее природа. Другое дело твой дед – он был совсем иным человеком. Случившееся сломило его: он поступил благородно, но при этом чувствовал себя обесчещенным и не видел возможности это исправить. Конечно, останься он в живых, я постарался бы как-то возместить его утрату, сделать все для восстановления его самоуважения. Но он умер слишком рано, когда я еще не успел обозначить себя в этом мире.
Некоторое время они медленно шли молча, потом Цезарь резко остановился.
– Ты знаешь, как он умер?
– Упал, поскользнувшись на льду.
– А где это случилось, знаешь?
Луций пожал плечами:
– Полагаю, где-то на Палатине.
– На том самом месте, где мы сейчас стоим.
Плиты мостовой серебрились в лунном свете, и было совсем не трудно представить себе, что они покрыты прозрачной ледяной коркой. Луций поежился.
– Но имей в виду, Луций, смерть ему была дарована хорошая – быстрая, безболезненная, без ужаса ожидания. Возможно, боги даровали ее ему в знак милости. Так или иначе, я был в долгу перед ним, и долг этот висит на мне. Над прошлым не властны даже боги, и нам не дано сделать что-либо для умерших, но в моей власти сделать так, чтобы тебе, Луций, были предоставлены все возможности продвинуться на Стезе чести и занять достойное положение. Конечно, этот путь открылся бы перед тобой в любом случае, тем более что ты мой родственник. Но я хочу, чтобы ты знал о моем долге перед твоим достойным дедом и чтобы нас с тобой связывало это знание. Мне приятно будет увидеть, как ты добьешься того положения и тех почестей, которых оказался лишен твой дед.
– Спасибо, что рассказал мне об этом, дядя, – промолвил Луций, обдумав услышанное. – Право, я сейчас не знаю, что еще мог бы сказать.
Он молча размышлял о словах, произнесенных Цезарем с такой серьезностью. Достоинство, честь – что они значат сейчас? В мире, управляемом царем, древняя Стезя чести, когда каждый муж состязался с равными, дабы стать первым среди равных, утратила всякий смысл.
Цезарь, казалось, прочел его мысли.
– В будущем Стезя чести не будет иметь того значения, какое имела при наших предках. Но у честолюбивого человека всегда останется возможность стяжать на поле боя благодарность Рима, равно как личное благосостояние и славу. Хочешь, Луций, я доверю тебе секрет, которым не поделился даже с Антонием?
Они продолжали идти по направлению к дому Луция.
– Мои военные цели простираются даже дальше того, что способны воспринять Антоний и другие. Мысль о завоевании Парфии, как ты сам видел, весьма воодушевляет их, но это предел того, до чего простираются их самые смелые мечтания. А планы Цезаря выходят далеко за эти пределы. Я покорю Парфию, несомненно, но после этого переправлюсь на дальний берег Понта Эвксинского и двинусь в обратном направлении, завоевывая сначала Скифию, а потом Германию и соседние с ними земли. Выйдя к проливу, пересеку его, захвачу Британию и через Галлию вернусь в Италию, замкнув круг там, где его начал. Когда задуманный Цезарем поход завершится, Рим действительно станет центром всемирной империи, владения которой со всех сторон будут ограничены только океаном.
Луций молчал, потрясенный и грандиозностью замысла, и тем, что Цезарь решил доверить все это ему. Цезарь между тем продолжал:
– Никому и никогда еще не удавалось создать подобную империю, даже владения Александра не были столь обширны. Ну и, кроме того, после его смерти земли, завоеванные им, не остались объединенными под одним скипетром. Они были разделены между его преемниками, причем раздел этот оказался болезненным и кровавым. Птолемей, военачальник Александра, сделал что мог, сумев удержать Египет: нынешняя царица Клеопатра – его прямая наследница. Но я спрошу тебя, Луций: что будет с великой Римской империей после моей смерти? Сохранится ли она как единая держава под властью одного правителя или будет аккуратно разделена на несколько самостоятельных, но тесно связанных союзных государств? Или же развалится на соперничающие владения, которые вступят в разорительные, кровопролитные войны?
– Дядя, а не может ли это привести к восстановлению республики?
Судя по улыбке, Цезарь нашел это предположение эксцентричным.
– Вообще-то, конечно, все возможно – даже это! Никто из людей моего поколения не смог заставить идею республики работать в соответствии с велениями времени. Но возможно, людям будущего это удастся лучше. В любом случае я думаю о будущем. И не только думаю, но и делаю все, чтобы определить его очертания. Не исключено, что я проживу очень долго, доживу до глубокой старости и смогу принять меры, обеспечивающие целостность моего наследия. Однако с тем же успехом могу умереть завтра, ибо боги порой наносят удары без предупреждения. На сей случай мною составлено завещание, где упомянуты наследники, среди коих, разумеется, присутствуешь и ты, Луций. Однако, если мои планы осуществятся, наследие станет совсем другим, и это, соответственно, потребует совершенно иных приготовлений. Я говорю все это тебе, Луций, потому, что, возможно, боги уготовили тебе особое предназначение. Поскольку в твоих жилах течет кровь Юлии, то ты являешься потомком Венеры не в меньшей степени, чем я сам. По линии отца ты носишь одно из самых древних и славных имен в истории Рима. Пинарии – очень древний род, но ты, Луций, очень молод. Конечно, за тобой не числится никаких достижений, но зато ты не успел и наделать ошибок. Готовься. Будь верен мне. Прояви себя в сражениях. Присматривайся к людям, подражай их достоинствам и избегай их пороков. Тут я в первую очередь имею в виду Антония, ибо заметил, что он тебе нравится. Он выдающийся человек, но ты должен стремиться превзойти его.
Луций нахмурился.
– Мне казалось, Антоний пользуется твоим особым доверием.
– Так оно и есть. Но это не значит, будто я не вижу его недостатков.
Польщенный столь высоким доверием Цезаря, Луций позволил себе спросить его о происшествии, имевшем место месяцем раньше, когда во время луперкалий Антоний трижды публично пытался преподнести Цезарю корону.
– Ты там был и видел все своими глазами, – отозвался Цезарь. – Какое впечатление произвело это на тебя?
– Мне показалось, что ты разыграл это как пьесу, чтобы посмотреть, как отреагируют граждане на корону. И увидев, что для многих идея монархии пока неприемлема, демонстративно отверг венец, показав всем, что не желаешь становиться царем.
Цезарь кивнул:
– В политике реальность и видимость могут иметь равное значение: нельзя уделять внимание одному и пренебрегать другим. Важно не только то, кто ты на самом деле, но и то, каким тебя видят люди. Да, все, что связано с титулами и коронами, – непростое дело. Хочешь, открою тебе еще один секрет?
Теперь кивнул Луций.
– Завтра, перед тем как откроются дебаты по Парфянской кампании, один из верных мне сенаторов сделает заявление в связи с пророчеством из Сивиллиных книг. Можешь себе представить, окажется, что там содержится некое весьма непростое место, смысл которого, если верить жрецам-толкователям, сводится к тому, что завоевать Парфию сможет только царь. Я отказался от диадемы, предложенной мне Антонием на луперкалиях, и сорвал аплодисменты народа. Но что, если сенат станет умолять Цезаря принять царский титул ради победы Рима над Парфией?
