— Коли уж ты, отче, течёшь на Москву, попечалуйся о нас к государю Ивану Васильевичу, — попросил Дмитрий Андреевич. — Скажи ему, что мы не будем искать своего законного удела Углицкого.
— Не будете?
— Не будем, чтоб нам провалиться на этом месте!
Нил внимательно посмотрел сначала в глаза младшего, потом в глаза старшего. Иван Андреевич не выдержал проницательного взгляда старца, отвёл очи свои, сказал:
— Будем.
— Вот то-то, — вздохнул Нил. — А меня лгать заставляете. Смиритесь, молодцы, примите монашеский постриг и живите в Боге. Плохо вам тут живётся? Плохо. Но не потому, что мучают вас, а потому, что вы сами не смирились со своей участью. Вот вы в тепле, исправно одеты, обуты, кормят вас сколько пожелаете, гулять дают. А вы ропщете. А коли будете и впредь роптать, ещё хуже жизнь ваша станет. Сами-то монахи и одеты хуже вас, и едят не такое, и трудятся много, и в молитвах неустанно бодрствуют, а к тому же мечтают о пущем смирении, о постах и веригах. И потому — счастливы безмерно. Знаю, что более всего гнетёт вас. Думаете: «Почему нам не дал Господь господарить на Угличе и в имениях наших, любить жён и плодить детишек?» Так?
— Так, — кивнул Иван Андреевич. — Обидно и постыло.
— А вы подумайте по-иному, — сказал старец Нил Сорский. — Удел ваш — тело и душа ваши. Тело — земля, а душа — люди. Земле нужен труд, а людям — Бог. Тело, как землю, утруждайте, не давайте лениться и нежиться, чтобы бодрее было день ото дня. А душе, как людям, Божью заботу дарите. Пусть она, душа, главное достояние ваше, неразрывна с Господом Иисусом пребывает, беседует с Ним в молитвах, и Бог Господь рано или поздно посоветует душе, как ей быть счастливой и безмятежной.
Свечный огарок всё горел и горел, и давным-давно пора было ему угаснуть, а он всё светился, будто заворожённый. Братья Иван и Дмитрий тоже не засыпали, слушали старца Нила, а он говорил и говорил. Утешительная речь его как ручей живительный журчала, вливаясь в сердца узников. И знал он, что, когда уедет, снова начнут братья злобу в душах своих лелеять, снова начнут мечтать о свободе и мести. Но знал он также и то, что пройдёт время, и оживут в недрах сердец их его целительные речи, подвигнут к смирению и к иноческому подвигу.
Уснув вместе с Андреевичами лишь под утро, Нил проспал пару часов, пробудился бодрый, будто всю ночь почивал, осенил крестным знамением крепко спящих Ивана и Дмитрия и отправился в храм на утреннюю воскресную литургию. Игумен Мисаил на расспросы Нила отвечал, что лично исповедует и причащает узников и что они от церковной жизни не отказываются, но к монашеской ещё не готовы.
— Сейчас отправь разбудить их и причасти, владыко, — сказал Нил Сорский игумену Спасо-Прилуцкому. — Я их всю минувшую ночь исповедовал, и проповедям моим они с трепетом внимали. О Дмитрие ничего не скажу пока, а вот Иван когда-нибудь светлым светильником Православия воссияет в обители твоей.
В полдень, благословив спасо-прилуцкую братию, Нил отправился со своим спутником дальше, теперь уже на юго-запад. Путь его лежал через Пошехонье к Угличу. Погода стояла тёплая, но не слякотная, с небес сыпались редкие снежные хлопья. Санки бежали весело, и Нил никак не мог успокоиться — всё радовался своей ночной беседе с Андреевичами. Поведал о ней и Дионисию. Тот сказал:
— Непременно, непременно после такого разговора Господь посетит их жалобные души.
Переночевав в небольшой попутной деревеньке, утром в понедельник двинулись дальше, весь день ехали без приключений и к вечеру достигли берегов Шексны, которая здесь, в своём нижнем течении, называлась местными жителями Шехонью. Богатейшие рыбные ловли поставляли отсюда ко двору государя Ивана Третьего знаменитую шехонскую стерлядь, отличающуюся особенным, несравненным вкусом.
В государевой Ловецкой слободе[191] Нила и Дионисия ожидал щедрый приём. Простосердечные рыбаки чуть не плакали, радуясь тому, какой известный праведник посетил их места, и Нил не мог огорчить их, отказаться от горячей и душистой стерляжьей ухи, съел целую миску, но от добавки всё же отрёкся:
— Довольно, что вы! И так разлакомили меня! Разврат это!
Душевно он сильно разнежился и был этим весьма недоволен. Утром рыболовы упросили старца в честь отдания праздника Рождества совершить обедню в небольшой местной церковке вместе с отцом Авраамием, на которого жаловались, что он нерадив и немощен. Многие рыбари исповедовались и причастились, и вновь удалось только к полудню продолжить путь. От подарков Нил, как водится, отказался, но лошадку ему всё же заменили на которую получше, тут уж он согласился.
Отъехав от Ловецкой слободы вёрст на десять и глядя на то, что уже вовсю полдень, Нил утешил себя и Дионисия:
— Ничего, ничего, до Углича поприщ пятьдесят, не больше, засветло успеем добраться.
Едва он это промолвил, санки въехали в небольшой лесок, и тут произошла совершенно неожиданная остановка.
— А ну-ка стой! — раздался зычный голос, и двое дюжих и свирепых на вид разбойников преградили дорогу. У одного в руке был кистень, у другого — топор. Зайдя с двух сторон, они с хмурой усмешкой воззрились на Нила и Дионисия.
— Конец пути, — сказал один.
— Кто такие? — спросил другой.
— Сорские отшельники, — ответил старец Нил.
— Какие такие сорские? Не слыхано о таких.
— С реки Сорки, — пояснил Дионисий, — что неподалёку от Кириллова Белозерского монастыря. Али не слыхали про старца Нила Сорского?
— Врёте вы всё, нет такого старца, и реки такой нет, — вполне уверенный в том, что говорит, сказал более пожилой разбойник. Как видно, в этой маленькой шайке он был главным, а может быть, и старшим братом второго, уж очень на лица похожи. Хотя, с другой стороны, жители Пошехонья, Ярославля и Углича известны тем, что особенно похожи друг на друга.
— Как же нет! — изумился Дионисий. — Вот он перед вами сидит, старец Нил Сорский. Его сам государь Иван знает.
— Нам государь Иван не указ, — возразил разбойник. — А вы всё же врёте. От Бела озера ого-го сколько езды, а одёжки на вас мало. Говорите правду, учемские, что ли?
Возле Учемской слободы, в двадцати вёрстах к северу от Углича, находилась монашеская пустынь, основанная родственником деспины Софьи Палеолог, греческим князем Константином Мангупским, который был пострижен под именем Кассиана. В Касьянову обитель Нил тоже намеревался заглянуть хотя бы ненадолго по пути в Углич.
— Нет, не учемские, — ответил он разбойнику. — Не врём мы, правду говорим. Я — Нил, авва Сорского скита, что в пятнадцати вёрстах от Белозерского монастыря. Мы едем на Москву к великому князю Ивану, везём ему послание кирилловских старцев, чтобы государь не спешил жечь еретиков. Имущества при нас мало, и большой поживы вам не будет. Так что отпустите нас с Богом, христиане.
— Мы-то христиане… христиане… — несколько смутился разбойник. — Да только что вам за корысть, чтобы государь еретиков не жёг, а? Часом сами-то не еретики ли?
— Говорят же вам, отшельники мы! — сказал Дионисий.
— Почто же о еретиках печалуетесь? — впервые подал голос тот, что помоложе.
— Да ладно тебе, Митька, им задачки задавать! — одёрнул его старшой.
— А как же не печаловаться, — ответил всё же Нил. — О каждой заблудшей и погубленной душе печаль должна быть. Каждую душу спасать надо. Вот и вас жалко, что с топорами да кистенями людей грабите. Каково вам потом ответ будет держать перед Господом? Тяжко! Ты — Митька, к примеру. А на Москве хотят еретика Митьку Коноплева пожечь. А чем он хуже тебя? Такой же в точности грешник. Ты с кистенём, а он с лжеучением народ калечит. И обоим вам в Геону. И жаль вас. Что ж, грабьте, режьте нас, вот мы все перед вами!
Митька потупился и пробурчал:
— Может, не будем их, Иван? Божьи люди как-никак.
— Вот ещё! — не внял просьбе своего соучастника Иван. — Слушай их больше! Они тебе таких словес наплетут, в аньгелочка превратишься. Шабаш! Слезай с саней. Божьи люди! Имущества, говорите, нет у вас? А лошадь с саночками — чем не имущество? Да ещё поглядим, что там в саночках под соломою.
Почти вышвырнув Нила и Дионисия из саней, разбойник Иван принялся ворошить рогожи и солому. Там обнаружились целых три замороженных стерляди и небольшая калита с деньгами. Вот те раз! Подсунули всё-таки рыбарьки!
— Ах-хо-хо! — воскликнул разбойник, весьма довольный таким уловом. — А говорите, имущество ваше бедное! Видал, Митька? Он тебе про жалость и тут же врёт, будто с него содрать нечего! Все они такие, мошенники!
— Вот те и рыболовы! — почесал в затылке Дионисий.
— Ей-Богу, не знал я, что есть у нас это, — простодушно развёл руками Нил. — Се в Ловецкой слободе нам рыбари тайно подсунули за то, что мы им обедню отслужили, исповедовали и причастили…
