вскочил и с ужасом протянул руки, как бы защищаясь от неё.
— София! София! — воскликнул он, — не игра ли воображения, что я снова вижу твой образ живым пред собою? или твоя душа поднялась из царства смерти?
— Я — не игра фантазии, мой друг, — смеясь сказала София, — и ещё менее того — душа из царства теней, сойти в которое у меня ещё долго не явится охоты. Я — твоя София со всею плотью и кровью, и если ты не хочешь верить своим глазам, то поверь поцелую моих губ.
Она притянула его за плечи и поцеловала его своими полными, тёплыми губами прямо в рот.
Потоцкий заключил её в свои объятия и, всё ещё колеблясь, лишь с боязливым страхом прижал её к своей груди, как бы опасаясь, что она как воздушное виденье может растаять; но, когда её губы стали всё горячее прижиматься к его губам, когда он почувствовал биение её сердца у себя на груди, из его груди вырвался восторженный крик дикой радости. Со страшной силой он прижал красавицу к себе и воскликнул:
— Это — ты, ведь это действительно — ты, моя София... О, это — слишком большое счастье... Само Небо возвращает мне тебя в эту минуту, когда жгучая тоска по тебе грозила разорвать моё сердце, так как я тосковал не только по возлюбленной... о, нет, в этот миг моя душа более жаждала друга, который доставит ясность моему рассудку! Но прежде всего расскажи мне, что приключилось с тобою. В самом ли деле тебя похитили разбойники, или ты попала во власть того ненавистного человека, — мрачно продолжал он, — которым, по-твоему, ты могла так безумно-смело пренебречь, отправляясь в Могилёв?
— Почему ты жаждешь своей подруги и её совета? — спросила София, освобождаясь из его объятий, — что случилось? Я заметила необычайное движение на улицах.
— Случилось то, что мы уже давно подготовляли, — ответил Потоцкий на её вопрос, произнесённый почти повелительным тоном. — Понятовский захвачен в эту ночь; теперь он уже должен находиться в твердыне Ченстоховского монастыря; как только он прибудет туда, все русские гарнизоны подвергнутся поголовному истреблению. Настаивают на том, чтобы я отправился туда и провозгласил себя диктатором; тем не менее я колебался преждевременно скомпрометировать себя, но, несколько часов спустя, наступит решительный момент.
— Ты колебался? — воскликнула София. — Благодари за это небеса, благодари за то, что я как раз теперь явилась! Вот слушай, что произошло, — продолжала она, — но не задавай вопросов! Обо всём остальном ты узнаешь впоследствии, а теперь некогда произносить лишние фразы, нельзя терять ни секунды драгоценного времени... Не разбойники захватили меня в плен; не Потёмкин увёз меня...
— Не Потёмкин... так кто же? — воскликнул Потоцкий. — Кто обладает силой и смелостью на подобную дерзость? Кто, кроме его, мог осмелиться кинуть подобный вызов мне?
— Та, кто соединяет всю мощь в себе, в чьих руках даже Потёмкин является слепым орудием её всемогущей державной воли, — императрица Екатерина! — воскликнула София.
— Императрица? — с невыразимым изумлением повторил Потоцкий. — Почему?
— Потому что она уважает и боится меня, — с горделиво заблестевшим взором ответила София, — как равную себе противницу, потому что она хотела предоставить мне выбор между её дружбою и... гибелью, — с лёгкой дрожью прибавила она.
— Я не вполне понимаю тебя... И что же ты выбрала? — с живостью спросил Потоцкий.
— Я узнала, что в её власти погубить меня, — ответила София, — ей известны все наши планы...
— Ужасно! — бледнея, воскликнул Потоцкий. — Следовательно, мы погибли, следовательно, она угрожала тебе смертью или темницей? Каким образом ускользнула ты?
— Она не грозила мне ни темницей, ни смертью, её оружие было ужаснее: она приказала бы доставить меня в Каменец, чтобы я стала там исполнять свои обязанности в качестве хозяйки дома полковника де Витт.
Потоцкий вздрогнул.
— И императрица Екатерина властна сделать это, — продолжала София. — Темница и смерть пожалуй и не устрашили бы меня... Поэтому я избрала её дружбу! Я — приятельница, союзница императрицы... Я предпочла пользоваться властью вместе с нею и возле неё, вместо того, чтобы быть брошенной в такое существование, которое было бы горше смерти.
— И ты уверена в её дружбе? — спросил Потоцкий. — Ты уверена, что не Потёмкин...
— Доказательством тебе будет то, что я прибыла сюда по большому тракту в своей почтовой карете на императорских подставах, — прервала его София, — что я не буду более скрываться в твоём доме, что я вскоре освобожусь от недостойных цепей и выступлю пред светом в качестве графини Потоцкой. Нам приходится отказаться от короны, к которой я стремилась для тебя и для себя, так как она недостижима и для тебя, и для меня.
Потоцкий облегчённо вздохнул, как бы почувствовав избавление от тяжёлого бремени, и всё же черты его лица выражали печальное сожаление: великая цель, реявшая пред ним и представленная ему Софией в таком блеске, должна была остаться одной лишь грёзой! Однако в его характере не было силы воли, чтобы смелой рукой держаться цели; он был доволен, что избавился от риска, и тем не менее только с болью отказался от надежды на корону.
— Мы теряем всего лишь то, что никогда не могли бы приобресть, — продолжала София, — но зато мы будем первыми на ступенях трона императрицы Екатерины, будем её союзниками, друзьями! Однако прежде всего я теперь должна исполнить свой долг по отношению к своему великому державному другу, и всё то, что здесь случилось, направить так, как это выгодно для неё и для нас.
Она села к письменному столу графа Феликса, набросала несколько строк на листе бумаги и вложила его вместе с вынутым из своего портфеля письмом в один конверт, запечатав последний печатью графа Феликса.
— Вот это нужно сейчас же отправить к князю Репнину, оно должно прийти туда вовремя! Не задавай вопросов, — продолжала София, видя изумлённое лицо графа, — не время для объяснений, нужно действовать... каждая секунда драгоценна. Я удалюсь на несколько минут в своё старое убежище, завтра ты приготовишь для меня один из своих загородных особняков. Как только будет здесь князь, прикажи позвать меня.
С этими словами молодая женщина быстро исчезла за портьерой, маскировавшей вход в спальню графа Феликса.
— Кто
