- Хурр-раг!..
Справа от Олексы, стоящего теперь лицом против нового врага, вскипело в ответ злым пчелиным роем:
- Можа-ай!..
- Р-радонеж! - оглушительно отозвалась серединная тысяча.
- Нар-ра! - грозно докатилось с левой стороны.
Олекса стоял в третьем ряду, держа копье над копьями передних ополченцев; справа и слева тускло посвечивали цветом побежалости и засохшей крови лезвия рогатин Каримки и десятского Клевца. Глухой топот идущих в атаку тысяч нарастал с обеих сторон. Черный наян мчался в середине лавы - он явно нацеливался на русский стяг. Олекса оглянулся. Багровое полотнище колыхал слабый полуденный ветер. Почти во всех московских полках были стяги любимого на Руси красного цвета - от нежно-алых тонов утренней зари до буро-огненных, цвета запекшейся крови. Только великокняжеское большое знамя с Золотым Спасом - черное, словно скипевшаяся кровь столетий. Где оно теперь, родимое? Развевается над станом мирно отдыхающей рати? Вьется над походными колоннами войск? Или так же, как этот багровый стяг полка, плещется на кровавом ветру битвы?
Упертые в землю копья с громом ударили в щиты и брони врагов; треск дерева и звон железа, крики злобы и боли, сдавленные стоны и визг напоровшихся лошадей слились в чудовищный рев. Двухцветное знамя темника было впереди, и ни один ордынский всадник не смел отвернуть от смертоносной бороны, нацеленной в грудь и в лицо, - позади казнь. Проламывая стальной частокол грудями лошадей и собственными телами, свежая тысяча смяла два ряда копейщиков; уже стоящие в самой середине рати стрелки в упор разрядили оружие по врагу, бросая луки и самострелы, хватали копья и топоры. Их залп придержал напор серо-зеленых халатов, и Олексе удалось вырвать пику из шеи лошади зверолицего нукера, раскроившего саблей голову переднему ополченцу. Поверженного врага пронзил Клевец, Каримка отбил удары копий, нацеленные в начальника. Движение врага остановилось, начался ожесточенный бой пеших и конных копейщиков. Черный наян, огражденный пиками и телами своих нукеров, стал пробиваться вперед, крутя над головой синеватую молнию дамасской стали. Олекса видел под пернатым шлемом его длинное лицо с тяжелой челюстью, ощеренные черноватые зубы, ледяные змеиные глаза, устремленные поверх голов русских воинов, - наян замечал лишь стяг полка, к которому рвался. Олекса выбросил копье далеко вперед, пытаясь достать ближнего из окружения мурзы, но мечи нукеров отклонили удар, чья-то рука перехватила древко у самого жала, Олекса рванул оружие к себе, в древко вцепилось несколько рук, и его поволокли из строя через нагромождение конских и человеческих тел. Кто-то схватил сзади и страшной силы рывком удержал на месте. Два острия разом уперлись Олексе в грудь, обожгли болью, и закостеневшие на древке руки сами разжались. Каримка и седобородый дружинник заслонили его, неистово работая копьями, но им тоже скоро пришлось расстаться с оружием - по всему фронту боя ордынцы хватались за древки русских копий и, пользуясь превосходством в числе, перетягивали их к себе. Яростно завизжав, Каримка вырвал из-за пояса топор с ременной наручной петлей и стремительными ударами стал разбрасывать пики врагов, добираясь до морд сгрудившихся лошадей, чтобы ссадить нукеров на землю. По кольчуге Олексы текла кровь, раны жгло, но слабости он пока не чувствовал. Сзади громко кричал тысяцкий, называя его имя, Олекса обернулся. Их оттеснили почти к самому стягу. Позади только три ряда копейщиков бились с напирающей конницей, но с боков к стягу отступали новые сотни ополченцев - соседняя тысяча на открытом крыле была уже отрезана. В поле, за пешим строем, все еще длился конный бой. Тысячи Константина Боровского и Алексея Григорьевича пока стояли крылом к крылу. Алексей указывал воеводе мечом в сторону дубравы - туда еще можно отойти с дружинниками, там, наверное, удастся выстоять, притягивая к себе врагов. Но там есть мужественный воевода Боровский, и главный воевода полка там нужен меньше, чем здесь, под стягом, лишний меч.
- Держись, Радонеж! Круши, Радонеж!..
Клич Олексы подхватили сотни три голосов, дружинники и ближние ополченцы стали сбиваться вокруг воеводы, он двинулся на черного всадника, намереваясь остановить его упорное, шаг за шагом, продвижение к полковому стягу. Щит с клинком - грозное оружие в теснинах битвы. Олекса отражал им удары, бил в конские бока и брони нукеров, разя, словно кончаром, одновременно совершая и жестокую работу мечом, зажатым в правой руке. Хрипя, с надсадом ратничали дружинники и ополченцы - словно рубили дрова или метали сено. Враги визжали и хукали, отбивая удары, медленно раздавались перед упорным отрядом, затягивали его в свою плоть. Чуть впереди, сбоку, неустанно орудовал щитом и топором Каримка, тоже нацеливаясь на мурзу. Дорого отливаются Орде слезы, пролитые кожевником на берегу реки Москвы. В таком бою могучего воина трудно остановить числом, нужен равный. Телохранители, почуяв опасность, стали разворачивать коней в тесноте навстречу Каримке, двое что-то кричали в самое лицо черного всадника, пытались даже схватить за повод его коня, но мурза, злобно щерясь, как завороженный, передвигался по телам своих и чужих к багровому стягу, заставляя окружающих тараном идти на окровавленные жала русских копий и лезвия секир. Вокруг стяга сбилась уже немалая толпа защитников, со всех сторон взятая в тиски ордынской конницей. Отряд Олексы отпал от нее как отрубленная рука, но рука еще напрягалась в борьбе, еще тянулась к горлу врага.
Не о ближней угрозе кричали нукеры своему наяну - стяги на далеком кургане сигналили тревогу. Эмир не желал ничего слышать, кроме голоса мечей, ничего видеть, кроме ненавистного красного полотнища, которое до сих пор не сорвано. Как тигр, вцепившийся в быка и опьяненный запахом крови, Кутлабуга оказался неспособным оторваться от своей жертвы. Какого шайтана лезут к нему с тревогами?! У него за курганом лучшая тысяча, туда же теперь должны подойти еще три, и находящийся там наместник, первый тысячник тумена, обязан решать и действовать за эмира. Разве уже не ясно, что надо скорее добить этот пеший русский полк, а конные отряды рассеются сами? Русский строй смят, зажат в тиски, до вражеского стяга можно добросить аркан, и Кутлабуга не уйдет, пока не втопчет его в грязь.
- Эмир обезумел! - кричал нукерам сотник за спиной темника. - Стреляйте в это проклятое знамя зажженными стрелами, испепелите его! Что-то случилось - надо выходить из боя.
От дубравы, где дрался отряд Боровского, развернувшийся под напором врага вдоль опушки, сквозь лязг оружия и свирепое хуканье торжествующих степняков донесся знакомый клич:
- Можа-ай!..
- Р-радонеж! - отозвались сотни под стягом.
- Нарр-ра! - ответили хриплые голоса из гущи врагов. Тысячи перекликались, значит, еще жили они и дрались. Молчала только "Лама", но конный бой до сих пор не затух посреди осеннего поля. И вдруг над гулом побоища далеким эхом откликнулось:
- …пря-а-два-а!..
Что-то изменилось в задних рядах степного войска, там прервался свирепый визг всадников, вполне осмелевших к концу сечи и пытающихся пробиться в первые ряды, хоть разок махнуть саблей над головой обреченных русов. И тогда в ветерке, пахнущем кровью, уже отчетливее, ближе повторилось:
- Не-пря-а-два-а!..
Окруженные, жестоко стиснутые врагами русские ратники у знамени полка еще не могли видеть, как от печальных осенних перелесков, сомкнувшихся у края полей, катилась, сверкая бронями и клинками, лавина конницы под стягами цвета запекшейся крови.
Тупик увидел конный дозор степняков, когда из-за дубрав уже доносился гул сечи. Кличи русских едва различались в угрожающем реве ордынских тысяч, и Тупик послал Николку навстречу полковому воеводе с одним словом: "Спеши!" Вражеских дозорных гнали в пяту в полной уверенности, что они приведут к ставке военачальника - полка-то эти соглядатаи не видели, а одна русская сотня окажется там в западне. На скаку обогнув рощу, скрывшую беглецов, сакмагоны вылетели на полевую дорогу менее чем в полуверсте от кургана, близ которого толклись скученные табуны ордынских лошадей. Над курганом пестрели большие стяги, под ними толпилось множество спешенных и верховых.
- С нами крестная сила! - крикнул Варяг, указывая на тысячу всадников в зеленых халатах. Это был ударный, личный отряд темника. Но взгляд Тупика приковали табуны.
- Микула! Додон! Со своими десятками пугните коней. Живо!
Двадцать разведчиков, взвыв по-волчьи, рассыпанным строем ринулись к табунам. Первым, припадая к гриве, скакал зверовидный Кряж. Когда этот "лесовик" рявкнет медведем, ордынские табуны придется собирать от Можайска до Москвы. На кургане началась суматоха, две ближние сотни ордынского чамбула стали поворачиваться к русским. Тупик выдернул меч.
Из-за рощи накатил топот - полк оказался ближе, чем думали разведчики. Тупик выхватил значок у сигнальщика, и передовые сотни, повинуясь его командам, сбавили бег, стали расходиться веером в ширюкую лаву. Вот и пришлось повоеводствовать - чему не научит война! Молодой боярин Григорий Михайлович во весь опор мчался к нему, видно, хотел что-то спросить. Тупик понял: надо командовать не теряя минуты - вражеский резерв смешался.
