Матвей послал рассыльного за членами волисполкома Архипом Хромковым, Тимофеем Залетным и Силантием Бакулиным. Те явились без промедления.
На заседании было решено создать в деревнях при сельсоветах дружины из бывших партизан для охраны народного имущества. Тут же было договорено начать подготовку к вооруженной облаве на буераки с целью захвата банды Демьяна Штычкова. Проведение подготовки к облаве было возложено на Тимофея Залетного и Артема Строгова, недавно избранного секретарем волченорской партийной ячейки.
После заседания Матвей вместе с Мироном поехал в кедровник осмотреть, велик ли ущерб, причиненный пожаром. Так в хлопотах миновал еще один день.
Вернувшись, уже когда стемнело, Матвей зашел в волисполком, посмотреть, не оставил ли каких-нибудь бумаг секретарь, и решил отправиться домой, – за весь день следовало хоть раз поесть. Но он не успел загасить лампы, как услышал, что к волисполкому подъезжает кто-то на телеге, – одиноко повизгивало колесо. Матвей насторожился, прислушался, посматривая на дверь. Ждать пришлось недолго. Приехавший поговорил возле крыльца со сторожем и, спотыкаясь в темноте о ступеньки, со стуком вошел в дом.
– Что так, глядя на ночь, Кинтельян Прохорыч? – спросил Матвей, завидев на пороге председателя Балагачевского сельсовета.
– А вот расскажу. И чую, Матвей Захарыч, удивлю тебя немало, – сбрасывая с плеч запыленный дождевик, проговорил Кинтельян Прохоров.
– Ну-ка, садись, – опускаясь на стул и потирая ладонь о ладонь, сказал Матвей.
Кинтельян сел.
– Приискатели в Юксинской тайге объявились, – сказал он.
– Кто такие?
– Братец твой.
– Влас?
Кинтельян утвердительно кивнул головой, а Матвей склонился над столом и засмеялся таким звонким и веселым смехом, что Кинтельян вначале опешил, а потом не утерпел и тоже заухмылялся.
– Ты погоди, Матвей Захарыч, смеяться. Дело там затевается серьезное, – проговорил Кинтельян, видя, что его сообщение не только не обеспокоило председателя волисполкома, а даже развеселило.
– Царя, Кинтельян Прохорыч, свалили, Колчака с иностранцами разгромили, на кулачество узду набросили, а такого, как Влас, в два счета вытряхнем, – сказал Матвей.
– Да не один он, Влас-то, Матвей Захарыч. Вместе с ним прибыл инженер по фамилии Кузьмин. Он-то и есть главный воротила.
– Кузьмин? Да это не сын ли того Кузьмина, который меня с пасеки выжил?
– Пожалуй. Говорят, что в юные годы бывал в этих местах.
– А ты сам-то виделся с Власом?
– Два раза разговаривал.
– Что же он?
– Вот, говорит, с инженером Кузьминым думаем прииск на Юксе основать. Советская власть хоть, говорит, и ополчилась против частной собственности, но в конце концов ей не обойтись без нее. Кузьмин, дескать, опытный человек, знающий, к тому же имеет кое-какое оборудование, промывочные машины. Отец-то его, слышь, имел золотой прииск на Енисее.
– Ну, ясно, тот самый, сын золотопромышленника! – воскликнул Матвей.
– Вот я и спрашиваю Власа, – продолжал Кинтельян: – а право-то вам власти дали на Юксинскую тайгу? «А какое, говорит, право? Я его и так, мол, имею. Я, говорит, в этих краях родился, тут мой родитель жил…»
– Ах, подлец! Всю жизнь в городе за ломаный пряник держался и еще о своих правах на тайгу заявляет! – краснея от возмущения, проговорил Матвей.
– Кузьмин – этот молчит больше, – все тем же тоном рассказывал Кинтельян. – Но все ж таки слышал я, как он хвалил Юксинскую тайгу. Богатствам, говорит, здесь числа нет. Артельку-то, видно, подобрал из старых приискателей, смотрят все волками и ради наживы не пожалеют ни мать, ни отца.
– Артелька?
– Да.
Матвей поскреб подбородок: дело складывалось сложнее, чем он предполагал. Кинтельян заметил это.
– Да что ж в том, что артелька, – проговорил он. – У нас тоже силы есть: власть наша. А поступиться Юксинской тайгой мы никак не вправе: добро это народное.
– Попробуем для начала предложить им убираться подобру-поздорову, а не послушаются – применим силу – подумав, сказал Матвей и, вытаскивая из стола чистую бумагу, спросил: – Ваши партизаны не разбрелись еще? В случае чего смогут арестовать эту артельку и выпроводить ее из тайги?
– Конечно! Если своих мало будет, ежихинских и сергевских прихватим. С охотой пойдут. Свое добро защищаем.
Матвей обмакнул перо в круглую запыленную чернильницу, слегка покрутил ручкой над бумагой и, вслух диктуя сам себе, начал писать:
«Гражданину Кузьмину с компанией.
Волченорский волостной исполком предписывает вам немедленно прекратить в Юксинской тайге какие-либо приискательские работы.
Юксинская тайга является народным достоянием, и пользоваться ее богатствами для частного обогащения есть дело противогосударственное, контрреволюционное и потому недопустимое.
Волисполком поручил Балагачевскому сельсовету проследить за вашим отъездом. Если же вы вздумаете не выполнить наше предписание, то председатель Балагачевского сельсовета уполномочивается арестовать вас и выставить из тайги силой.
За всякое другое противодействие мы будем судить вас, как нарушителей революционных законов Советской власти, по всей их строгости».
Матвей перечитал еще раз вслух предписание и спросил:
– Подойдет, Кинтельян Прохорыч?
– В аккурат. Теперь и я посмелее буду.
Матвей поставил свою подпись и приложил печать.
Наутро, переночевав у Строговых, Кинтельян отправился в обратный путь.
В воскресенье Матвей задержался дома дольше обычного. Анна решила накормить его пирогами и начала стряпать по-праздничному, – позже, чем в будни.
Матвей сидел в горнице с сыновьями и в ожидании завтрака рассказывал им о своей молодости, проведенной в Юксинской тайге.
Теперь, когда война кончилась и жизнь постепенно входила в мирную колею, он все чаще и чаще ощущал в себе желание побывать на охоте, в тайге. Тайга всякий раз напоминала о себе по утрам, когда он, направляясь на работу, видел вокруг себя простор, подернутый нежной синевой, ощущал кожей утренний холодок, вдыхал пахучий настой от трав и цветов.
Матвей рассказывал сыновьям, как однажды осенью вместе с дедом Фишкой они наткнулись в тайге на убитого человека. В семье знали эту историю, но Матвей рассказывал ее вновь, сам не зная почему. Появление Кузьмина и Власа в Юксинской тайге навевало на него безотчетно тревожное чувство, и все старое, пролетевшее над Юксой, вспомнилось сызнова. Правда, он вооружил Кинтельяна строгим предписанием, но у Кузьмина машины, и неизвестно, как ко всему этому отнесутся в губернии…
Анна позвала мужа и сыновей за стол. Матвей позавтракал и заторопился в волисполком. Только поднялся на гору – увидел, что у волисполкома сгрудилось пять подвод.
«Кто это с обозом пожаловал?» – подумал Матвей, убыстряя шаги.
У церкви Матвея встретил сторож волисполкома однорукий Никанор Загайков, инвалид русско-японской войны.
– За тобой бегу, Матвей Захарыч.
– Кто там приехал?
– Из губернии. Тебя требуют.
Еще на крыльце услышав голос Соколовской, Матвей вбежал в комнату и остановился сразу за дверью. На стульях, табуретах и даже подоконниках сидели незнакомые люди: в походных плащах, в кожаных куртках, в шляпах, в кепи, в специальной обуви для ходьбы по тайге. На полу в углах лежали продолговатые ящики и длинные круглые футляры.
– Простите наше самоуправство, – смеясь, проговорила Соколовская, крепко-крепко пожимая руку Матвею.
Она, как и другие ее спутники, была одета по-походному: в кожаной куртке, в сапогах, в простой юбке колоколом. Русые волосы ее с золотистым отливом были повязаны красной косынкой.
Поблескивая большими синими глазами, Ольга Львовна представила Матвея своим спутникам. Смущаясь, Матвей подходил по очереди к незнакомым людям, пожимал им руки, негромко называл свою фамилию и прислушивался к ответам.
– Горный инженер Гурьянов.
– Геолог Никитин.
– Горный техник Бобров.
– Профессор Великанов.
– Строительный десятник Яковецкий.
– Производитель работ Терентьев.
– Старший рабочий Петров.
Без объяснений Матвей понял, зачем прибыли эти люди.
«Ленин… Вот он какой, Ленин!» – пронеслось у него в мыслях, и большое радостное чувство охватило его.
Матвей подошел к девочке-подростку, сидевшей на подоконнике, и остановился изумленный. Глазами того же синего цвета, который был у Ольги Львовны, на него внимательно, испытующе смотрел, казалось, сам Соколовский. Матвей несмело подал девочке руку, а Ольга Львовна, наблюдавшая за ним, сказала:
– Это моя Настенька, Матвей Захарыч. Смотрите, как много времени мы прожили.
Матвей обернулся и молча посмотрел на Ольгу Львовну. Его мысли перенеслись в далекое прошлое, вспомнилась вьюжная зима, гибель Соколовского… Да, прожито было немало, но самое главное – что прожито было не зря. Он хотел сказать ей об этом, но пробормотал совсем другое:
