Тем не менее все сомнения и укоры натыкались на покорность, которую в нем укрепила исповедь Панкраца. Прежде всего, признаваясь в том, что это он бросил Ценека в воду, он брал всю вину на себя. А после этого признания разве нельзя уже было поверить и во все остальное? В самом деле, такие мужики, каким был Краль, и ему были мало симпатичны. Легко можно было допустить, что все рассказанное Панкрацем верно! Но в таком случае, погиб ли Ценек волею случая или его убили старые Смуджи — кто, старик или старуха? Этого капитан не знал, но сегодня, когда он увидел, как искренне страдает старый Смудж, все остальное уже не имело значения; его мучения не только искупали несчастье, случившееся с Ценеком, но, возможно, и превосходили его!
Капитан, поразмыслив, понял, что если он пойдет навстречу Смуджам, то вынужден будет поступиться своей совестью и отказаться от убеждений. И все же, впрочем, уже только из любопытства он спросил:
— Собираетесь ли во всем признаться и в суде? Зачем идти к Васо?
— Конечно! — немедленно подтвердил Панкрац. — А к Васо? Да… старую жандармы посадили в тюрьму, поругалась она с ними, и Йошко пошел за нее хлопотать к уездному начальнику, не выгорит у него, должен будет подключиться Васо! В общем-то это все происки Блуменфельда! — он повторил слово, сказанное Йошко, и остановился. — Ну, я пошел, нужно узнать, как там дела. Но вы мне еще ничего не ответили!
— Что касается меня, можете быть спокойны! — капитан замолчал, а затем усмехнулся. — Если вы считаете, что так для вас будет лучше, я скажу приблизительно то же, что и нотариус… Или нет… вот так: я пытался успокоить Васо и не слышал, что говорит Краль! А потом ушел в другую комнату1 — Едва он это произнес, как тут же подумал: к чему скрывать, если Панкрац так или иначе признает свою вину, да и все высказывания Краля он объяснил так, что никто к ним не придерется, если даже и вспомнит о них.
Что-то подобное промелькнуло в голове и у Панкраца. Действительно, нет ничего страшного, если даже нотариус и капитан расскажут, что тогда слышали от Краля! И все же лучше, если такие, заслуживающие доверия официальные лица, не подтвердят, что Краль подобные заявления делал еще задолго до возникновения первых слухов об этом! Кроме того, говоря так подробно о существе дела, Панкрац преследовал и другую цель: он хотел хотя бы на одном человеке проверить, какое впечатление его план произведет и на других, в первую очередь, на судей! Сейчас, как бы выдержав серьезное испытание, он почувствовал удовлетворение и, обращаясь к капитану, заискивающе сказал:
— Я был уверен, что вы настоящий человек! Где живет ваша кузина, я бы мог вас еще немного проводить!
— Вы можете опоздать! Да и старик вас ждет!
Панкрацу и вправду уже расхотелось идти к Васо. Сказав о нем деду, чтобы оправдать охоту за незнакомкой, он хотя и почувствовал вдруг интерес к судьбе бабки, после — желая побыстрей избавиться от деда (это было необходимо и из-за предполагаемой беседы с капитаном) — повторил и капитану. Теперь же ему казалось, что наверняка Йошко обо всем уже договорился с уездным начальником и бабку, конечно, отпустили. Но как быть с его обещанием обо всем известить деда? Оно, по сути, с самого начала было пустым звуком! Сейчас же им овладело другое желание — ему не терпелось убедиться, действительно ли он идет сегодня в театр. Может так случиться, что кузина капитана передумает, а если она узнает, что он сам пришел за билетом, то уж точно уступит ему! Впрочем, он может зайти с капитаном и к ней домой, особенно если она молода! Поглощенный такими мыслями, Панкрац махнул рукой.
— Не опоздаю, а коли я уже здесь, и дом ваш недалеко… — не закончив, он быстро добавил: — А старому все сообщит Васо, я виделся с ним, и он мне сказал, что из полиции направится домой! Что же касается меня, то могу на обратном пути поговорить с ним по телефону!
У капитана не было никаких оснований в чем-либо его упрекнуть, и они зашагали дальше. Какое-то время шли молча, а затем, когда мимо прошла хорошенькая девушка, Панкрац заметил, улыбнувшись:
— Вы, капитан, обратили внимание на эту девушку! Ну, а как обстоят дела с женщинами в вашей дыре, или с ними там все безнадежно?
Впрочем, капитан засмотрелся на девушку совсем неосознанно; в ту минуту, думая о Смуджах и особенно о старике, он вспомнил и о завтрашнем рапорте. Вопрос Панкраца, казалось, затронул его больное место, и, поскольку его мысли о рапорте не были веселыми, он постарался забыть их и искренне признался:
— С ними там тоже все безнадежно, — он попытался улыбнуться, но на его лице отразилось что-то вроде разочарования и горечи. — Есть там две семьи с дочерьми на выданье, но они или страшные гусыни, или уже обручены! Так что остается только продажная любовь, имеется там и публичный дом!
— Ну а какая любовь не продажная? — засмеялся Панкрац. — У вас, капитан, насколько мне известно, на конном заводе была любовь с молодой крестьянкой, что же вы не взяли ее с собой? Это, по крайней мере сегодня, вполне бы соответствовало вашим демократическим принципам!
Капитан неожиданно покраснел; не подозревая того, Панкрац снова затронул его больное место. Он действительно любил крестьянку; и эта любовь, подобно любви Пана{45}, была простой и безыскусной, полной идиллической поэзии! — позднее, поселившись в новом захолустье, он все больше убеждался в этом. Замечание Панкраца напомнило ему сейчас о том, о чем он и сам думал до своего отъезда и расставания с ней, а еще больше после, и порой, чтобы наверстать упущенное, был совсем близок к мысли позвать ее к себе и даже жениться на ней. Что она согласилась бы, в этом он не сомневался, не зря же, прощаясь, плакала, сожалея, что не может уехать с ним; осложнения могли возникнуть лишь в том случае, если она уже полюбила кого-то другого. И все же, жениться на ней? — к этому капитан был еще не готов!
Со вчерашнего дня эта мысль снова овладела им. Пробудила ее встреча с нотариусом, от которого он узнал, что тот женился на крестьянке, хоть и переодетой в городское платье, во всем остальном так и оставшейся провинциалкой, к тому же менее привлекательной, чем его девушка. Нотариус мог себе позволить такое, у него, провинциального чиновника, это не так бросалось в глаза; совсем другое дело, — так, по крайней мере, думал капитан, — его случай. Кроме того, как бы ни была ему дорога эта девушка с ее незатейливой любовью, он все же мечтал о другой женщине, культурной, духовно богатой, которая бы могла быть с ним и после, если ему не удастся выйти в отставку. Кроме того, разве брак — церковный или гражданский — по чисто материальным соображениям не связал бы его навечно с военной службой? Все это, но прежде всего, наверное, общественные предрассудки, с которыми приходилось считаться, и явилось той причиной, по которой капитан не возобновил прежнюю любовную связь. Сейчас, после замечания Панкраца, он особенно остро ощутил свой душевный разлад и всю непоследовательность своего поведения, оттого и покраснел и, пытаясь скрыть смущение, нагнулся будто бы стряхнуть пыль с брюк.
— Да как вам сказать! — вырвалось у него, но тут же он спохватился: — Вы, по всей видимости, чаще меня бываете в селе, может, слышали что-нибудь о ней, как она там?
От Панкраца не укрылось замешательство капитана; как ему показалось, он знал причину и даже собирался того поддразнить. Но вопрос капитана дал ему повод для другой и, по его мнению, более удачной шутки. Он, конечно, этим летом ничего не мог слышать о девушке Братича, тем не менее без тени улыбки на лице поведал, что его пассию видел не далее как вчера и что она дохаживает последние месяцы беременности. Увидев его, она расплакалась, стала расспрашивать о капитане! — продолжал он рассказывать, с удовольствием наблюдая, как внезапно капитан побледнел. В конце концов, не выдержав, рассмеялся, признаваясь, что пошутил.
— Но как вы близко приняли к сердцу! — хохотал он, схватив капитана за плечи и тряся его. — О, капитан, вы ведете себя точно гимназист!
— Все это не так просто, — бормотал Братич, сделавшись мрачным и уйдя в себя. — Ну а мы уже почти у цели! — сказал он только для того, чтобы перевести разговор на другую тему. — Еще несколько домов!
Там, куда они пришли, улица раздваивалась. Одна поднималась вверх, другая спускалась вниз; не обратив внимания на то, как Панкрац бросил взгляд именно на нижнюю, капитан свернул на ту, что шла в гору. Сразу перед ними возникла часовенка, а за ней начинался большой сквер, и поскольку Панкрац незаметно все уже выведал у капитана о его кузине, узнав, что она старая дева лет сорока, то, несмотря на приглашение, войти в дом отказался, решив подождать в сквере.
Для этого у Панкраца была и другая причина: в сквере он заметил много женщин, особенно молоденьких гувернанток с детьми. Он направился туда и выбрал место поблизости от одной из самых привлекательных из них. За те четверть часа, что капитан ходил за билетом и, вернувшись, действительно принес его, Панкрац успел обратить на себя ее внимание. Вскользь поблагодарив его и всем своим видом показав гувернантке, что последует за ней, он спрятал билет в карман, подмигнул капитану, взглядом указав на девушку и предложив ненадолго присесть, захихикал.
