По образу и подобию великого вождя Мао Цзэдун предпринял партийные чистки. Партию долгие годы возглавлял Ло Фу. Память о прежнем руководителе и его окружении не давала Мао покоя, поэтому партийные чистки для коммунистов стали «очищением во имя победы». «Нам мешают победить, нас тормозят! Разыщем виновных, накажем и станем жить лучше!» — призывал Мао Цзэдун.
Мао требовалось вышибить из партии вольнодумцев, оставив лишь тех, кто безропотно повиновался, до исступления, до фанатизма! Кого-то уничтожил голод, кого-то поразила пуля, кто-то сгнил в тюрьме. Каждый третий коммунист был объявлен недостойным человеком, пробравшимся в святая святых, в Коммунистическую партию, с тем, чтобы осквернить ее, принизить идеи Ленина — Сталина, помешать справедливой борьбе за социалистический Китай. Скоро в рядах партии, точно как и в России, обнаружились вражеские элементы — предатели и шпионы. Их карали. Партийные чистки сопровождались избиениями, пытками и массовым уничтожением людей. Замаскированных врагов внутри Коммунистической партии также оказалось много.
«Похороните предателей заживо!» — учил Председатель.
Города захлестнула волна массовых митингов, на которых толпы в исступлении скандировали лозунги и клялись в любви к Коммунистической партии. Всякий раз на обозрение вытаскивали «плохих» людей, заставляя публично каяться, признаваться в преступлениях перед родной партией, а доведенная до остервенения толпа ревела, грозила. Если человека сталкивали с помоста, его разрывали на части. Не было недели, чтобы на улице не гремел митинг.
Оригинальной идеей правителя стали мнимые казни. Приговоренного выводили на казнь, зачитывали приговор, несчастный копал себе яму. Потом напротив выстраивался отряд солдат, обреченному завязывали глаза, и раздавался залп. Стреляли холостыми. Не каждый переносил такое тяжкое испытание, выпадавшее, как правило, на долю бывших ответработников. Многие до конца дней не могли оправиться от потрясения, но зато делались совершенно не опасны. В тюрьмах начались пытки. Для некоторых единственным способом прекратить невыносимые муки стало самоубийство. Люди бросались вниз со скал, прыгали в глубокие колодцы, те, у кого в заключении находились жена и дети, часто сначала убивали их, а потом себя. Обычными стали повторные аресты и пытки. Учитель физики, выживший после того, как проглотил горсть ядовитых спичечных головок, едва придя в себя, повесился. Одного несчастного, наглотавшегося колотого стекла, вернули к жизни, заставили написать покаяние, а потом увели мучить, выпытывать: кто надоумил его к самоубийству?
По всей стране Мао Цзэдун затеял так называемые «дисциплинарные революции», сутью которых было молчание. Пустословие теперь преследовалось страшнее, чем реальные преступления — кража, обман. Молчание стало правилом жизни. Китайцы учились общаться односложно: да, нет, иди, дай, туда, я, товарищ… — коротко и понятно. Главное — не сболтнуть лишнее, не проговориться врагу, ведь враги шныряли повсюду.
И еще одно нововведение появилось: каждый вечер человек брал бумагу и карандаш и писал «мыслеанализ». Требовалось вывернуть собственные мысли наизнанку, так сказать, «подсветить их».
«Пусть пишут по много раз, — настаивал Мао Цзэдун, — пусть стараются извлечь из глубины головы все, о чем когда-нибудь думали, то, что могло повредить партии, родному народу!»
Это касалось каждого человека без исключения. Всякий должен был писать, кто отмалчивается — тот враг. Китайцы судорожно хватались за бумагу. Точно так же, на отдельном листочке, надо было записывать услышанное от знакомых, от посторонних на улице. Называлось это «малыми передачами». Информация передавалась уполномоченному лицу. Люди боялись расправ и писали как можно больше, чтобы не подумали, что они что-либо скрывают.
«Раз ты не виновен, значит, тебе нечего скрывать!» — изрек Мао Цзэдун.
Он заставлял писать всех без исключения: и свою ненаглядную красавицу жену, которая одурманила главнокомандующего сладостными чарами; и подобострастную прислугу, и пылких любовниц, и искусных поваров, и стерегущих покой, больше жизни преданных Председателю охранников, и убеленных сединами членов Политбюро Китайской Коммунистической партии, и даже первого помощника Чжоу Эньлая.
«Партия никому не дает поблажек!» — качал головой правитель и, лежа на кровати, зачитывал членам Правительства собственные очистительные мысли.
«Теперь вы!» — приказывал полководец, и в комнату приносили карандаши и тетради.
Скоро и в Правительстве обнаружились законспирированные враги.
Пресса извне в страну не поступала, радио, кроме коммунистического, не работало. Обмен письмами, даже между членами семьи, был запрещен. Один мыслеанализ и малые передачи наводнили пространство. И хлынул поток информации — откровение за откровением, вот где получилось развернуться спецслужбам! Созданное Коммунистической партией Китая «Бюро по специальной работе», аналог советского НКВД, без выходных выявляло врагов.
Тысячи тысяч китайцев были обвинены в предательстве и шпионаже, многие казнены или отправлены на принудительные работы.
Излюбленным приемом Мао Цзэдуна было превращение действующих организаций в тюрьмы. Часто на производстве семьдесят процентов работающих оказывались подозреваемыми во вредительстве, соответственно тридцать оставшихся становились их тюремщиками. Такой подход был удобен, так как работа на предприятии не останавливалась, ведь трудящиеся, как правило, работали и жили в одном месте. Те, кто сторожил подозреваемых, ожесточались и, чтобы не попасть в их круг, беспрестанно доносили на своих бывших коллег. Часть подозреваемых признавали врагами и расстреливали, кого-то Председатель миловал. Он мог быть и добрым, и справедливым, за что народ все больше его превозносил, восхищался, но страх полз по Китаю, лютый страх!
«Чем хуже, тем лучше!» — любил повторять Мао.
Независимое мышление отмирало. Годы постоянного давления и террора превратили молодых жизнерадостных людей, страстных поборников справедливости, в роботов, все вокруг покрыла жуткая одинаковость, один Мао Цзэдун мог шутить и улыбаться, один он сиял, как звезда!
Мао жил по-княжески, желая построить рядом три дворца с наложницами, ведь без обладания женщинами он не мог обходиться. Китайцы издавна считали, что правитель должен иметь множество наложниц, половой акт владыки должен происходить никак не менее чем с десятью женщинами одновременно. Считалось, что молодые женщины придают повелителю силы, продлевают жизнь, омолаживают. Прохаживаясь по благоухающему пионами двору, Председатель рассматривал хорошеньких девиц, которые голышом разгуливали среди цветов, указывал, кто будет плавать с ним в бассейне, а кто убаюкает ночью.
Председатель не выносил мыться, перед сном его обтирали смоченным благовониями махровым полотенцем, втирая в тело ароматные масла, и массировали. Он много плавал, мог часами находиться в воде.
Мао Цзэдун целенаправленно уничтожал соперников, болью и страхом перекраивая сознание людей. Казни стали привычным и общедоступным явлением, они показательно устраивались на площадях городов, как при инквизиции, однако масса смертельных приговоров милостиво заменялась сроками длительного заключения, с тем, чтобы заключенный мог трудиться на благо Отечества. Зеков в Китае были миллионы. Когда понадобилось вновь воевать, Мао обратился к истерзанным собратьям: «Все пережитые вами мученья — неотъемлемая часть служения народу!» При выступлениях он снимал головной убор и кланялся аудитории. На него показывали пальцами и шептали: «Живой Бог!»
«Мы сражались с врагом в темноте, поэтому ранили своих! — каялся Мао. — Так отец наказывает своих сыновей. Пожалуйста, не держите зла! Пожалуйста, встаньте, отряхните пыль с одежд, идите воевать! Вы герои!»
В такие минуты люди плакали, это были слезы покорности и облегчения.
Полководец никогда не считал человеческие жизни, люди для него были инструментом победы, в Поднебесной не было недостатка в населении. Председатель часто выигрывал сражения за счет численности, но по-серьезному ввязаться в бой, развернуть масштабные боевые действия не торопился, не хотел тратить понапрасну военные силы.
Мао Цзэдун скрупулезно изображал послушного ученика великого Сталина. Повсюду в его покоях лежали томики сочинений Иосифа Виссарионовича, тут и там висели, стояли и лежали фотографии вождя. Советский посол и прикомандированные к Мао доверенные лица Кремля доносили в центр о бесконечной преданности, о его безграничной любви к отцу всех народов. Да и сам Мао свято верил в эту необратимую, искреннюю любовь.
«Единственное место в мире, куда бы я хотел поехать, это Москва! — закатив глаза, с придыханием повторял Председатель, — и то, хочу ехать в Москву лишь затем, чтобы увидеть великого Сталина!»
