В окрестностях появились банды, которые врывались в уездные села, грабили крестьян, угоняли скот. Несколько раз бандиты заскакивали и в Веди, но, наткнувшись на дозоры, выставленные предусмотрительным Абасгулубеком, поворачивали назад.
По ночам на скале, нависшей над селом, тарахтел пулемет Халила, слышались одиночные выстрелы. Чем все это кончится? Кто придет им на помощь? Никто, думал Абасгулубек. И он принял решение.
В ту же ночь все они тронулись в путь. Натужно скрипели тяжело груженные арбы. Абасгулубек и Халил стояли на обочине, пропуская их вперед. Когда подъехала последняя подвода, на которой сидела жена Абасгулубека, он наклонился, о чем-то спросил ее, затем повернулся к Халилу, сказал:
— Вернемся назад. Мы кое-что забыли.
Они погнали коней в Веди. Двери, окна домов были забиты, всюду царила тишина.
— Что вы забыли? Драгоценности, золото? — спросил Халил.
— Нет. Разве жена забудет драгоценности?
Когда они доехали, Абасгулубек сошел с коня и побежал в дом. Возвратился он, неся небольшой узелок.
— Это первый номер журнала Мирзы Джалила «Молла Насреддин». Я положил в него свой диплом. Ведь я окончил ту же семинарию, что и Мирза Джалил. Когда он работал в Улуханлы, часто встречались, — сказал Абасгулубек, садясь на коня.
До Улуханлы было верст тридцать. Халил сам раз видел Мирзу Джалила,. когда тот приезжал к Абасгулубеку. Абасгулубек читал односельчанам новые номера журнала, показывал рисунки. На одном, Халил помнил, черт науськивает армянина на мусульманина, заставляет их драться, а сам стоит в стороне, смеется и довольно потирает руки. Затем армянин и мусульманин, обнимаются и целуются — на этот раз черт огорчен.
—Хорошо было нарисовано в этом журнале. Я говорю о тех рисунках, помнишь, Абасгулубек, где мусульманин с армянином...
— Семинарию окончили толковые ребята. Только из меня вот ничего не вышло. Думал, открою школу, стану учить детей. Не получилось...
Они все еще стояли перед домом Кербалай Исмаила, не слезая с коней, стараясь не оглядываться назад, где собиралась — они это чувствовали — возбужденная и враждебная толпа.
Конь Абасгулубека поднял голову и громко заржал. Ржанье эхом отразилось в ущелье. Араб тоже не стоял на месте, и Халилу, зажавшему в руке,поводья коня Абасгулубека, приходилось нелегко.
Халил чувствовал себя так, будто находился в лодке, которую волны гонят на подводные скалы, лишь кое-где возвышающиеся над водой. А Абасгулубек? Он сидит в доме врага, и в любую минуту может случиться все, что угодно. Отчего так беспокойны кони? Тоже чуют опасность?..
Халил глянул на Талыбова, на его посиневшее от холода лицо, Тцлыбов смотрел мрачно, отчужденно. «Интересно, услышал ли ржанье своего коня? И о чем Абасгулубек подумал? Вспомнил о нас? Стоим, не смея шелохнуться. Нет ничего страшней неопределенности. Сердце словно повисло в воздухе. Не знаешь, что предпринять... Господи, чем приходится заниматься... Кто-то сеет пшеницу, а кто-то — хлопок. И за всем нужен глаз да глаз». Третьего дня Халил; обошел сады Оджага. В некоторых местах виноградные лозы выбились из-под снега. Может, уже подморожены и в будущем году не дадут урожая. Он сказал об этом Абасгулубеку, тот засмеялся. А ты что думал, руководить легко? Председатель должен знать каждого колхозника. Знать, к примеру, что Худаяр все делает наполовину, не хватает у него терпения довести работу до конца... «Вот, оказывается, Абасгулубек. успевал проверить работу Худаяра, а я — нет... Выходит,, он прав. Стать руководителем легко, труднее руководить... Абасгулубеку проще, он во всем разбирается. И с Кербалай Исмаилом говорит...»
Халил думал об Абасгулубеке. А Талыбов не без зависти глядел на Халила: удивительный человек, ничего на свете не боится!
«Не так уж трудно призвать к ответу разбойников и бандитов, — думал Халил. — Перекрыть дороги, и через месяц-другой, глядишь, придут, положат на стол прошение о помиловании и просьбу принять в колхоз...»
Когда они решили создать колхоз, на собрание пришел Шабанзаде и выступил перед будущими колхозниками.
— Не думайте, — говорил он, — что колхоз, который вы сейчас строите, это что-то такое, чему нет примера в природе. Нечто похожее создали тысячи лет назад, пчелы и муравьи. Смотрите, как они работают. Среди них нет ни старших, ни младших. Труд у них отлично организован, распределен. Почему они так трудолюбивы, так деловиты? Никто их не вынуждает, не подгоняет. Они работают для себя, чувствуют: это необходимо.
Помнится, едва Шабанзаде привел этот пример, как из толпы, вышел крестьянин лет пятидесяти.
— Товарищ, — сказал он, — объясни мне, почему вы нарушаете слова Ленина?
— Что ты имеешь в виду?
— Он говорил, что земля принадлежит тому, кто ее обрабатывает?
— Да, говорил.
— Так почему же вы загоняете меня в колхоз? Если земля моя, я ею распоряжусь сам. Если же мы будем вместе, один будет настаивать, что надо сеять горох, а другой — фасоль. И ничего из этого не выйдет.
— Земля принадлежит тебе. Это факт. И никто ее не отбирает. Мы создаем колхозы, объединяем землю, чтобы вы работали сообща. Если вы объединитесь, сможете купить трактор, машины, облегчите свой труд, больше будете выращивать хлеба, хлопка...
— Нет, брат, это — не про нас. Мы не муравьи. Мы — люди. А люди тянут каждый в свою сторону. Лучше будем жить, как жили раньше.
— Это твоя мысль? — спросил Шабанзаде.
— Что я, мальчик?
— Видно, все-таки тебя подучили. Ты говоришь с чужого голоса...
«Шабанзаде, видимо, что-то знал. Вот он и появился, враг. Сначала Кербалай Исмаил и подобные ему не могли выступать сами, действовали через подставных лиц, подзуживали других. Сейчас они не скрывают своих целей... Сумеет ли Абасгулубек убедить этого бандита сложить оружие?»
Талыбову было не по себе. «Как живут в этих местах? Горы, скалы... Забытая богом земля! В век поездов, радио, газет жить здесь?! Да тут можно оглохнуть от тишины. Как он живет здесь, этот Кербалай? Впрочем, что ему надо? Что он видел в жизни? О чем с ним сейчас толкует Абасгулубек? Отчего он не взял меня с собой? Ведь отчитываться в центре буду я. А он даже не предложил мне пойти с ним. Два бека, два помещика. Станут они думать об интересах пролетариата? Непохоже, что меж ними вспыхнет спор. Поладят тихо-мирно. Выйдет Абасгулубек и скажет, что Кербалай не согласился сложить оружие. Что сказал Кербалай, как сказал, почему не согласился — я знать не буду. Когда же возвратимся назад, у меня потребуют отчет. Спросят, каков из себя Кербалай Исмаил? Что же я отвечу? Солгать нельзя. А если признаюсь, что я его и видел-то две секунды на веранде, спросят, зачем ездил, на прогулку? Нет, я должен что-то предпринять».
— Халил, я пойду к ним.
— Испортите все дело.
— Но мне надо быть там, — настойчиво повторил Талыбов.
— Не обижайтесь, но Кербалай Исмаил не из тех людей, кто станет слушать газетные фразы.
— Должен я хотя бы разглядеть, как он выглядит? Толстый? Худой?
— Толстый, большой живот, красное лицо, борода — как петушиный хвост.
— Вот спасибо. Так я его и представлял. Такими изображают в газетах кулаков. Все же как вы его проморгали? Ведь глянешь на такого и сразу определишь — это классовый враг. Арестовали бы вовремя, и делу конец. А теперь ездим к нему на поклон, уговариваем...
— ...Как это случилось, что ты перешел на их сторону? — спросил Кербалай Абасгулубека. — Ведь тот, кто богат, их враг. Бек, ты всегда был дальновидным, мыслящим человеком. Как ты мог связаться с этими проходимцами?
— Скажу, не хвастаясь: я — один из тех, кто помогал строить это государство. Мои люди создали отряд «Красный табор». Мы освободили Нахичевань и Шериль. Когда мы вернулись в Веди, то увидели, что дома наши разрушены, наши сады и леса вырублены. Но нам было легче это пережить, мы были вместе, и горе у нас было одно. Ты же оставался один, Кербалай, оторвался от народа, и тебе трудно понять, что делается вокруг.
— Народ... Складно говоришь. Но разве не народ заставил меня поднять оружие?..
...После того памятного обыска в доме Кербалай не находил себе места. Наконец он решил вызвать Гамло. «Как быть?» — спросил он.— Видимо, мы не сговоримся с ними. Давай-ка...»
Он не сказал больше ни слова. Но Гамло, уже решивший, что Кербалай конченый человек и ни на что не способен, воспрянул духом. Он еще докажет, что не все пальцы на руке — одной длины.
Через день Гамло, войдя во двор, увидел Кербалая сидящим у крыльца. Опустив папаху на лоб, тот грелся на солнышке. Еще издали Гамло заметил сеть замысловатых линий на затвердевшей земле.
— К добру ли, КербаЛай? — Гамло буквально расцвел в улыбке.
— Имана... — и Кербалай провел по земле энергичную черту.
Гамло приложил руку к глазам. Ночью они подкрались к дому, где помещался комитет бедноты. В окне горел свет, на стене дрожала тень человека. Гамло прицелился. Грянул выстрел, зазвенело стекло, лампа погасла.
