Менее всего Сарсехима занимала помощь, которую правитель Египта обещал оказать Дамаску. Куда более тревожило – как безопасно миновать Ашшур, и что он скажет злопамятной и всемогущей Амти–бабе? Стоит только поведать о том, что случилось с Гулой, ему не будет пощады. С другой стороны, нельзя умолчать и о скверном. Кто может поручиться, что тайные соглядатаи Закира уже не донесли в Вавилон правду?
Что есть правда? Как быть с правдой? Размышляя по этому поводу, Сарсехим ощущал, как у него начинал болеть пупок, ныть шея. Затем прихватило сердце.
Увы, говорил он себе, нелепо ждать от богов справедливости. Милосердие докучно, куда занимательнее прыжки, совершаемые смертными, и гримасы, которые они строят перед лицом всемогущей судьбы. Увы, увы, жизнь не разглядывает себя в зеркале. У жизни нет зеркала, заглянув в которое смертный мог бы посмеяться над страхом и ужасом, терзающими его душу, ведь страх не что иное, как дрожание души, а ужас – ее разрубание.
Почему боги насмехаются над ним! То вызволят из беды, то вновь ввергнут в несчастье. Почему они так жестоки?
Им весело?!
Что же это за боги?!
Давным–давно раби, у которого он малолеткой набирался мудрости, утверждал, что нет иных богов, кроме всемогущего Яхве, нет стихий – есть творение, нет судьбы – есть воля того, кто единосущ и непостижим.
Это воспоминание родило острую боль в сердце, которую он испытывал всякий раз, когда в памяти вставали родители, яма, в которой они прятались. Вспомнились два ассирийских солдата, которые вслед за родителями вытащили его из ямы. Один из них, оглядев голого мальчишку, весело крикнул другому.
— Гляди‑ка, обрезанный!..
Другой, весь в крови, в металлическом шишаке и в кольчужной рубахе, бородатый, скептически осмотрел рыдающего мальчишку и скривился.
— Что‑то их жрец поленился. Обрезáть так обрезáть! – с этими словами, прихватив в горсть все, что составляет гордость мужчины, он отсек это мальчику до основания.
Позже некий раб–хеттянин – опытный, видно, человек – успокоил Сарсехима.
— Тебе повезло, малыш. Ты столкнулся с добрыми ассирийцами. Среди них иногда такое зверье попадается… Моему внуку отрубили ноги и бросили возле дома.
Напившись травного настоя с привкусом валерианы или кошачьей травы, Сарсехим долго сидел в темноте и плакал, как осленок, отделенный от матушки–ослицы. Боги, великие боги, за что мне такие напасти? Почему бы вам не оказать мне милость, ведь куда ни гляну – всюду злое да злое. Много ли мне надо?.. – и шлеп, шлеп себя ладонями по щекам.
На следующий день его спешно вызвали во дворец. С сердечной болью, с ожиданием новых бед он отправился в цитадель. Весь недолгий путь пытался предугадать, зачем его позвали. Ах, если бы это была женская болезнь!.. В Вавилоне Сарсехим славился как лекарь по этой части. Мимолетно попытался вообразить, чем могла грозить молодой здоровой женщине недельная случка? Разве что натерла мозоль? Это случается в гаремах. Такого рода недуги лечат примочками.
У ворот цитадели Сарсехима встретил молоденький красавчик – один из многочисленных царских спальников – и без проволочек, мимо охранявших вход богатырского вида стражей, провел евнуха на царскую половину. Оказавшись в полутемном помещении, куда выходили массивные, обитые золотыми пластинами двери царской спальни, евнух поразился количеству сук и щенят, бродивших между колоннами. Пока ждал вызова, какой‑то собачий молокосос, подкравшись, помочился ему на ногу.
Евнух замахнулся на сучонка, но, заметив укоризненный взгляд красавчика, ударить шустрого, с вислыми ушами негодяя, не посмел. Слуга доверительно объяснил гостю, что животные доставлены в Дамаск по приказу царя и объявлены «священными». Время от времени их загоняют в спальню, где уважаемая супруга принца играет с «собачками», щекочет им брюшко, кормит из склянки. Слуга признался, что «собачки» – это не самая тягостная обуза. Вчера государь затребовал образцы самых лучших дамасских тканей, а сегодня приказал объявить среди местных ювелиров конкурс на самый лучший браслет для красивейшей из женщин. Все во дворце уже валятся с ног от усталости.
На вопрос Сарсехима, известна ли драгоценному, с какой целью великий царь соизволил пригласить его, драгоценный отрицательно покачал головой, затем отважился предупредить, что евнух – первый посторонний, который вступит в пределы царской опочивальни после священной ночи. Еду и напитки носит старший спальник, и не соблаговолит ли уважаемый Сарсехим приглядеться, чем он, младший спальник, мог бы угодить владыке и супруге наследника?
Деловой привкус предстоящей аудиенции придал евнуху уверенности, и он напомнил сопровождавшему.
— Это будет дорого стоить.
— За мной не пропадет! – обрадовался слуга, потом, будучи при исполнении, посуровел и коротко распорядился. – Жди!
Шагнув через порог, Сарсехим сразу рухнул на пол и для убедительности звучно стукнулся лбом о каменные плитки.
Царь некоторое время разглядывал распростертого на полу Сарсехима. Евнух терпеливо ждал – не ерзал, не пытался краем взгляда уловить, в каком настроении находится властитель.
— Встань!
Сарсехим осмелился поднять голову.
— Я же сказал – встань!
Сарсехим поднялся.
— Говори, раб!
— О чем? – осмелился спросить Сарсехим.
— Как ты предал своего господина.
— Кто?! Я?!
— Ты.
Сарсехим рухнул, как подкошенный, зарыдал, принялся стучать лбом об пол.
— Они били меня! Они жгли меня огнем! Я молчал.
— Кто бил?
— Нинурта–тукульти–Ашшур, повелитель.
— Так это был племянник туртана, а не безродный разбойник?
— Это был именно Нинурта, господин. Это был он, жестокий и безжалостный негодяй! Он хуже разбойника!..
— Отчего ты сразу не предупредил меня? Почему молчал?
— Я не смел мешать празднику, который ты, о всемогущий, испытал в своей душе.
Бен–Хадад не смог сдержать довольную улыбку. Гула, пилочкой подправлявшая ногти, невозмутимо подсказала.
— Это Сарсехим, государь. Я говорила о нем. Он всегда сумеет вывернуться. Он способен провернуть любое дельце. Ему, правда, нельзя доверять…
Сарсехим – оскорбленная невинность – с неистребимой печалью глянул в ее ясные глаза.
— Я и не собираюсь ему доверять, – заявил Бен–Хадад, – но если он еще раз посмеет промолчать о важном, он познакомится с моим палачом. Такого второго умельца по части прижигания пупка во всем свете не найти Тебе когда‑нибудь сверлили пупок раскаленной медью?
Тем же взглядом евнух одарил царя. Вслух он заявил.
— Царевна, пусть боги даруют ей удачу, права. Я хитер и пронырлив. Я готов провернуть любое дельце.
— Расскажи, как ты наткнулся на Нинурту?
Сарсехим поведал, как ассирийцы захватили царский поезд, как били его людей, как гнусно повела себя доверенная его попечению скифянка.
— Она посмела прилюдно скинуть с себя верхнее платье.
Бен–Хадад, заинтересовался.
— Ну и?..
— Это случилось потом, ближе к вечеру, когда его подручные начали пытать меня. Они ничего не добились, но Ардис, скиф, начальник конной стражи, подсказал, что мне доверили какое‑то послание…
Рассерженная Гула перебила его.
— Про Ардиса потом. Сначала скажи, кто надоумил Нинурту отправиться в Вавилон?
— Не знаю, госпожа, но догадываюсь. Только у скифянки достанет коварства смошенничать подобным образом.
— Другими словами, – перебила его женщина, – ты подтверждаешь, что с ее подачи меня сунули в паланкин?
— Как я могу знать об этом, госпожа?! Нам приказали ждать на берегу Евфрата.
— Трудно поверить, – ответила Гула, – чтобы ты остался в стороне от такой подлости, но я попробую. В благодарность ты должен выполнить мою просьбу. Одну, малюсенькую и вполне безобидную. На обратном пути ты завернешь в Ашшур.
Сарсехим схватился за голову.
— Сжалься, о, царственная! Стоит мне попасть в руки поганых ассирийцев!..
Бен–Хадад хмыкнул.
— Это хорошая идея!
— Мне отрубят голову, о всемогущий!
— Ты предпочитаешь, чтобы ее отрубили здесь и сейчас? Ты – изменник и твое предательство достойно куда более жестокого наказания.
Гула тем же ласковым голоском успокоила евнуха.
— Тебя не тронут, Сарсехим. Ты добровольно завернешь в Ашшур. Если тебя спросят, какое послание ты везешь в Вавилон, ты передашь им пергамент с благодарностью от царя Дамаска. Тебе дадут еще одно письмо, его спрячут так, что ни какой ассириец не найдет, ведь, я полагаю, тебя уже ждут в Ассирии? Чтобы ты без помех добрался до Ашшура, тебя будут сопровождать верные люди.
— До границы? – поинтересовался евнух.
— По возможности до самого Ашшура. Ты скажешь, что они входят в состав охраны.
— У нас и так храбрая стража. Воины, конные скифы. Ардис не даст мне покоя. Будет требовать – скажи, кто эти люди?
