Цицерон с замиранием сердца ожидал, какая из центурий вытащит табличку, дающую ей право голосовать первой, и когда, наконец, результат был объявлен, вздохнул с облегчением, — в центурии, получившей прерогативу, было немало его клиентов и хороших знакомых.
Авгур снова воздал славу мудрым богам и предоставил слово первому консулу, который торжественно объявил начало первичного голосования.
Избиратели из когорты, получившей прерогативу, заполнили полученные от счетчиков специальные таблички и, вписав в них имена двух кандидатов, выбранных из общего списка, двинулись из-за забора к многочисленным выходам. Выходы были рядом с канавой, по другую сторону которой стояли большие плетеные корзины, куда следовало опустить табличку. К корзинам этим вели узкие мостки — пройти через них мог лишь один человек. Это было сделано для того, чтобы никто не мог проголосовать повторно. Чтобы избежать других нарушений, возле каждой из корзин дежурили бдительные контролеры и группа наблюдателей, состоявшая из доверенных лиц кандидатов.
После подсчета голосов председатель встал на возвышение и, произнеся традиционное пожелание о том, чтобы результат голосования оказался счастливыми и благоприятными для государства и всех его граждан, объявил результаты голосования.
Из семи кандидатов впереди всех шел Цицерон. Это сообщение было встречено одобрительным гулом и аплодисментами. Цицерон не смог сдержать своего ликования и, подняв вверх обе руки, как триумфатор, ответно поприветствовал собравшихся.
— Если бы Катилины не было, Цицерону надо было его выдумать, — сказал вполголоса Юлий Цезарь стоявшему неподалеку от него Марку Крассу. — Благодаря слухам про зреющий заговор, наши аристократы, за неимением серьезных фигур из своей среды, поставили на господина адвоката. Хотя из него такой же политик, как из меня игрок на флейте.
— Да, похоже, Цицерон нас переиграл, — согласился Красс. — Антоний — наш человек, но без Катилины он будет бесполезен.
Цезарь хотел ему ответить, но тут председатель, переждав, когда стихнет шум, продолжил сообщение о предварительных итогах голосования. На втором месте по количеству поданных голосов оказался Антоний, на третьем, с совершенно ничтожным отрывом от Антония — Катилина.
— Что касается Антония, то этого следовало ожидать, — заметил Юлий Цезарь. — Толпа часто голосует за личности серые и мало кому известные. Именно таков наш Гай Антоний. Надо сказать, его сын Марк Антоний гораздо энергичней и умней папаши…
Катилина со своими доверенными лицами стоял на другой стороне Марсова поля. Когда объявили результаты, на лице его ничего не отразилось, но душу мгновенно охватило тяжелое, мрачное предчувствие.
— Это явная подтасовка, — попытался успокоить его Цетег. — Я думаю, общий результат будет в нашу пользу.
Луций ничего не ответил и продолжал мрачно смотреть на высокий забор, за которым своей очереди дожидались еще 372 центурии.
Наконец, двери в заборе распахнулись, и массы людей потекли через мостки, наполняя корзины именами, два из которых дадут название следующему, 691 (63 г. до н. э.) году в истории великого Рима…
Подсчет голосов завершился, когда солнце стало клониться к закату. Основная часть избирателей, проголосовав, разбрелись кто куда, но к вечеру все снова стали подтягиваться на Марсово поле, — кто движимый простым любопытством, кто — чисто меркантильными соображениями: после результатов голосования агенты кандидатов производили тайную раздачу денег завербованным ими избирателям, если кандидат получал нужное число голосов.
Председатель вновь произнес дежурную фразу и объявил конечный результат: консулами на следующий год становились Цицерон и Антоний.
— Приходится признать, что сторонники Цицерона поработали лучше нас, — сказал Юлий Цезарь. — Ну что ж, может, это и к лучшему. Потому что еще неизвестно, куда бы повернул наш Катилина… Одно не понимаю — зачем Цицерону нужна эта игра в политику. Очевидно, он решил, что может войти в историю только, как общественный деятель.
— Действительно, Катилина оказался для Цицерона просто подарком судьбы, — отозвался Красс. — Наши старцы так боятся любых перемен, что дружно сошлись на арпинском словоблуде. Впрочем, Цицерон, я думаю, в свою очередь дал им заверения, что будет верен им, как пес.
— Да, занятные превращения случаются с людьми, — заметил Цезарь, поправляя свою тогу. — Человек из глубинки, убежденный популяр переходит на сторону олигархов, а закоренелый сулланец, недавно боровшийся с популярами, — теперь выразитель народных чаяний. Кстати, где он, наш неудавшийся герой?..
Катилина в это время был уже в конце Марсова поля. Услышав конечный результат, он не смог сдержать чувств — лицо его побагровело, огромные кулаки сжались так, что ногти впились в кожу, и, издав своим рычащим голосом проклятия, он быстрым шагом пошел прочь. По пути он заметил Цицерона, окруженного толпой клиентов, которые приносили свои поздравления патрону, и крикнул в его сторону, перекрывая шум толпы:
— Ну что, добился своего? Ты убил меня своими речами и интригами, но когда-нибудь тебя самого за твой блудливый язык убьют, как поганого пса.
— Дорогой Луций Сергий, — ответил Цицерон, не снимая со своего рыхлого лица торжествующей улыбки, — надо уметь проигрывать.
— Я уважаю соперника, которому проигрываю в честном бою. Твое же главное оружие — интриги и клевета.
— Меня избрал народ! — с пафосом воскликнул Цицерон. — Тот самый народ, который ты подстрекаешь своими речами и…
Катилина не слышал его последних слов. Он уже шел стремительным шагом, быстро удаляясь от Марсова поля.
Дома он застал сына Марка в присутствии Лицинии, дочери Ористиллы. Оба подростка возились на полу, как два щенка, пытаясь отнять друг у друга деревянную игрушку. Катилина позвал сына, и тот, вскочив в панике, подошел к отцу с побледневшим от испуга лицом.
Луций повел Марка в свой кабинет и сразу же, едва они вошли в комнату, сказал:
— Я не буду объяснять тебе причину своего решения. Когда-нибудь ты сам все поймешь. Поверь мне, что так надо. Я очень люблю тебя. Я говорю это потому, что, возможно, мы уже никогда больше с тобой не увидимся… Я решил завтра же отправить тебя в Грецию. Так будет лучше и для тебя, и для меня. И помни — никто не должен знать, где ты. Всё, иди!
Катилина подтолкнул Марка к двери и, сев к столу, обхватил голову руками.
Он не услышал, как в комнату вошла Ористилла. Она обняла его нежно сзади и, прижавшись своей щекой к его щеке, заговорила тихо:
— Луций, ты так изменился в последнее время. Брось, прекрати эту бесполезную борьбу! Ты никогда их не победишь. У них деньги, у них сила, у них всё.
— А у меня — правда.
— Ты же видишь, что они сделали с твоей правдой. Мне уже на улицу страшно выходить, потому что все осаждают меня нелепыми вопросами о тебе… Мне страшно, Луций. Давай уедем куда-нибудь. Ведь мы любим друг друга, а это самое главное… Ну, что ты молчишь?
— Нет, — выдавил, наконец, из себя Катилина. — Нет, Ористилла, я уже не смогу оставить это дело. За мной стоят люди, много людей. Они верят мне, и я не могу их предать.
— Но ты же знаешь, чем закончились попытки Гракхов и всех, кто выступал против олигархов. Ты погибнешь.
— Ну что ж, если суждено погибнуть, значит погибну. Но я уже не могу сойти с этой дороги.
Ористилла замолчала, и Луций ощутил, как по его шее скатилась ее слеза…
Глава X. Salus populi suprema lex[16]
Титу Помпонию Аттику, в Афины
от Марка Туллия Цицерона,
Рим, сентябрь
Неделю назад посланный тобой раб передал мне твое написанное по-гречески письмо, в котором ты размышляешь о моем консульстве. Я с удовольствием ознакомился с твоими мыслями, пусть несколько взъерошенными и неприглаженными, но от этого еще более интересными. Приблизительно то же самое говорил Плавт про женщин: лучший запах женщины — отсутствие запахов.
Да, прошло уже более полугода с тех пор, как я стал — не без твоей помощи — консулом.
Оглядываясь назад, могу с чистой совестью сказать, что я был не худшим из консулов. Мне удалось сохранить в городе и в государстве мир и покой, а что может быть важнее для человека, взявшего на себя ответственность за судьбы отечества и за благо населяющих его граждан? Я приложил немало усилий для того, чтобы сохранить неизменными наши вековые устои и пресечь очередные попытки некоторых неугомонных людей возбудить народ несбыточными обещаниями.
Благодаря мне, был отклонен аграрный проект народного трибуна Рулла. Удар мой, как ты понимаешь, был направлен не столько против Рулла, этого косноязычного, моющегося раз в месяц римского Диогена, сколько против тайной оппозиции, возглавляемой Катилиной и Цезарем. Влияние этой оппозиции на толпу достаточно велико, и мне пришлось трижды выступать на форуме, чтобы всеми дозволенными и недозволенными приемами убедить собравшихся, что закон Рулла, если таковой будет принят, сулит римлянам одни лишь неприятности…
