К капищу вела широкая тропа, петлявшая по сосновому бору среди огромных замшелых валунов. В лесу звенели птичьи трели; яркие лучи полуденного солнца, проливаясь между высокими стволами вековых сосен, золотили заросли высоких папоротников и буйную молодую поросль дикого орешника.
Под сапогами Добрыни похрустывал крупнозернистый желтый песок и мелкая разноцветная галька. На всякий случай Добрыня взял с собой меч. С мечом на поясе вышел на эту прогулку и Сигвальд. Они довольно быстро добрались до капища.
Их взорам открылась довольно большая поляна, земля на которой была так плотно утрамбована ногами бывающих здесь людей, что на ней не росло ни травинки. В самом центре поляны возвышались три больших деревянных идола, вкопанные в землю. Идолы потемнели от времени и дождей. Истуканы были сработаны довольно грубо с помощью тесла и топора, однако в этих деревянных фигурах с первого взгляда можно было распознать троих мужей-бородачей с крупными носами, длинными усами и вытаращенными круглыми глазами. Головы всех троих истуканов были увенчаны островерхими шлемами. Двое из них были изготовлены прямостоящими, третий был вытесан сидящим на земле. Перед деревянными истуканами были установлены два плоских камня: один большой, другой поменьше. На камнях стояли две большие медные чаши. Капище по кругу было выложено валунами, рядом с которыми возвышались груды костей и черепов, светлых и побуревших от времени. Здесь было много бычьих и оленьих черепов, немало было также черепов собачьих, волчьих и лисьих. Лежало несколько крупных медвежьих черепов с оскаленными клыками. На кольях, вбитых в землю, были насажены около двух десятков человеческих черепов.
Вступивший на капище Добрыня сразу обратил внимание на большие пятна свежей крови, разбрызганной возле жертвенных камней. Кровью были вымазаны рты у деревянных истуканов, медные чаши тоже были наполнены кровью почти до краев. Сигвальд молчаливым жестом указал Добрыне на сосну с длинными раскидистыми ветвями, от нее до идолов было около сорока шагов. На нижних ветвях этого дерева висели обезглавленные петух и собака, рядом висел труп обнаженной девушки с распущенными светлыми волосами. Мертвая девушка была подвешена за ноги вниз головой, ее руки были связаны за спиной веревкой, грудная клетка была распорота ножом как раз между пышными округлыми грудями. Длинные волосы убитой девушки свешивались до самой земли.
– Не думал, что варяги до сих пор приносят в жертву людей, – глухо обронил Добрыня, взглянув на Сигвальда. – У славян этот обычай уже давно предан забвению.
– У варягов человеческие жертвоприношения тоже стали редкостью, – как бы оправдываясь, заметил Сигвальд. – На такие жертвы идут лишь те из конунгов, кому позарез нужен успех в каком-нибудь опаснейшем деле. Вот как Стюрбьерну Старки, например.
– Почто тела жертв повешены на дереве? – спросил Добрыня.
– Согласно сказаниям моих предков, посреди сотворенного богами мира растет Мировое Древо, ясень Иггдрасиль, – пустился в объяснения Сигвальд. – Этот Мировой Ясень больше и прекраснее всех деревьев на земле, ветви его поддерживают небеса. Иггдрасиль имеет три корня: один – у асов, другой – у каменных и ледяных великанов, третий уходит в страну Нифльхейм, где протекает поток из кипящей воды. Под корнями Мирового Древа бьют два источника – источник Мудрости и источник Судьбы. Один, верховный из богов, провисел подвешенным к ветке Иггдрасиля девять дней и девять ночей, чтобы обрести мудрость. В конце концов Один обрел мудрость, но был вынужден отдать за нее один глаз. Потому-то жертвы, посвященные Одину и прочим добрым богам, порой подвешивают на деревьях поблизости от капища.
– Мудреные у вас легенды, – сказал Добрыня и принялся разглядывать деревянные истуканы, на которых бурой коркой засохла кровь давнишних жертв. Его удивил сидящий идол, поскольку у него был очень крупный нос, непомерно длинные руки и огромный, стоящий колом, мужской детородный орган. Добрыня спросил у Сигвальда:
– Кто это?
– Это бог Фрейр, – ответил Сигвальд. – Он является богом плодородия и приплода у скота. Фрейр очень любвеобилен, поэтому его изображают в таком виде.
Добрыня покачал головой и негромко хмыкнул. Каких только богов нет у этих варягов!
– Это бог Один, глава всех богов, – с почтением в голосе произнес Сигвальд, указав Добрыне на самого высокого истукана, длиннобородого и длинноволосого, в надвинутом на брови шлеме, с единственным выпученным глазом и ощеренным ртом, в котором чья-то умелая рука мастерски вырезала два ряда ровных зубов. – Один является божеством неба, мудрости и войны. Один проезжает над миром на восьминогом коне Слейпнире, успевая везде и всюду. Один может даровать кому-то победу, а кому-то поражение…
– А это что за старичок? – Добрыня кивнул на третьего из истуканов, у которого была раздвоенная борода, прямой нос и широкие скулы, а в руках истукан держал какой-то предмет, отдаленно напоминающий рукоять сломанного меча.
– Это не старичок, а бог Тор, сын Одина, – пояснил Сигвальд, с осуждением взглянув на Добрыню. – Тор не менее грозен, чем Один, ибо он – повелитель грома и молнии, дождя и бури. Даже имя Тора означает «гром». В руках у Тора его страшное оружие – молот Мьелльнир, которым он способен высекать молнии. Тор передвигается по небу на колеснице, запряженной двумя черными козлами, которых зовут Тангниостр и Тангриснир. Их имена означают «Скрипящий Зубами» и «Скрежещущий Зубами».
Вернувшись с капища на берег моря, Добрыня и Сигвальд увидели, что с датских кнорров были спущены на воду лодки, на которых переправились на сушу несколько воинов-данов и вместе с ними жена и дети Стюрбьерна Старки. Даны развели костер на берегу и стали варить рыбу в железном котле, подвешенном над огнем на металлической треноге. Глядя на данов, разожгли костры и дружинники Добрыни, чтобы приготовить уху и кашу из проса.
Даны, не понимавшие русскую речь, сначала держались особняком перед воинами Добрыни. Однако не прошло и часа, как русичи и даны завели разговоры друг с другом, используя язык жестов, если не хватало знакомых слов в чужом наречии. Варяги, имевшиеся среди дружинников Добрыни, выступали в роли толмачей, объясняя данам значение некоторых русских слов и выражений.
Добрыню пригласила к своему костру Тора, жена Стюрбьерна Старки. Это была высокая и несколько крупная женщина тридцатилетнего возраста. У нее были правильные черты лица, очень белая нежная кожа и густые пепельно-русые волосы, заплетенные в две толстые длинные косы. Тора была одета в светло-зеленое платье с длинными рукавами, сильно открытым воротом и очень широкой юбкой. Причем передняя часть подола платья доходила почти до острых носков ее легких кожаных туфель, а задняя часть была столь длинна, что волочилась по земле. Это платье, как и вся одежда той поры, надевалось через голову и было стянуто поясом на талии.
На поясе у Торы висел маленький нож с костяной рукояткой в виде рыбы, в серебряных ножнах, украшенных тонким витиеватым узором. С другого боку к поясу был пристегнут небольшой кошель из замши. Белоснежная, чуть полноватая шея Торы была украшена ожерельем из янтаря, на обоих запястьях ее рук поблескивали на солнце тонкие золотые браслеты в виде цепочек с овальными звеньями. На голове Торы красовалась золотая диадема в виде тонкого волнистого обруча со вставками из блестящих разноцветных драгоценных каменьев.
Но особенно Добрыню восхитила серебряная брошь, приколотая к платью Торы чуть ниже левой ключицы. Брошь была изготовлена в скандинавском стиле из тонкой серебряной проволоки. В нижней части броши было кольцо с застежкой, к которому сверху была припаяна фигурка грациозного мифического животного, чье гибкое тело и длинный хвост были оплетены то ли побегами растений, то ли змеями.
Заметив взгляд Добрыни, задержавшийся на ее броши, Тора слегка коснулась ее пальцами и промолвила:
– Это подарок моей матери ко дню моего обручения со Стюрбьерном. Мне очень дорога эта брошь, поэтому я редко снимаю ее с платья.
При этом в голосе Торы прозвучала грусть, а в ее красивых светло-серых очах промелькнула некая затаенная печаль.
Тора сидела на низкой скамеечке под сенью молодой сосны в нескольких шагах от стреляющего искрами костра. Рядом чуть сбоку от нее на точно такой же скамеечке сидел Добрыня в своем красном военном плаще. Возле костра резвились дети Торы: мальчик лет тринадцати и девочка чуть помладше его. Мальчуган подбрасывал в огонь сосновые ветки, одновременно играя в догонялки со своей сестрой. Даже при мимолетном взгляде можно было заметить, что мальчик чертами лица необычайно похож на мать, а девочка, наоборот, унаследовала черты Стюрбьерна Старки.
Если расшалившийся сын конунга вдруг толкал свою сестру слишком сильно, сбивая ее с ног, то мигом звучал строгий окрик Торы, которая, и беседуя с Добрыней, успевала краем глаза следить за своими непоседливыми чадами. Сына Торы звали Буи, а дочь ее была названа Аловой.
