Он был молод и не мог понять, что, раз уж он сравнивал свое чувство к этой девушке со своим увлечением коньками, которые он отверг ради дела, значит, это не была любовь на всю жизнь до последнего вздоха.
Не зная этого, он боролся с первой любовью, которая поглощала его. Боролся… Отдавался ее сладким чарам и стряхивал их с себя, чтобы в момент слабости вновь протянуть к ней руки. Он чувствовал то, что переживали святые во время искушения, сводившего их с пути Божьего. Они поддавались соблазну, уже касались жаждущими устами чародейской чаши с ядом и отталкивали ее, чтобы пребывать в муках, пока вновь не начинали мечтать о чем-то прекрасном, соблазнительном, искушающем.
Они презирали себя, восставали против слабости духа, истязали себя и — побеждали во имя Господа, продолжая путь по усыпанной камнями и шипами дороге.
— Во имя какого Бога я должен бороться? — спрашивал себя Владимир. — Кто требует от меня жертвы?
Ответа не было, только где-то в лабиринте мозга, как ловкая змея, извивалась удивительная, беспокойная, пробуждающая мысль:
— Ты должен быть одиноким, избавленным от жизненных забот, ничем не связанным! Отдай все силы свои, всю мощь разума, весь жар никого не любящего сердца!..
— Чему или кому отдать? — шептал он, чувствуя охватывавшую его дрожь.
Снова молчание. Новая борьба, сомнения, угрызения совести, слабость, голубые глаза и золотые волосы Лены — муки, невыносимые муки!..
Александр Ульянов, закончив с червями и микроскопом, приглашал к себе коллег и знакомых. Во флигеле почти ежедневно стоял шум, а комната была наполнена дымом и голосами спорившей молодежи.
Когда появлялся старый Ульянов, неописуемо гордый полученным недавно крестом Святого Владимира, который давал ему наследуемый дворянский титул, молодежь сразу смолкала и завязывала обрывочные, банальные беседы. Однако до ушей отца долетали отдельные выражения. Это были ужасные слова: революция, Народная воля, подвиг Желябова…
Потом он горько упрекал сына, говоря, что эта «банда безбожников» всю семью погубит.
В конце концов слухи о собраниях, проводимых в доме статского советника и кавалера ордена Святого Владимира, дошли до полицмейстера.
Он пригласил к себе Ульянова и по-дружески предупредил, что держит под наблюдением дом, а особенно Александра Ильича, которого охарактеризовал как «человека молодого, незаурядной гениальности ученого, зараженного, к сожалению, преступными мечтами масонов и революционеров из партии убийц святого государя Александра Освободителя».
Старик устроил сыну такой скандал и так возмущался, что потерял сознание. Он тяжело две недели болел под надзором доктора Остапова.
Александр перенес свои собрания на какую-то конспиративную квартиру. В доме наступили покой и согласие.
Зная о любви отца к шахматам, Александр часто играл с ним, а старик больше никогда не заводил разговоров о неуместном для сына кавалера высокого ордена и таком опасном поведении.
У него не было уже никаких подозрений.
Мысли Владимира были такие же.
Изменились они неожиданно, после того как однажды, вернувшись домой, он обнаружил торчавшую из-под подушки брата книжку. Взяв ее, он сильно удивился.
Книга была очень тяжелой. Воспользовавшись отсутствием брата, он внимательно разглядел ее. Это был кусок высверленного изнутри железа, имеющего вид книги.
В голове мальчика блеснула страшная мысль. Ему показалось, что он все понял.
— Ты очень не осторожен, Саша! — сказал он, когда старший брат вернулся домой. — Такие вещи надо прятать старательней.
Брат смутился и ничего не ответил.
— Да-а! — подумал Владимир. — Все-таки черви не помешали Александру стать революционером, а Лена отнимает у меня много времени и уводит мысли на эгоистичный, мещанский путь. С этим надо кончать!
Но он не мог…
Его мучили мысли, связанные с открытием, происшедшим в комнате брата. Он сомневался и боролся с собой. Стоял на распутье и не находил выхода.
Он страшно похудел и стал бледным. Однако молчал и с отчаянным упорством держал язык за зубами, чувствуя себя человеком, впервые подписавшим смертный приговор.
Так продолжалось в течение всего лета.
Осенью 1886 года внезапно умер отец.
Это было тяжелое время. Тогда он еще больше полюбил Лену. Она была единственной, кто умел утешить огорченную мать и утихомирить ее боль и грусть. Госпожа Ульянова никогда не уважала мужа, однако, прожив столько лет вместе, грустила о нем. Мария Александровна любила мужа любовью матери. Она понимала, что этот наполовину калмык — недалекий, безвольный, подобострастный — прошел свой жизненный путь благодаря ей. Это она пробуждала в нем человеческое достоинство и придавала его работе настоящее содержание.
Дочки Марии Александровны, смелые и интеллигентные, обожали Лену и открыто называли ее невесткой.
Только Владимир не строил уже никаких планов и отрекся от мечтаний. Со дня на день он ожидал нового удара, который должен был обрушиться на его семью и все изменить, а может, даже разрушить. Ему единственному было известно об этом лучше, чем даже тому, по которому удар должен быть нанесен. У него не было ни надежд, ни иллюзий.
В марте следующего года, когда Владимир ходил уже в 8-й класс, город потрясла весть, что в годовщину смерти Александра II от руки Желябова, в Петербурге было раскрыто покушение на жизнь царствующего монарха.
Среди арестованных заговорщиков был Александр Ильич Ульянов, а среди подозреваемых — его сестра Анна.
Мария Александровна, огорченная и прибитая масштабом несчастья до самой земли, решила ехать в Петербург. Дети не могли отпустить ее одну. Обратившись к старым добрым знакомым, они убедились, что никто не желал иметь проблем с властями и демонстрировать близкие отношения с семьей преступника, поднявшего руку на царя. Некоторые даже не пускали молодых Ульяновых на порог. Старый приятель отца Шилов избегал встреч с ними и больше не приходил сыграть в шахматы.
— Интеллигентное общество дегенерировало окончательно! — бросил Владимир и плюнул с отвращением, возвращаясь вместе с сестрой от старых друзей, не впустивших их к себе домой.
В дальний путь, под предлогом получения информации о поступлении на медицинский институт, отправилась с Марией Александровной Лена Остапова.
Несчастная мать ничем не могла помочь сыну. «Обожающий покой» царь Александр умел мстить врагам помазанника Божьего.
Просьба матери о замене смертного наказания на пожизненное заключение была отклонена.
Александр Ульянов был повешен в угрюмом дворе Шлиссельбургской крепости, которая со времен Петра видела непрерывную цепь зверств, применяемых к врагам деспотизма.
Мария Александровна вернулась домой.
Внешне она казалась абсолютно спокойной, только сразу поседела, глаза потухли, а голова стала трястись; ее как будто иссохшее и изможденное тело постоянно содрогалось.
На следующий день после возвращения Елена Остапова пригласила к себе Владимира.
Ульянов заметил в любимой девушки большие перемены.
Это не была уже лучезарная, безмятежная Лена.
На нее упала какая-то тень. Голубые глаза были полны ледяного спокойствия, свежие, горячие губы были сильно сжаты, с лица исчез румянец, а голос стал твердый, металлический. Их встреча не сопровождалась, как прежде, взрывом радости и счастливым смехом Елены.
Она долго молчала, всматриваясь в уставшее строгое лицо Владимира.
— Хорошо!.. — сказала она.
Он поднял на нее удивленный взгляд.
— Ты уже отстрадал и нашел выход для печали и гнева!
Он молчал.
— Я знаю, что сейчас не время думать о себе, обо мне, о любви, о счастливой жизни… знаю! Пришло время мстить за смерть Александра.
— О да! — вырвалось у Владимира.
— Мне рассказывали о процессе заговорщиков… Их было несколько… Те, которые все придумали, все свалили на Александра и его товарищей… Напуганная и деморализованная партия скрылась, распалась… Трусы! Убожества!..
Ульянов молчал, нахмурив брови.
— Обязательно надо показать правительству, что протест не угас! Надо бросить новые бомбы! Надо поддержать народный гнев! Я не сомневаюсь, что ты думал об этом и решил пойти по стопам брата. Воля, ответь!
Владимир еще ниже опустил голову и не отвечал.
— Говори! — шепнула она страстно. — Твои сестры присягали быть врагами Романовых, а ты молчишь? Боишься? — спрашивала она.
Ульянов поднял голову.
Его строгое, ожесточенное лицо было спокойно. Темные глаза смотрели холодно.
— Я не боюсь! — ответил он сухим, хриплым голосом.
— Тогда что же ты решил?
Он подпер голову руками и, не глядя на Лену, заговорил, как будто исповедовался перед самим собой:
— Я давно знал, что брат готовится совершить покушение. Я нашел у него часть адской машины… Меня это ужасало… Я ни секунды не сомневался, что это закончится смертью брата… В случае неудачи его повесит Александр III; если бы покушение удалось — то же сделал бы его наследник… Другого выхода не было, быть не могло! Я мог предотвратить несчастье, уговорить брата, рассказать обо всем матери… Но я не сделал этого… Только мне известно, какие мучения я пережил! Я позволил Александру уехать с бомбами… на погибель. Я не мог поступить иначе! Человек должен жить для идеи и цели, забыв о себе… Его нельзя останавливать!
