— Ты произнес великолепную речь на прошлой неделе, — заявил Паликан сразу же, как только вошел. — У тебя в сердце горит настоящий огонь, поверь мне! Но эта аристократическая мразь с голубой кровью в жилах втоптала тебя в грязь. Что же ты намерен делать дальше?
Вот так он говорил: грубые слова, грубый акцент. Неудивительно, что аристократам приходилось туго, когда они были вынуждены вступать с ним в дискуссию.
Я открыл коробку, вручил Цицерону документы, и он вкратце изложил Лоллию ситуацию со Стением. Закончив, он спросил, какие существуют шансы заручиться поддержкой трибунов.
— Это от многого зависит, — улыбнулся Лоллий, облизнув губы. — Давай присядем и подумаем, что тут можно предпринять.
Он провел нас в другую, меньшую по размеру комнату. Здесь стену украшала фреска с изображением Помпея, увенчанного лавровым венком. Здесь он был одет как Юпитер, а в руках держал разящие молнии.
— Нравится? — спросил Паликан.
— Очень впечатляюще, — ответил Цицерон.
— Да, ты прав, — с нескрываемой гордостью согласился хозяин дома. — Вот это — настоящее искусство.
Я уселся в уголке, прямо под изображением Пиценского божества, а Цицерон, с которым я старался не встречаться глазами, чтобы мы оба не расхохотались, устроился на ложе в противоположном конце комнаты, рядом с хозяином.
— То, что я собираюсь сказать тебе, Цицерон, не должно выходить за стены этого дома. Помпей Великий, — Лоллий мотнул головой в сторону фрески на случай, если мы вдруг не поняли, о ком он говорит, — скоро возвращается в Рим. Впервые за последние шесть лет. Он прибывает со своей армией, так что у наших благородных друзей не получится играть с ним в свои грязные игры. Он идет за должностью консула. И он получит ее. И никто не сможет помешать ему в этом.
Паликан резко подался вперед, ожидая увидеть на лице собеседника шок или хотя бы удивление, однако Цицерон выслушал это действительно шокирующее сообщение столь же бесстрастно, как если бы ему сообщили о погоде за окном.
— Если я правильно понял тебя, в обмен на твою помощь в деле Стения ты хочешь, чтобы я поддержал вас с Помпеем? — спросил Цицерон.
— Ну и хитрец же ты, Цицерон! Сразу все понял! И каков будет твой ответ?
Цицерон оперся подбородком о руку и поглядел на Паликана:
— Для начала могу сказать тебе, что Квинта Метелла эта новость не обрадует. То, что он станет консулом, было предопределено с самого его детства, и случиться это должно будет следующим летом.
— Вот как? Тогда пусть поцелует мой зад! Сколько войск стоит за Квинтом Метеллом?
— У Красса — легионы, — заметил Цицерон, — у Лукулла — тоже.
— Лукулл слишком далеко, кроме того, у него и так есть все, что ему нужно. Что касается Красса… Да, Красс и вправду ненавидит Помпея до дрожи, но он не является настоящим солдатом. Он скорее торгаш, а такая публика предпочитает заключать сделки.
— Но есть еще одна вещь, которая делает вашу затею совершенно неконституционной. Для того чтобы стать консулом, человеку должно быть не менее сорока трех. А сколько лет Помпею?
— Только тридцать четыре.
— Вот видишь! Он почти на год младше меня. Кроме того, претендент на пост консула сначала должен быть избран в Сенат и послужить претором, а за плечами Помпея нет ни того, ни другого. Он ни разу в жизни не произнес ни одной политической речи. Короче говоря, Паликан, хуже кандидатуры, чем Помпей, на пост консула и не придумаешь.
Паликан развел руками.
— Все это, возможно, верно, но давай посмотрим в глаза фактам. Помпей на протяжении лет правил целыми странами. Он уже консул, хотя и де-факто, а не де-юре. Будь реалистом, Цицерон! Не думаешь ведь ты, что такой человек, как Помпей, приедет в Рим и начнет карьеру с самого низа, как какой-нибудь политический поденщик! Что станет тогда с его репутацией?
— Я уважаю его чувства, но ты просил меня высказать мнение и услышал его. Скажу тебе еще одно: аристократы этого не потерпят. Хорошо, если Помпей приведет к стенам города десятитысячное войско, я допускаю, что они позволят ему сделаться консулом, но рано или поздно его армия вернется домой, и что тогда он… Ха! — Цицерон неожиданно откинул голову и громко засмеялся. — А ведь это очень умно!
— Ну что, дошло? — усмехнувшись, спросил Паликан.
— Дошло! — с энтузиазмом кивнул Цицерон. — На самом деле умно!
— Вот я и предлагаю тебе шанс принять в этом участие. А Помпей Великий никогда не забывает друзей.
В тот момент я и понятия не имел, о чем они толкуют, и Цицерон разъяснил мне это, лишь когда мы возвращались домой. Помпей намеревался получить пост консула, опираясь на полное восстановление власти трибуната. Этим-то и объяснялось непонятное на первый взгляд решение Паликана стать трибуном. В основе этой стратегии лежали вовсе не альтруизм и не некое страстное желание Помпея предоставить римлянам большую свободу, хотя я допускаю, что время от времени, нежась в испанских купальнях, он позволял себе удовольствие представить себя в качестве любимого народом борца за права простых людей. Нет, конечно же, это был чистый политический расчет. Будучи прекрасным военачальником, Помпей понял, что, избрав такую тактику, он сумеет взять аристократов в клещи: с одной стороны — его солдаты, вставшие лагерем у стен города, а с другой — простой народ, живущий внутри этих стен. У Гортензия, Катулла, Метелла и остальных просто не останется выбора. Им поневоле придется предоставить Помпею консульство и вернуть трибунам отобранные у них полномочия, потому что иначе им — конец. А после этого Помпей сможет отослать войско домой и править, обойдя Сенат и апеллируя напрямую к народу. Он станет неуязвим и недосягаем. По словам Цицерона, это был блестящий план, и понимание этого вспышкой снизошло на него во время беседы с Паликаном.
— Что же получу с этого я? — спросил Цицерон.
— Отмену смертного приговора для твоего клиента.
— И это все?
— Это будет зависеть от того, насколько полезным для дела ты окажешься. Я не могу обещать ничего конкретного. Придется тебе подождать, пока сюда приедет сам Помпей.
— Не слишком привлекательное предложение, друг мой Паликан, замечу я тебе.
— А мне позволь заметить, что ты сейчас находишься в не слишком привлекательном положении, мой дорогой Цицерон.
Цицерон поднялся. Я видел, что у него сейчас лопнет терпение.
— Я в любой момент могу уйти в сторону.
— И оставить своего клиента умирать на кресте Верреса? — Паликан тоже встал. — Сомневаюсь, что ты столь жестокосерден, Цицерон. — Он провел нас мимо Помпея в образе Юпитера, мимо Помпея в образе Александра Великого. Обменявшись на пороге рукопожатием с Цицероном, он сказал: — Завтра утром приходи со своим клиентом в базилику. После этого ты окажешься нашим должником, и мы будем внимательно наблюдать за происходящим.
Дверь закрылась с громким, уверенным стуком.
— Если он ведет себя так на людях, каков же он, находясь в отхожем месте? И не предупреждай меня, Тирон, чтобы я осторожнее выбирал слова. Мне наплевать, слышит ли их кто-нибудь.
Он двинулся вперед по направлению к городским воротам, сцепив руки за спиной и задумчиво опустив голову. Бесспорно, Паликан был прав, и у Цицерона не было выбора. Он не мог бросить своего клиента на произвол судьбы. Однако я уверен, что он взвешивал все «за» и «против», пытаясь решить, стоит ли менять планы и вместо простого обращения за помощью к трибунам ввязываться в чреватую кровопролитием кампанию за восстановление их прав и привилегий. Пойдя на этот шаг, он может лишиться поддержки других своих помощников — таких, например, как Сервий.
— Ладно, — сказал он с кривой полуулыбкой, когда мы дошли до дома, — я хотел ввязаться в драку, и, похоже, мне это удалось.
Он спросил Эроса, где находится Теренция, и, похоже, испытал облегчение, услышав, что она все еще у себя в комнате. Значит, в его распоряжении еще несколько часов, и неприятный разговор, в ходе которого он должен будет рассказать ей последние новости, состоится не прямо сейчас. Мы прошли в его маленький кабинет, и Цицерон сразу же принялся диктовать мне речь, с которой он намеревался обратиться к трибунам:
— Друзья мои! Для меня великая честь впервые предстать перед вами…
В этот момент мы услышали крики и глухие удары в дверь. Цицерон, который любил диктовать, расхаживая по комнате, выскочил, чтобы выяснить, что происходит. Я поспешил следом за ним. В прихожей мы обнаружили шестерых мужчин с грубыми и злыми лицами. Все они были вооружены палками. Эрос катался по полу, держась за живот и подвывая. Из разбитой губы у него текла кровь. Помимо этих шестерых был там еще один человек, но вместо палки он держал в руках официальный документ. Шагнув к Цицерону, он объявил, что обладает полномочиями обыскать дом.
