Сразу за дверью, открыть которую не представилось особого труда, начинались ступеньки и темнота. Послали за свечами Клямзина. Тот принес по свечке каждому. Зажгли, осмотрелись. Оказалось, ступеньки подвала круто уводят вниз. Стали спускаться. Первым шел Шестопалов. За ним – Власовский. Замыкал маленькую колонну подвальных исследователей квартальный Клямзин.
Снизу тянуло колодезным холодом. Следовательно, подвал глубокий и не маленький. И весьма похоже, что здесь давно никто не был.
Ниже, еще ниже… Стены подвала, вначале выложенные кирпичом, теперь стали из камня-известняка. На подвал это походило мало. Скорее, на какой-то подземный ход. От центрального хода направо и налево уходили несколько рукавов-ходов, которые оканчивались тупиками. То есть дальнейший проход был просто заложен, чтобы проникнуть в него никто не смог. Кладка была старинной, так что, к примеру, Шибуньский или некто иной, причастный к исчезновению Попова, тело спрятать за такой кладкой никак не мог. А почему заложены были эти проходы – кто ж ведает?
Пошли дальше по центральному ходу. Долгонько шли. Настороженно. Потом подъем начался, ступени. Стали подниматься по ступеням. Уперлись в камень.
– Ну-ка, посвети, – приказал Власовский приставу Шестопалову.
Тот поднес свечку к камню. Впереди ясно обозначилась щель. Она замыкалась в круг, что значило: уперлись в крышку люка. Куда он вел – было весьма занятно и надлежало непременно выяснить. Хотя бы из чистого любопытства…
Александр Александрович уперся ладонями в люк и попытался приподнять его. Чугунная крышка не сдвинулся даже с места.
– Позвольте, я попробую, господин обер-полицмейстер, – продвинулся вперед квартальный надзиратель Клямзин. Это был здоровенный парень, позитурой похожий на циркового атлета Георга Гаккеншмидта. Он передал свою свечку Шестопалову и тоже уперся в люк руками. Но крышка не поднялась ни на дюйм. Тогда Клямзин подлез под нее, уперся спиной и стал выпрямляться. Люк приподнялся, потом щель стала расти, и наконец в нее можно было просунуть руку. Общими усилиями, покуда Клямзин держал у себя на горбу металлический кругляк, Власовскому и Шестопалову удалось отодвинуть люк в сторону. Образовалось отверстие, в которое можно было уже просунуть голову. Что и сделал первым Шестопалов. Когда голова его вернулась обратно в лаз, он сказал:
– Там комната какая-то.
Отодвинули люк еще более в сторону, чтобы можно было пролезть. Первым проник в комнату Шестопалов. За ним – обер-полицмейстер Власовский. Давненько ему не приходилось вот так лазать по подвалам, а тем более по подземным ходам. Что ж, может, «дело о пропаже главноуправляющего Попова» – его последнее дело? Почему же не провести его лично, участвуя во всех розыскных мероприятиях? Ведь более такой возможности может не представиться.
Последним в комнату пробрался здоровяк Клямзин. Он едва протиснулся в лаз, и ему пришлось в этом помогать. Взяв его за руки, Шестопалов и Власовский втащили его таки в комнату.
Собственно, это была и не комната. Помещение, скорее, походило на келейку какого-нибудь закоренелого в монашестве брата во Христе. Простой топчан, прикрытый тоненьким одеялом, столик с керосиновой лампой, раскрытое посередине Евангелие на нем и иконостас в красном углу говорили именно об этом.
– Это куда ж мы попали? – спросил Клямзин и вопросительно посмотрел на Власовского. – Монастырь, что ли, какой?
– Церковь, – догадался Шестопалов. – Власьевская церковь, что в Гагаринском переулке, надо полагать.
– Верно, – согласился с приставом Александр Александрович. – Не иначе как это камора церковного настоятеля или дьякона.
Словно в подтверждение этих слов открылась входная дверца, и вошел церковный настоятель в сане протоиерея, о чем говорила епитрахиль, висевшая на шее поверх подризника и концами спускающаяся на грудь, и большой наперсный крест. Он остановился, будто споткнулся о какую преграду, а затем осенил подрагивающими перстами всех троих полициантов троекратным крестным знамением.
– Не пугайтесь, ваше высокопреподобие, – заявил ему полковник Власовский, оглядывая протоиерея с ног до головы. – Я обер-полицмейстер Власовский, а это мои помощники. Мы следствие проводим.
– В моих покоях? – удивленно пробасил протоиерей.
– Так получилось, – произнес Александр Александрович и отступил, обозначив зияющее отверстие в полу и сдвинутую крышку подземного хода. – Лаз тут у вас тайный имеется. По нему к вам и проникли.
– Про лаз мне ведомо, – ответствовал протоиерей. – Сам я в него никогда не спускался, что по сану моему никак неудобственно, но знаю по бумагам церковным, что идет он в Малый Власьевский переулок, в дом бывшего лейб-гвардии Измайловского полка полковника Годеина. Переулок-то ведь Малый Власьевский ранее Годеиновым прозывался. А когда дома сего не было, ход этот тайный шел далее на Козье болото. Ранее в церквах да в монастырях подземные ходы всегда прокладывались, поскольку здания эти не только храмами Божиими являлись, но и крепостями служили от набегов вражьих. Но вам-то, господа, откуда про этот ход ведомо?
– Совершенно случайно, ваше высокопреподобие, – сказал полковник Власовский и сделал движение, будто собирается лезть обратно в лаз. – Прощения просим…
– А пошто вы обратно собираетесь лезть? – спросил протоиерей. – Дела у вас в подземелье какие?
– Да нет, все, что нужно, мы уже увидели, – ответил обер-полицмейстер, наклоняясь и собираясь уже опускаться в подземный ход.
– Так ступайте обыкновенно, через двери, – резонно заметил обер-полицмейстеру протоиерей.
– И то верно, – смиренно согласился со священником Власовский. – Пойдемте, господа…
Когда Александр Александрович вместе с приставом и квартальным вошли в парадное дома с меблированными комнатами, полковник Руднев очень удивился. Он, да и все остальные ждали Сан Саныча у той самой трухлявой дверцы в подвал, а он появился у них за спинами. Руднев, отведя обер-полицмейстера в сторонку, доложил ему о результатах дознания. Получалось, что Шибуньский к исчезновению Попова не причастен, и главноуправляющий в свою квартиру в Малом Власьевском переулке не возвращался.
– Так что с этим Шибуньским мы пустышку тянули, Александр Александрович, – закончил свой рапорт Руднев.
– Ну что ж, – безрадостно проговорил Власовский. – Ничего особенного, все в порядке вещей. Мы с вами, господин полковник, отработали одну из версий. А значит, на одну версию стало меньше. Тоже результат… Теперь будем приниматься за новую версию. – Обер-полицмейстер немного помедлил и посмотрел куда-то вбок: – Да, вы уж, господин полковник, соблаговолите принести этому Шибуньскому извинения от себя и меня. – А то этот господин настроен весьма нервически, может и с жалобой к его высочеству великому князю Сергею Александровичу пойти. А это нам ни к чему, вы согласны?
Руднев кивнул.
– Нам ведь делом надо заниматься, а не отвечать на ябеды всяких там Шибуньских, верно я говорю? – немного извиняющимся тоном спросил Власовский.
– Совершенно верно, – снова согласился со своим непосредственным начальником полковник Руднев. – Разрешите выполнять?
– Да, – ответил Александр Александрович благодушно. – Ступайте.
В этой жизни может быть все, или А покидал ли главноуправляющий имение Павловское?
Первая декада июня 1896 года
Село Павловское с церковкой на Варвариной горке было небольшим. Не более сотни дворов, хотя ранее, сказывают старики, жило в нем более тысячи человек. Но после царского Манифеста об освобождении крестьян прислуга барская и прочая челядь разбежались кто куда, поскольку не были приучены работать и могли только принести-подать. А самые бедные в город отправились, на заработки. Кто пристроился – семьи опосля в город вывезли, а кто из мужиков новую кралю в городе нашел, не чета бабам деревенским, и, стало быть, не вернулся, новую жизнь зачал. В общем, из крупного села, претендующего на волостной статус, стало село Павловское обычным рядовым селом, каковых по империи Российской десятки тысяч. А вот село Кузьминское неожиданно поднялось, забогатело, получило статус села волостного, где и квартировал становой пристав Винник. Вот к нему-то поперву и приехал уездный исправник надворный советник Павел Ильич Уфимцев.
Нельзя сказать, что приезду начальства в лице уездного исправника Уфимцева становой пристав Ираклий Акакиевич Винник шибко опечалился. Как неверным будет и утверждение, что становой пристав был шибко доволен состоявшимся визитом. Начальство, господа хорошие, такое творение природы, от которого лучше всего держаться поодаль, а лучше на расстоянии десяти верст. Оно как солнце, начальство. Знаешь, что оно есть, и ладно. Но смотреть на него и находиться сильно вблизи не стоит: либо ослепнешь, либо сгоришь ко псам собачьим…
