– Но ведь и я не смогу им помочь, – возразила я, вспоминая герцога Бургундского, которого за всю свою жизнь видела, может, полдюжины раз, а он, скорее всего, меня и вовсе ни разу не заметил.
– Нужно попытаться! – резко заявила моя мать. – Это твой долг. Став английской герцогиней, ты должна будешь приложить все силы, чтобы союз Англии и Бургундии не распался. Твой будущий муж наверняка надеется, что ты сумеешь развлечь нужных ему людей, прежде всего его союзников, и постараешься очаровать их.
– Очаровать?
– Да, именно очаровать. Но тут может возникнуть одна трудность. Поскольку милорд Джон Бедфорд немного поторопился со свадьбой – ведь после смерти его жены прошло совсем мало времени, – герцог Бургундский счел это оскорблением памяти покойной сестры и не слишком хорошо отнесся к намерению Бедфорда.
– Так зачем спешить? – обрадовалась я. – Если эта свадьба столь сильно огорчает герцога Бургундского? Конечно же ее следует отложить по крайней мере на год, чтобы не вызывать его неудовольствия. Он ведь наш родственник, а не только союзник герцога Бедфорда. Наверное, и нам не следовало бы обижать его, не так ли?
Мать слабо улыбнулась и напомнила:
– Этот брак сделает тебя герцогиней. Это куда более высокий титул, чем даже у меня.
– Я спокойно могу стать герцогиней и через год. – Мысль о том, что можно избежать свадьбы или отсрочить ее хотя бы на год, наполнила мою душу надеждой. – Можно было бы просто заключить помолвку и подождать.
– Лорд Джон ждать не станет, – ответила мать. – Так что на это даже не рассчитывай. Я только хотела тебя предупредить: взяв тебя в жены, он может потерять сильнейшего своего союзника. А потому ты должна приложить максимум усилий, чтобы удержать герцога Бургундского в числе его друзей. Ты должна постоянно напоминать им обоим, что мы родственники бургундцев и вассалы их Дома. Поговори с герцогом Бургундским наедине. Пообещай ему, что всегда будешь помнить о нашем родстве. Постарайся сделать все, чтобы сохранить дружбу между этими двумя герцогами, Жакетта.
Я кивнула, хотя действительно не понимала, как именно я, семнадцатилетняя девочка, могу восстановить дружеские отношения между самыми могущественными людьми Англии и Франции, учитывая, что каждый из них достаточно стар и годится мне в отцы. Но мне, естественно, пришлось согласиться.
– А сам брак… – начала я и осеклась.
– Да?
Набрав в грудь воздуха, я решилась:
– Что в действительности происходит после самой свадьбы?
Мать пожала плечами, слегка поморщилась, явно считая, что обсуждать такие вещи недостойно, неприлично, а может даже, у нее и слов-то для этого подходящих не было.
– Ах, моя дорогая, ты просто исполняй свой долг. Твой муж сам объяснит тебе, чего от тебя ожидает. Сам скажет, что и как тебе делать. Разумеется, герцог вовсе не думает, что тебе и так уже все известно, и наверняка предпочтет сам стать твоим наставником.
– А это больно? – спросила я.
– Да, – с унылым видом подтвердила она. – Но не очень долго. Поскольку он гораздо старше тебя и гораздо опытней, то наверняка постарается, чтобы тебе было не слишком больно и страшно. – Мать немного помолчала, явно колеблясь, и прибавила: – Но если он все-таки причинит тебе боль…
– Да, мама?
– Не жалуйся на это.
Бракосочетание должно было состояться в полдень, и в восемь утра меня начали готовить. Служанка принесла мне целую гору хлеба и мяса, а также немного эля, чтобы поддержать мои силы в преддверии торжественного и утомительного дня. От такого количества еды на подносе я даже захихикала.
– Я же не на охоту собралась! Или, может, ты забыла?
– Нет, конечно, – зловещим тоном произнесла она, – это на вас, госпожа, охота будет!
Стоявшие поодаль служанки и фрейлины дружно закудахтали, точно куры-несушки. К сожалению, это была последняя шутка, которой я обменялась с ними за весь тот день.
Несколько помрачнев, я уселась за стол и принялась за еду. Фрейлины все не умолкали, продолжая всячески развивать столь выигрышную тему: предстоящую охоту на меня и то удовлетворение, которое испытает охотник, поймав свою добычу. К счастью, вскоре в комнату вошла моя мать, а следом двое слуг вкатили круглую деревянную бочку, чтобы я могла хорошенько выкупаться.
Бочку поместили перед камином, где жарко горел огонь, выстлали дно мягкой тканью и кувшин за кувшином налили туда горячую воду. Служанки так и носились взад-вперед; они принесли простыни для вытирания, выложили на постель мое новое белье и нижние юбки и без конца трещали, восхищались кружевами, ленточками и тем, какое все красивое и как мне повезло. Наконец мать, заметив мое напряженное лицо, выгнала их всех из комнаты; осталась только моя старая нянька, которая заботливо потерла мне спину и хорошенько промыла волосы, один за другим выливая мне на голову целые кувшины теплой воды. Я чувствовала себя ягненком, которого, готовя к закланию, тщательно моют и причесывают, а потом попросту перережут ему горло; и мысль эта, надо сказать, была далеко не самой приятной.
Но моя няня Мари как ни в чем не бывало весело щебетала, восхищаясь моими чудесными волосами и нежной кожей, и говорила, что если б она была хотя бы наполовину так же хороша, как я, то непременно при первой же возможности убежала в Париж. Выкупав меня, она старательно просушила мне волосы, заплела в косу и стала меня наряжать; тут уж и я не могла не оценить новую льняную рубашку с прелестными ленточками, которую надевают под платье, новые туфельки, новое изумительное платье из шитой золотом парчи и новый головной убор. Опять явились фрейлины и служанки; они завязали ленты и кружева на платье, поправили головной убор и раскидали мне по плечам длинную фату. Наконец меня объявили готовой к венчанию, заявив, что такой прекрасной невесты сроду никто не видал.
Я повернулась к большому зеркалу, которое мать заранее приказала внести в мою спальню; фрейлины держали его передо мной, чуть наклоняя то в одну сторону, то в другую, чтобы я могла как следует полюбоваться собственным отражением, подолом подвенечного платья, украшенным дивной вышивкой в виде маленьких красных львов, вставших на дыбы – такой лев есть и в гербе нашего Дома, – и чудесными мягкими туфельками из красной кожи с загнутыми кверху носками. Затем они повернули зеркало вертикально, и я рассмотрела само платье: оно было из золотой парчи, чуть присборено под грудью, на завышенной линии талии; тяжелый, расшитый золотом прекрасный пояс свисал вдоль моих хрупких бедер чуть ли не до полу. Я сделала нетерпеливый жест, и фрейлины приподняли зеркало, чтобы я могла лучше видеть обшитый драгоценными кремовыми кружевами глубокий вырез платья, золотые рукава, ниспадавшие с плеч, и соблазнительно выглядывавшую сквозь прорези на плечах белоснежную льняную рубашку. Затем я внимательно изучила лицо и волосы, гладко зачесанные назад, заплетенные в косу и убранные под высокий головной убор. Все это смотрелось так торжественно, что я, как завороженная, все не могла отвести глаз от материного серебряного зеркала. В утреннем свете мои серые глаза казались особенно большими и выразительными, кожа была чистой и гладкой, как жемчуг. Пожалуй, в этом зеркале я напоминала прекрасную мраморную статую и, глядя на собственное отражение, все пыталась понять, кто же я такая на самом деле; на мгновение мне даже показалось, что я вижу не себя, а Мелюзину, основательницу нашего рода, взирающую на меня из серебристых глубин зазеркалья, словно со дна озера, залитого лунным светом.
– Когда ты станешь герцогиней, у тебя, конечно же, будет собственное большое зеркало, – сказала мне мать. – И вообще – все самое лучшее. И все ее наряды достанутся тебе.
– Ты имеешь в виду герцогиню Анну?
– Естественно! – ответила она таким тоном, словно носить платья только что умершей женщины – это невероятное счастье. – У нее были самые лучшие соболя на свете. А теперь они станут твоими.
– Чудесно, – вежливо промолвила я. – А свою одежду мне можно будет взять с собой?
Мать рассмеялась.
– Ты станешь первой дамой Франции и почти первой дамой Англии! Ты получишь все, что твой муж пожелает тебе подарить. И очень скоро научишься внушать ему, что именно он должен пожелать.
Кто-то из женщин заметил, прикрывая рот рукой, что такая красавица, как я, способна убедить такого старого мужчину, как герцог, даже если у меня одна рука будет привязана за спиной. Кто-то прибавил: «Даже если у нее обе руки будут связаны за спиной. Так даже лучше получится!» Все засмеялись, а я и не поняла, почему.
– Он будет любить тебя, – заверила меня мать. – Он и теперь уже от тебя без ума.
Я промолчала. Я все смотрела на ту молодую женщину в зеркале. И почему-то мысль о том, что Джон Бедфорд от меня без ума, вовсе меня не радовала.
Венчание длилось примерно час. Служба велась на латыни, так что я не поняла и половины тех обетов, которые мне пришлось произнести, хотя это были не просто обещания верности, которые дают молодые люди во время помолвки, а нечто куда более торжественное и серьезное. Зал во дворце епископа был полон совершенно незнакомых мне людей, которые явились посмотреть на невесту и отпраздновать выпавшую ей великую удачу. Когда все клятвы были наконец принесены, мы двинулись сквозь эту толпу – я шла под руку со своим мужем, едва касаясь кончиками пальцев его рукава, – и со всех сторон слышался прямо-таки рев одобрения, и повсюду, куда бы я ни взглянула, я видела лишь чужие, алчно улыбающиеся лица.
