дулебский род внезапно разбогател, пригнав к старому другу Хуберту три десятка мужиков на продажу. Цена была прежней. За одного человека — один топор или два копья из хорошего железа, и теперь будущее казалось им безоблачным. Они радовались недолго, и всего через два месяца хорутане пришли вернуть должок с процентами, о которых дулебы не имели ни малейшего представления.
Ворота загона отворились. В них зашел молодой парень с не возрасту острым взглядом, а с ним — десяток налетчиков-хорутан и какой-то смуглый франк с вьющимися смоляными волосами. На физиономии его было написано неописуемое удивление и смесь радости с жадностью. Хорутане оперлись на трофейные копья, презрительно поглядывая на униженных соседей, а парнишка и франк начали разговор на латыни, которую тут никто не понимал.
— Я выполнил уговор, — сказал парень.
— Ты забыл добавить «хозяин», — злобно посмотрел на него чернявый купец. Без сомнения, это был Приск.
— Мы сейчас рассчитаемся, и ты отдашь мне грамоту с вольной. А потом мы пойдем к дворцовому графу, и ты при свидетелях меня отпустишь, — спокойно ответил парень. — И добавил с нажимом. — Хозяин!
— А если я не стану тебя отпускать и продам Хуберту, наглый щенок? — в ярости выплюнул купец. — Что тогда?
— А тогда я мигну парням, и они зарежут тебя прямо здесь. Ты же богохульник и лгун. По всем тутошним обычаям ты и не человек будешь, а кусок дерьма. Графу этими рабами виру за твое убийство заплатим и уйдем в леса, — парень был само спокойствие, а в его глазах читалась решительность.
— Кто. Ты. Такой? — раздельно произнес купец, ощущая на своем горле холодное железо тесака.
— Я Само, забыл? — издевательски произнес парень. — Можешь осмотреть товар. Лют, отпусти его! Еще зарежешь ненароком, а он еще не расплатился.
Дулебов поднимали по одному, разглядывая, как скотину на торге. Молодых и симпатичных девок, ревущих от стыда, осмотрели первыми, без стеснения раздевая под гогот стражников. Это было их любимым развлечением. Крепких баб, годных к работе раздевать не стали, нечего там смотреть, кроме зубов. Мужиков Приск тоже осмотрел придирчиво и остался доволен, хоть и старался не показать вида. Впрочем, ему нечего было сказать. Само выполнил свой уговор.
— Не забывай, «хозяин», что я десять лет постигал эту науку, — внимательно посмотрел на него раб, вольная на которого лежала в сумке купца. — Все без обмана. Крепкий мужик за каждого из моих парней, пять молодых девок — за меня, а остальных ты покупаешь по честной цене. Таков был уговор, и свидетели это подтвердят.
— На, подавись, — купец в раздражении вытащил свиток и сунул в руки Самослава. — Сделку закончим, и пойдем к графу. Я от своих слов не отказываюсь. А твоих людей я и освобождать не стану. Мне что один венд, что другой. Вы, животные, все на одно лицо. Будем считать, что я купил у Хуберта этих, — и он ткнул пальцем в унылых дулебов.
— Еще раз скажешь что-то подобное, жадная сволочь, и сделка будет расторгнута, — в глазах Самослава плеснулся гнев и оттуда выглянул кто-то жесткий и страшный, прятавшийся за наивными голубыми глазами мальчишки. — Я тебя зарежу собственной рукой, а потом заплачу за твою смерть. Ты все понял?
Приск часто закивал, ощущая, как где-то в низу живота появилось постыдное желание отбежать в кустики. Он не был трусом, и часто попадал в переделки. Ему приходилось отбиваться от саксов и алеманов. Он не раз спасал свою шкуру и деньги, когда его путь пересекался с отрядами их величеств, шедших грабить соседнюю область. Но еще никогда ему не угрожали смертью просто за то, что он назвал животное животным. И кто? Его собственность, возомнившая о себе невесть чего.
— Давай перейдем к расчету за остальных, — сдерживая страх, ответил Приск.
Через каких-нибудь два часа ругани, клятв всеми богами и святыми, проклятий в сторону неблагодарного мальчишки, который был почтенному купцу, как родной сын, который десять лет жрал в три горла и спал целыми днями напролет, высокие договаривающиеся стороны пришли к согласию. Симпатичные девки пошли по десять номисм [21], крепкие мужики — по шесть, бабы — по четыре, детишки — по одной-две, младенцы — бесплатно. Самослав знал цены в Марселе, Арле и Лионе, знал он и расходы на дорогу, потому что все эти годы слушал причитания хозяина. Он знал всю экономику этого бизнеса, потому что учился читать по записям купца, где тот вел учет своих доходов и расходов. И эти листы папируса он помнил почти наизусть.
Почтенный купец сидел, чувствуя себя опустошенным. Он совершил хорошую сделку, он взял крупную партию товара, которую распродаст быстро и с прибылью. Да что там говорить, ему нужно было благодарить святого Мартина за это, но сердце точила злоба. И понял тогда Приск чуть ли не впервые в жизни, что не деньги главное. То, что не давало ему покоя, называлось уязвленным самолюбием, и никаким золотом невозможно было смыть тот стыд, что он чувствовал, когда собственный раб угрожал его зарезать. А еще он был растоптан, когда Самослав на прощание заявил ему:
— Ну что, бывший хозяин, давай прощаться. Впрочем, если хочешь, приходи сюда через год, к летнему солнцестоянию. Я приведу еще партию товара.
— Ты хочешь продавать мне товар вместо Хуберта? — изумлению купца не было предела. Мир только что перевернулся.
— Не тебе, так другим, — пожал плечами мальчишка. — Мне, в общем-то, плевать. Я же тут всех знаю, ты забыл?
— Я не забыл, — задумчиво сказал купец. Уязвленное самолюбие уступило здравому смыслу и холодному расчету. И тут бывший раб добил его.
— Здесь слишком дорогое железо. Я знаю, сколько оно стоит в землях франков. Ты возьмешь сюда оружие, плотницкие топоры, мотыги и серпы.
— Так это же я…, - купец задохнулся от перспектив, открывшихся перед ним.
— Это значит, что ты заработаешь двое, — припечатал Самослав. — Нам тут в лесах твое золото без надобности. Копья нужны, ножи-саксы [22]и самые простые шлемы.
— Чем платить будешь? — облизнул пересохшие губы купец.
— Мехом, медом и рабами, — жестко посмотрел ему в глаза Самослав. — Через пару лет налажу поставку янтаря.
— Янтаря? — простонал Приск. Это было серьезно, очень серьезно. Почти весь янтарь с берегов Балтики шел в Константинополь, и его было совсем мало. Купцы не рисковали ходить через дикие земли, а сами венды пока еще торговать не научились [23]. И он решительно сказал:
— Мы договорились. Остался один вопрос. А если и эти венды захотят уйти к своему богу, как твои?
— Не захотят, — уверил его Само. — Мои тоже
