совпадать?
Речь Гитлера заканчивается, на сцену выходит фотограф в военной форме, Ганфштенгль жестом подзывает его.
— Полагаю, канцлеру Гитлеру было бы приятно получить фото на память о вашем визите на Партайтаг. Не согласитесь ли вы позировать? — спрашивает он Диану и Юнити.
Диана колеблется, но Юнити хватается за этот шанс предстать перед Гитлером, пусть даже посредством фото.
— Для меня будет честью позировать для канцлера.
Уловив нежелание Дианы, Ганфштенгль без лишних слов провожает одну лишь Юнити в центр группы офицеров, отмеченных наградами. Приблизившись к Юнити, он выправляет воротник ее черной блузки из-под твидового пиджака. Кивает фотографу, и на английском и немецком языках командует:
— Пожалуйста, салютуйте для снимка!
Мерцает вспышка фотокамеры, и Юнити охватывает возбуждение. Действительно ли Ганфштенгль передаст Гитлеру снимок и расскажет историю о рождении Юнити? У нее все внутри трепещет от этой мысли. Просто Юнити знает: Гитлер — ее судьба, и шестеренки провидения, возможно, уже пришли в движение.
8 июня 1934 года
Лондон, Англия
— Питер, дорогой, неужели обязательно всегда приходить на митинг с коктейлями? — спрашивает Диана своим нежным голосом. Остальные приглашенные к ней на ужин уже отбыли на съезд БСФ, но мы, три сестры, едем в компании Питера на автомобиле, нанятом Мосли.
Я приподнимаю серебряную фляжку и бросаю на Диану делано-серьезный взгляд:
— Бодли, коктейль для машины, для митинга — виски.
Питер смеется, и у меня появляется чувство, будто я одержала скромную победу. Напряжение царит в эти дни в Роуз-коттедж на Странд-он-зе-Грин, что в живописном районе Чизвик, омываемом Темзой и застроенном хорошенькими домиками; тут поселились мы с мужем. Месяцы перед свадьбой и сама церемония были волшебным сном. До нашего приезда в Рим на медовый месяц я не осознавала, как это все далеко от реальности и насколько я наивна. Дни мы проводили, притворяясь, будто осматриваем достопримечательности: я — шатаясь на каблуках и с распухшей лодыжкой, а Питер — в постоянных поисках очередного бара, чтобы «перехватить по-быстрому» и к вечеру отключиться.
Диана не смеется вслед за Питером. Она выглядит мрачной, и, похоже, я должна благодарить свою счастливую звезду за то, что не вступает Мосли, чтобы прочитать мне пространную лекцию. «Фашистский митинг и пьянство несовместимы. Это бросает тень», — выговаривает Диана чопорно, словно школьная учительница, которых в нашей жизни не было совсем. Наши родители не посчитали нужным дать формальное школьное образование шести дочерям, только Тома отправили в Итон и Оксфорд. Остальные кое-как справлялись с помощью случайной гувернантки, пока ее не выгнали, и бесплатной домашней библиотеки; поразительно, чему можно выучиться самостоятельно и чему — нет.
— Точно ли они совершенно несовместимы? Если так, то это серьезное препятствие для полноценного погружения в фашизм, — шучу я. Я немного устала от ханжества в Итоньерке, которое нарастает, так как фашизму симпатизируют все более широкие слои английского общества. И даже поразительное количество аристократов, которые опасаются, что если вместо него силу наберет коммунизм, это плохо скажется на их судьбах. Хотя дом Дианы — не штаб-квартира БСФ, иногда кажется, что так оно и есть, особенно когда там маячит Мосли — буквально или фигурально. В разговоре с Питером я зову Мосли «сэр Людоед».
Мой муж согнулся пополам от смеха, слушая этот обмен любезностями, которому я и хотела придать ироничный, но не смешной оттенок. Интересно, может, его это так забавляет, потому что речь про его любимое занятие — выпивку? То, что забрезжило в Риме, по возвращении в Лондон стало рутиной, и Питер вылетел со своей новой работы в банке из-за того, что неоднократно не возвращался в офис после затяжных пьяных обедов. Теперь мы живем на мой писательский заработок и те гроши, которые дают родители, Питер при этом настаивает, чтобы мы не стеснялись в тратах, словно наши средства безграничны. К нам уже наведывался судебный пристав, чтобы взыскать неоплаченные долги Питера, а мы еще и года не женаты.
— Вы двое… — Диана неодобрительно качает головой, но не запрещает напитки. Думаю, она понимает, что без них нас на митинг не заманишь. А ей нужно выставить там всю семью Митфорд.
Юнити входит в гостиную в полном фашистском облачении, включая грубые кожаные перчатки.
— Боже правый, Нэнс, — говорит она, но не уточняет, что ее раздосадовало. Но, учитывая, что ей нравится исключительно все фашистское и после поездки в Германию эта приверженность только усилилась, список претензий ко мне может оказаться бесконечным. Никому не под силу соответствовать ее ожиданиям, разве что Гитлеру, ее герою, по которому она сходит с ума после того, как мельком увидела его в Нюрнберге. Факт, о котором родители, конечно, не подозревают. Пулю хватил бы удар, если бы он узнал, что его дочери делали в Германии в компании гуннов.
Для нас, как всегда, припасены места в первом ряду на спектакле Мосли, хотя сегодня мы не в Альберт-холле, не в привычном месте. Поддержка ведущих газет, в том числе «Дэйли Мэйл», принесла БСФ множество новых, самых разных сторонников, и Мосли снял более просторный зал — Олимпия-холл в лондонском районе Хаммерсмит. Он сказал Диане, что ожидает более десяти тысяч участников, и, когда я окидываю взглядом огромное пространство и вижу не только привычную молодежь в черных рубашках, но и рабочих в спецодежде и даже целые семьи с детьми, я верю, что так и есть. Питер тянется за фляжкой, лежащей в моей сумочке, оркестр трубачей исполняет патриотические песни, по проходу марширует шеренга мужчин с черно-желтыми флагами БСФ. Значит, и Мосли скоро появится? Мы ждем уже полчаса, и толпа, обычно дисциплинированная, уже начала беспокоиться. Как и я.
Свет в зале начинает тускнеть, оставшиеся лучи света падают на сцену, создавая драматический круг света, в который вступает Мосли. «Наконец-то, — думаю я. — Мы услышим его речь». И мне все равно, что это будет та же самая риторика, которую я уже слышала не раз, главное — вечер движется. При появлении лидера БСФ из толпы раздаются фашистские приветствия, но, как ни удивительно, я также слышу, что его освистывают. Мы проходили мимо группы протестующих — среди них были коммунисты, пацифисты, лейбористы, — но я ожидала, что чернорубашечники не позволят им проникнуть в зал. Возможно, они нарядились в черные рубашки, чтобы замаскироваться.
Выкрики стихают, когда Мосли подходит к микрофону, но стоит ему открыть рот, чтобы начать речь, как с одной из галерей начинают скандировать: «Долой Мосли! Долой фашизм!» Чернорубашечники, выстроившиеся было рядами, разрушают строй, перепрыгивают через стулья, чтобы добраться до ругателей из галереи. С приближением чернорубашечников протестующие замолкают, и Мосли начинает речь.
Но ему удается произнести лишь пару слов, когда раздается женский выкрик:
