Многотысячную массу не сдерживала больше никакая узда. Солдаты и казаки дебоширили. Старшие офицеры избегали показываться.
Кривя рот, смотрел Караев на знакомую картину бестолковой суетни в эшелонах. Где-то горланили пьяные. Сидели на путях, лежали на крышах вагонов, слонялись вдоль составов казаки и солдаты — опустившиеся, небритые, немытые… Иванцов подсел к ротмистру:
— Ну, ваше благородие, куды мы теперь?
— На кудыкину гору! — раздраженно буркнул Караев.
Иванцов вздохнул.
— То-то и оно, что на кудыкину! — Пустыми глазами он посмотрел на ротмистра. — А дале что, ваше благородие?
— Я тебе не цыганка — судьбу предсказывать… Куда пошлют, туда и пойдем! — с сердцем ответил Караев.
— Не знаешь, стало быть? Да и кто знает? — сказал Иванцов. — А тольки я теперь от тебя не отстану.
— А если я в плен пойду?
Рябой жестко усмехнулся, лицо его потемнело, он хищно глянул на ротмистра:
— Ну, в плен-то ты, ваше благородие, не пойдешь. Ты жизню любишь…
…Днем к станции подошел экстренный поезд в составе трех салон-вагонов и двух платформ с пулеметами. «Максимы» были видны и в тамбурах салонов. Поезд остановился, ожидая путевки во Владивосток. Из вагонов никто не выходил. Окна их были завешены плотными шторами. По охране с желтыми лампасами на шароварах казаки узнали забайкальцев. Шлявшиеся по перрону кинулись с расспросами к охранникам. Те, презрительно глядя на земляков, молчали. Присмотревшись к составу, кто-то из казаков неожиданно крикнул:
— А ведь, паря, это атаманов поезд! Ей-бо!
Во всех эшелонах сразу заворошились. Отовсюду толпы галдящих и возбужденных казаков и солдат устремились на перрон. Точно гречиха из разорванного мешка, вываливались семеновцы из теплушек. Не прошло и пяти минут, как весь перрон был заполнен. И по другую сторону состава скапливалась толпа. В короткое время экстренный поезд был окружен шумевшими людьми. Говор, крики, неясные угрозы слились в одно.
— Атамана-а! — орали семеновцы.
— Атама-на-а да-вай! — раздавалось все громче.
Состав безмолвствовал. Молчание это еще больше раздражало толпу. Кто-то в запальчивости крикнул:
— Что, атаман, переперло ответ держать? Боисси выйти?!
Кто-то оглушительно свистнул. Один казак подскочил к салону:
— Пущай атаман выходит! А то расстреляем всех начисто!
Над головами засверкали сабли, замаячили винтовки. В одной теплушке раскатились напрочь двери, открыв стоявший раскорякой пулемет. Номерные бросились стаскивать чехлы с пулеметов.
В окнах салонов замелькали головы.
На площадку среднего вагона вышел офицер с черным чубом над глазами. Его узнали. Это был подполковник Шабров — начальник штаба.
— Атамана давай! — загорланили ему навстречу.
На площадке показался Семенов. Его защитная гимнастерка была расстегнута, волосы всклокочены, рыжие усы распушились, как у кота, багрово-красное лицо его лоснилось, глаза заплыли. Он был пьян. Несколько офицеров-телохранителей спустились с площадки, преградив доступ к ней.
Шум стал утихать. Казаки шикали друг на друга. Когда воцарилась относительная тишина, атаман хрипло крикнул:
— Здорово, станичники!
Ему ответили вразброд, нестройно. Атаман покачнулся, обвел толпу глазами.
— Ну, что дальше, станичники?
Рябой, стоявший рядом с Караевым, натужась, отчего шея его раздулась непомерно и толстые жилы набрякли, пульсируя на ней, закричал что есть силы:
— Ты чо, паря, нас спрашиваешь? Это мы тебя спрашиваем: чо дальше?!
Атаман, сбычившись, глянул в сторону рябого и на всю станцию закричал:
— А дальше и некуда, станичники! Все! Провоевались мы!
Толпа шатнулась.
— А кто со мной одной веревкой связан — к китайцам да японцам пойдем! выкрикнул Семенов, обуянный злобой. — По границе расселимся… Момента ждать будем! Японцы… помогут нам… немцы… Своего момента ждать будем до седых волос, до гробовой доски! До осинового кола в спину! — Он выпученными глазами оглядел притихших казаков.
Шабров, наклонившись, что-то проговорил. Атаман умолк и тяжело поднялся на ступеньки.
Рябой, который все время смотрел на атамана, протискиваясь все ближе, крикнул:
— А мы?
Атаман через плечо ответил:
— И вам туда же дорога!
Рябой ухватился за поручни.
— Нет, ты постой! — заревел он.
Что еще хотел спросить у атамана казак, так никто и не услышал. Коротко свистнув, паровоз рванул состав. Рябой вскочил на подножку. Молодцеватый телохранитель шагнул к рябому и прикладом японского карабина с силой ударил его в лицо. Иванцов, запрокинув голову, оторвался от поручней, зацепился за что-то широкими своими шароварами и упал между вагонами; из узкого просвета на секунду показалась его голова, затем рябой исчез. Набирая скорость, поезд помчался по сверкающим рельсам. Казаки шарахнулись в стороны, давя друг друга, чтобы не попасть под колеса.
Вечером пришел ожидаемый приказ: семеновцы через Владивосток отправлялись в Посьет, а затем пешком в корейский город Гензан. С собой разрешалось брать только самое необходимое. Лошадей не хватало, и малые обозы едва-едва могли поднять двух-трехдневный запас продовольствия.
Ротмистр долго отбирал вещи, по десять раз перекладывая их. Получалось много.
Взгляд Караева упал на вещевой мешок Иванцова. «То ли дело этим скотам, — подумал ротмистр, — пачка махорки, пара портянок, и ни черта больше не надо!» Вслед за тем он рассудил, что вещевой мешок удобнее чемодана. Караев ухватился за мешок, оказавшийся несоразмерно тяжелым. Ротмистр развязал его. Вынул изрядный кусок свиного сала, несколько пачек махорки, десяток головок чесноку… Под этой поклажей в вещевом мешке находилось что-то тщательно завернутое. Ротмистр принялся разворачивать сверток. В свертке лежали кольца, брошки, портсигары, браслеты, золотые и серебряные монеты. Воровато оглянувшись, он запустил руку в сверток. Тут было целое состояние. Не в силах сдержаться, Караев зачерпнул горсть, что попалось. Золотой зуб среди прочих вещей объяснил Караеву, каково было происхождение этого клада.
— Ай да хват! Ай да рябой! — прошептал ротмистр.
Он завернул тряпицу. Сунул в мешок две смены белья, консервы, хлеб, закинул за плечи плотно завязанный мешок и вышел, без сожаления взглянув на свои разбросанные вещи.
— Что больно налегке? — спросил его какой-то поручик, уже взмокший под тяжестью двух чемоданов.
Караев махнул рукой.
— А пусть все горит синим пламенем! — с пренебрежением сказал он. Увидев, что белые рубят, топчут, сжигают все, что нельзя было взять с собой, крикнул: — Круши все в пыль! Вот это по-моему!
Катя, разметавшись на постели, спала так сладко, что изо рта у нее потянулась слюнка.
— Катюшка! — вдруг позвала мать и стала расталкивать Катю. — Кто-то на дворе у нас возится! Поглядеть бы!
Катя повернулась к стене. Старуха стала через запотевшее оконце вглядываться во двор. Там толпился народ, едва видный в неясном полумраке начинающегося рассвета. Увидев винтовки, старуха затрясла дочь:
— Катька, вставай! На дворе солдаты, дочка! Не за тобой ли, господи помилуй!
Катя вскочила, протирая глаза. Послышался тихий стук в окно. Катя выглянула.
— Ну, барышня, принимай гостей! — сказал тихо знакомый солдат. — Мы, пожалуй, в сарайчике схоронимся! А вы дверки прикройте, да чужих не пускайте!
Солдаты, видно, уже успели оглядеться и все распланировать.
— Ну, занимайте сарайчик! — сказала Катя.
— Спасибочки! — ответил солдат. — Кипяточку у вас не найдется ли? Душа застыла! Мы ведь с ночи здеся!
— Мама, поставьте самоварчик! — сказала матери Катя.
Мать, ворча, принялась щепать лучину, а Катя, накинув платок, помчалась к Феде Соколову…
— Много ли? — спросил Федя. — С оружием?
— С оружием, человек пятнадцать! — сказала Катя. — Что теперь делать? Видишь, не испугалась!
Федя засмеялся и обнял Катю.
— А я и не думал, что испугаешься! — сказал он.
Катя отстранилась.
— А чего теперь Таню не поминаешь? — усмехнулась она.
— Ух ты, какая злая! — удивился Федя.
— А ты думал?
Федя, двое ребят из депо и Катя пошли к домику Соборской.
Открыв дверь сарайчика, Федя сказал:
— А ну, ребята, давайте-ка сюда оружие.
В сарайчике зашевелились. Кто-то сердито сказал:
— Уговора не было!
Катя заметила в руках деповских ребят револьверы.
— Сейчас уговоримся! — заметил Федя спокойно.
В сарайчике зашептались.
— А что! — послышался чей-то голос. — Правильно!
Из сарайчика вышел солдат. Он сказал Феде:
— Здорово, товарищи! Убери наган-то. Сейчас сдадимся. Я Стороженко, из порта, большевик, мобилизованный… Ну, я и в роте время не терял, как видишь!..
Дитерихс почувствовал вокруг себя странную пустоту.
По-прежнему в большом губернаторском доме было людно. Множество людей сновало по коридорам и из комнаты в комнату. К подъездам подкатывали автомобили, пролетки, мотоциклы, ландо, коляски. Из окон своего кабинета правитель видел толпы входивших и выходивших из здания. Такая же толчея была заметна и у подъезда Морского штаба. Позавчера генерал подписал приказ об эвакуации, к которому был приложен подробный список, каким частям, где и на какие виды транспорта грузиться, куда следовать. План был составлен специалистами, которые старались уложить эвакуацию многотысячной деморализованной массы в часы и минуты графика, хотя всем им было ясно, что график нарушится в первые же часы эвакуации. Генерал начал было читать список, но скоро у него зарябило в глазах от бесчисленных наименований частей, номеров паровозов, причалов, пирсов, названий судов и местностей. Мутная пелена застлала его взор. Дитерихс вздохнул и не глядя поставил свою подпись на нужном месте, куда давно нетерпеливо указывал ему пальцем порученец.
