Премьер-министр лорд Солсбери делал все возможное, чтобы восстановить мир и порядок при дворе. Он весьма тактично объяснял королеве, что если она возьмет во Францию своего «индийского секретаря», то французы не поймут статуса этого человека и роли, которую он выполняет при дворе ее величества. В результате они могут не проявить к нему того уважения, которого она от них ожидает. Кроме этого, особое отношение королевы к Мунши может возбудить ревность среди других индийских слуг, которые не понимают, почему их соотечественник и к тому же мусульманин пользуется таким расположением при дворе. В итоге в том году Мунши не сопровождал королеву в ее поездке по Франции, однако попытался наверстать упущенное позже и даже прихватил с собой своего лучшего друга Ахмеда. Это был открытый вызов всему двору, который привел к открытому противостоянию.
К тому времени личным секретарем королевы вместо Генри Понсонби стал Артур Бигг — «умный, добрый, отзывчивый» и к тому же «красивый» молодой человек. Он стал настаивать, чтобы Ахмеда немедленно отправили обратно в Лондон, и одновременно послал в Индию запрос о получении любой информации о Мунши, с помощью которой хотел убедить королеву в ничтожности ее фаворита. А придворные высших рангов не прекращали усилий по дискредитации «индийского секретаря» и продолжали убеждать королеву в том, что его присутствие наносит непоправимый ущерб репутации двора. Но все было «бесполезно», как сообщал Фредерик Понсонби личному секретарю вице-короля Индии, поскольку она была убеждена в том, что это «всего лишь расовые предрассудки и неистребимая зависть в отношении бедного Мунши (!)».
Дело дошло до того, что лорд Джордж Гамильтон предложил не осуществлять никаких повышений придворных чинов, чтобы не осложнять и без того глубокое «смятение умов»при дворе. Он был уверен, что этот «маленький шторм» скоро уляжется и роль Мунши будет сведена к минимуму. А Бигг заверил его, что высшие придворные преисполнены решимости поставить Мунши на то место, которого он заслуживает.
Однако и королева не собиралась уступать давлению и поэтому пресекала любые попытки унизить достоинство своего фаворита. Так, например, она пришла в ярость, когда доктор Рид при моральной поддержке принца Уэльского откровенно и смело заявил ей, что в высших аристократических кругах страны бытует мнение, что столь рьяная поддержка королевой своего «индийского секретаря» объясняется ухудшением ее психического здоровья и временным помешательством. С такой же яростью королева набросилась и на Флитвуда Эдвардса, который посмел противиться ее постоянным уступкам «индийскому секретарю», и в особенности требованию Мунши стать кавалером ордена Виктории. В своих невероятно длинных письмах доктору Риду королева жаловалась на искаженное и несправедливое отношение придворных к ее «бедному другу», который уже давно превратился в объект насмешек и преследований. По словам того же доктора Рида, в Рождество 1897 г. королева «просто впала в безумие» после почти часового разговора с ним по поводу безобразного поведения Мунши. Она набросилась с руганью на чиновников индийского отдела, которые усомнились в благородном происхождении Мунши, а когда в Виндзор прибыл сам Ага-Хан, королева приложила немало усилий, чтобы устроить ему встречу со своим «индийским секретарем».
С таким же усердием она пыталась убедить нового вице-короля Индии лорда Керзона, что не следует верить циркулирующим в Индии слухам о низком происхождении Мунши и его семьи. А лорда-казначея, графа Хоуптона, она лично просила подать хороший пример и доброжелательно отнестись к ее «индийскому секретарю». Стоит также отметить, что королева попыталась загладить свою вину перед Рафиуддином Ахмедом и компенсировать то моральное унижение, которое он испытал в результате экстренной высылки из Франции. Она пригласила его на торжественный бал, а потом поручила ему собрать о положении дел в мусульманской части Индии информацию, которая могла бы стать полезной для правительства. Кроме того, королева предложила наградить его юбилейной медалью, заметив при этом, что если такой награды удостаиваются «чиновники, актеры и художники», так почему бы не дать и ему?
Еще до того злосчастного отдыха во Франции, в Симье, королева стала подписывать свои письма Мунши словами «твоя любящая мать», а однажды написала ему следующее: «В своем завещании я сделала специальную оговорку, касающуюся твоего безоблачного будущего. Хочу напомнить, что по-прежнему считаю тебя хорошим человеком, а то длинное письмо, которое вложено в этот конверт, было написано мною еще месяц назад и по доброй воле. Ни единая душа не узнает о его существовании, так же как и о твоем ответном письме. Если ты не сможешь прочитать его, я тебе помогу, после чего его надо немедленно сжечь. Твой верный и преданный друг Виктория, королева и императрица».
В конце концов королева помирилась с Фредериком Понсонби и больше не вспоминала о его открытиях, связанных с родом деятельности членов семьи Мунши. Она позабыла старые обиды и стала часто приглашать его на званые обеды и брать с собой в зарубежные поездки в Симье, используя его прекрасное знание французского языка. А когда они покидали Францию, королева повернулась к нему и сказала: «Как жаль уезжать из Ниццы в такую прекрасную погоду». По ее мнению, это было что-то вроде извинения за прошлую грубость.
Многие придворные обратили внимание на тот отрадный факт, что после возвращения из Франции Мунши стал вести себя более сдержанно, хотя по-прежнему занял свою должность секретаря и поселился в отведенном для него коттедже. Да и благосклонность королевы к нему осталась прежней. Однажды она призналась доктору Риду, что боится появляться с ним на публике, чтобы не провоцировать новые приступы ненависти и зависти, однако при этом решительно отвергала любые предложения отослать его обратно в Индию. Лорд Солсбери довольно остроумно заметил по этому поводу, что королева вдоволь насладилась теми скандалами, которые были спровоцированы его присутствием при дворе, поскольку «они были единственной формой эмоционального возбуждения, которые были ей доступны»[74].
«Я уверена, что никто и никогда не встречал таких оваций, которые были адресованы мне».
«Сегодня у меня самый торжественный день, — записала королева в дневнике 25 сентября 1896 г., — поскольку теперь я стала править на день больше, чем любой другой монарх Англии».
Эта осень была для нее счастливым временем. Генерал Китченер добился значительных успехов в Судане, а лорд Солсбери, который сформировал год назад свой третий кабинет министров, сейчас достиг весьма эффективной политической устойчивости. «Каждый день, — писала королева премьер-министру, — я молюсь за правительство, которое находится в ваших крепких и умелых руках». А в самом конце сентября погостить в Балморал приехала принцесса Александра, прекрасная дочь принцессы Алисы, которая провела в гостях у бабушки несколько дней вместе со своим мужем русским царем Николаем II.
Королева Виктория сначала была против брака своей внучки с царевичем Николаем, так как долго лелеяла мечту о том, что она выйдет замуж за ее внука принца Альберта Виктора, которого она не совсем обоснованно считала человеком не только «добрым» и «привлекательным», но и «в высшей степени надежным и постоянным». При этом королева даже не скрывала, что главной причиной несогласия на брак с царевичем Николаем является «ее беспокойство относительно самой страны проживания, политики ее правительства и тех различий в образе жизни, которые могут значительно осложнить ее жизнь при царском дворе». Этот милый и благовоспитанный ребенок мог оказаться, по мнению королевы, совершенно незащищенным в далекой чужой стране. А после смерти в ноябре 1894 г. его отца, царя Александра III, опасения королевы еще больше усилились. Она считала, что эту «нежную и чрезвычайно чувствительную девочку» ни в коем случае нельзя отдавать замуж за наследника «столь неустойчивого и ненадежного трона, постоянно подвергая реальной опасности ее жизнь». Она рассудила, что в ее преклонные годы это доставило бы ей «дополнительные переживания».
А когда королева узнала Ники поближе, она поняла, почему внучка Александра остановила свой выбор именно на нем. Она еще никогда в жизни не встречала «такого доброго, простого, скромного молодого человека, который, помимо всего прочего, отличался приятной наружностью, необыкновенной чувствительностью и совершенно несвойственными людям его круга либеральными взглядами». Кроме того, она надеялась в душе, что его брак с внучкой английской королевы может укрепить пошатнувшиеся русско-английские отношения. Что же до самого Ники, то во время пребывания в Виндзоре в 1894 г. он чувствовал себя как дома. «Мне очень любопытно, — писал он своему брату Георгию, — как легко и быстро я превратился в члена английской семьи. Я стал для королевы таким же экзотическим гостем, как и ее индийские слуги и шотландские придворные. Я же, в свою очередь, очень привязался к ней, до такой степени, что она сама не отпускает меня ни на шаг от себя... Она излучает такое невероятное очарование».
