Тогда Кир лично возглавил войско, стоявшее с восточной стороны города, а Гобрия послал к Борсиппе.
Чтобы попасть к западным стенам города, нужно было переправиться через Евфрат. С этой целью в верховьях реки, выше города, персы поставили пятнадцать судов. Это были суда, на которых финикийские купцы везли Валтасару кипрских красавиц. Суда охранял отряд конницы и отряд пращников. По приказу Исма-Эля халдейские солдаты днем и ночью метали в них увесистые камни из онагр и горящие стрелы из катапульт и баллист. С риском для жизни персы ведрами поливали зыбкие суденышки, но предотвратить беды не смогли. В вихре пламени вспыхнули три корабля. Языки огня жадно облизывали их, трещали бревна, доски, смола.
Гобрий переправлялся по ним на другой берег. Он едва спасся, вовремя спрыгнув с коня, который застрял меж бревнами.
Сперва он колотил его каблуками по брюху, крича:
— Но! Но! Пошел!
Но конь проваливался все глубже. Тогда Гобрий выпрыгнул из седла и вскочил на другую лошадь.
— Да нашлет на них Ариман чуму! Да отсечет им Ассур руки и ноги! — бранился он, погоняя жеребца.
Багровый от ярости, примчался Гобрий на поле боя под Борсиппой и тут же повел за собой оттесненное халдеями войско. Разыгралась нещадная сеча. Она длилась несколько, часов. Обе стороны совершенно выбились из сил. Захватив пленных, Исма-Эль укрылся за стенами города.
Несмотря на то что после этого побоища грохот войны на несколько дней умолк, именно тогда произошло роковое для Вавилона событие: сами того не ведая, халдеи вместе с пленными наемниками впустили в свой город горстку персидских лазутчиков во главе с Элосом, переодевшимся солдатом Набусардара.
* * *
Два трофея лежали перед великим Киром. Склонив голову, потемневшим взглядом смотрел он на них. Тяжелы были его думы, душа ныла. Не так-то легко оказалось взять Вавилон. Все атаки персов разбились о мощь армии Набусардара. Кир скорбел о неисчислимых жертвах и в душе называл себя преступным расточителем, легкомысленно бросившим свое войско в пасть смерти. Горестный получался итог, если сравнить потери и добычу.
Добыча незначительна.
Во-первых, бездыханное тело Эль-Халима, за него скрепя сердце пришлось возвысить тщеславного мерзавца Сан-Урри.
Во-вторых, каменная плита с надписью царя Сарданапала; ассирийцы сорвали ее со стены Имгур-Бел и.с величайшей гордостью сложили к стопам повелителя мира, царя народов.
Сколько пролито человеческой крови, сколько ран, сколько страданий, а в награду — столь ничтожная добыча…
— Оставь! — Он махнул рукой и поднял взгляд на покрытого грязью и нечистотами ассирийца, который, скрываясь от халдеев, прополз с плитой Сарданапала по дну сточной канавы.
— Она относится к тому времени, царь царей и повелитель мира, — сказал ассириец, — когда Вавилоном правили ассирийские цари. Обрати свой взор к этой надписи и прочти ее.
— Оставь! — снова махнул рукой Кир, но, подумав, что не годится пренебрегать добычей, составляющей гордость его воинов, пробежал надпись глазами.
Ассирийский правитель бахвалился в таких выражениях:
«Мардуку, властелину всякой твари в царстве игиги и анунаки, создателю небес и тверди земной, зиждителю судеб, обитателю Эсагилы, владыке Бабилу, вседержителю, во славу и хвалу воздвиг я стену Имгур-Бел. Я — Сарданапал, великий царь, могущественный царь, царь всевластный, царь страны Ассур, царь четырех стран света, сын Асаргаддона, великого царя, могущественного царя, царя всевластного, царя страны Ассур, владыки Вавилона, царя Шумера и Аккада, внука Синахерибба. великого царя, могущественного царя, всевластного царя, царя страны Ассур…»
— А-а! — в третий раз махнул рукою Кир.
— Когда-то наши цари были великими, — приосанился ассирийский воин, — великим и славным было наше прошлое. Могущественный Вавилон и тот склонил перед нами главу, а покорить Вавилон — не легко.
Глаза персидского властелина налились кровью.
— Да… — не сразу ответил он.
— Что прикажешь делать с плитой, повелитель мира? Не прикажешь ли укрепить ее над входом в твой шатер, чтоб распалить халдеев?
— Нет! — отрезал Кир. — Унесите ее в свой лагерь, пусть эти слова распаляют души ассирийцев, пусть напоминают вам о том, что ваши предки покорили Вечный Город. Пусть при виде этой плиты оживет в вас воинственный дух предков!
Воины подхватили каменную плиту и, послушные велению царя, улюлюкая, понесли ее к лагерю.
— А что с этим? — спросил Сан-Урри, указывая на труп Эль-Халима.
— Бросить в канал! — сказал Гобрий.
— Нет, нет! — насупился Кир. — Такой храбрый воин, как Эль-Халим, заслужил от персидского царя гостеприимство и почести. Выройте для него глубокую могилу. Тело покройте плащом и сверху положите шлем, панцирь и меч мертвого. По. углам могилы воткните четыре длинных копья для навеса из пурпура. Трижды по семь дней будет Эль-Халим моим гостем. Каждый день в его честь закалывайте быка, подносите ему в золотых чашах вино искристое и белый хлеб в корзинах из серебра. Ты, Гобрий, мой главный военачальник, выбери самую красивую наложницу из моего гарема и прикажи ей каждый вечер умащать свое тело благовониями и проводить ночь под пурпурным балдахином. Пусть, подкрепившись добрым бычьим мясом, крепким вином и пшеничным хлебом, Эль-Халим потешится с нею.
Все было исполнено, как приказал царь. Благовония курились возле могилы воина, и пурпур колыхался над нею. Самая обольстительная из всех наложниц Кира ежевечерне ступала под его сень и, распростершись на шелковой подстилке, сладострастно призывала Эль-Халима.
А пока все это происходило, персидские солдаты кричали стоявшим на стене халдеям:
— Глядите, какие почести оказывает наш повелитель пленному халдею!
— Мясом, вином да белым хлебом потчует гостя!
— Слава нашему царю!
— Да живет вечно Кир!
Но они бросали слова на ветер. Халдейские воины с отвращением наблюдали за тем, как воздаются почести мертвому Эль-Халиму. Чтобы показать чванливым персам, во что ставят они их почести, халдеи на шестой день, день священнодействия магов, усеяли землю под вавилонскими стенами отрубленными головами персов. Баллисты забрасывали их к самому шатру Кира; халдеи метали из катапульт даже отсеченные руки и ноги. А чтобы умилостивить разгневанных богов, тяжелыми онаграми швыряли изуродованные трупы.
Персидское воинство пришло в ужас, а в душе Кира разразилась буря. Военачальники некоторых полков осаждали Гобрия, пытаясь через него воздействовать на царя и убедить его отказаться от намерения взять Вавилон. Время идет, запасы съестного, ядер и стрел тают на глазах, ряды персидских воинов редеют, а город Мардука стоит и стоит.
Но в ответ на их просьбу Кир, побагровев, отрезал:
— Нет! Мы снова пойдем на приступ и поведем беспощадную осаду, не отступим до тех пор, пока Вавилон не падет к моим ногам.
— Я не ожидал, что армия Набусардара окажет столь упорное сопротивление, — сказал Гобрий.
— А я знал, я был готов к этому. Никогда не рассчитывал я на слабость армии Набусардара. Я предвидел, что против него нам придется применить особое оружие. Мы будем стоять у ворот Вавилона до тех пор, пока у них не иссякнет провиант. Я возьму их измором!
— А если на это потребуется год?
— Хоть год.
— Может статься, предусмотрительный Набусардар сделал запасы на два-три года.
— Позови ко мне Сан-Урри, — ответил на это Кир. На все вопросы персидского царя Сан-Урри кивал головой, щуря под проницательным взглядом владыки мира и без того узкие щелки глаз.
— На сколько лет запасся Набусардар провиантом? Ты был помощником верховного военачальника, ты должен это знать.
— Набусардар готовился к длительной войне. Царские житницы полны ячменем и пшеницей, сушильни — мясом, подвалы — маслом и вином.
— В таком случае, — проговорил Кир, в упор глядя в глаза Гобрию, — в предстоящем сражении главной задачей твоих воинов будет пробраться к житницам, сушильням и подвалам с припасами. И да гласит твой девиз — жечь, жечь, жечь!
— Осмелюсь заметить твоему царскому величеству, — вставил Сан-Урри, — урожая с вавилонских полей хватит на целый год. Так что, если даже житницы и сгорят, новый урожай возместит убытки.
— Мы подожжем их поля накануне жатвы. Ни единого зернышка не должно попасть в закрома. Виноградники опустошим камнеметами, а на их скот наши маги с божьей помощью нашлют мор. Отравим питьевую воду, уничтожим все, чем они кормятся. Тогда они приползут ко мне на коленях и будут лизать пыль с моих башмаков и заплетающимся языком молить о пощаде. Ты понял меня, Гобрий?
Хотя он произносил фразу за фразой с самоуверенным видом, в голосе его сквозила горечь и тень омрачала его ясное чело.
— Да, — запнувшись, неуверенно ответил Гобрий.
— Да! — вскрикнул всемогущий царь и судорожно впился пальцами себе в лицо; из груди вырвался хриплый, воющий стон.
