К концу жизни королева стала еще более придирчивой и требовательной, поскольку плохо видела и уже не могла разобраться со своими бумагами без помощи личного секретаря. Дело дошло до того, что профессор Герман Пагенштекер, лучший окулист Европы, посоветовал ей сделать операцию на глазах, но королева отвергла это предложение и продолжала лечиться белладонной, что уже не давало сколько-нибудь удовлетворительного результата. Ее зрение продолжало ухудшаться, она не могла нормально писать, а почерк стал совершенно неразборчивым. Секретарям приходилось немало трудиться, чтобы понять, что она хотела сказать своими каракулями. К тому же сами они должны были писать крупными буквами, что отнимало у них немало времени[76].
Предусмотрительный Понсонби купил несколько тетрадей для учащихся школ и отрабатывал в них свой новый почерк. Кроме того, он купил «специальные чернила», а написанный ими текст посыпал медным порошком и нагревал на спиртовой лампе. Это было неплохое изобретение сэра Артура Бигга, но и этот метод со временем перестал удовлетворять королеву. Толстые черные буквы проступали на обратной стороне, и поэтому листы бумаги можно было использовать только с одной стороны. А королева не могла смириться с этим и велела Фредерику Понсонби вернуться к обычному способу составления документов. А тот, в свою очередь, обратился в канцелярию с просьбой найти такую же по размеру бумагу, но только толстую. Поначалу такая бумага показалась вполне приемлемой, но поскольку королева привыкла держать все документы у себя в кабинете, это привело к невероятному нагромождению бумаг, и она снова попросила Понсонби вернуться к старому и проверенному способу.
«И тогда я понял, что все это бесполезно, — вспоминал позже Понсонби. — Я обратился за помощью к сэру Джеймсу Риду и попросил его поговорить с королевой и объяснить ей возникшие трудности, но он ответил, что ее зрение продолжает ухудшаться, и в связи с этим совершенно бесполезно что-либо объяснять ей. Поэтому мне пришлось вернуться к обычному письму и обычным чернилам. Разумеется, я сразу же стал получать сообщения с просьбой писать большими черными буквами, но поскольку все это было лишено смысла, я даже не пытался этого сделать»[77].
В конце концов все кончилось тем, что секретарям пришлось самим зачитывать королеве документы. Правда, пот началу этим занималась ее младшая дочь принцесса Беатриса, но это неизбежно приводило, по словам Понсонби, к «абсурдным ошибкам». Понсонби писал матери по этому поводу:
«Королева совершенно не знакома с реалиями сегодняшнего дня. Достаточно представить себе, как принцесса Беатриса объясняет ей нашу политику на Востоке. Мы с Биггом можем написать весьма пространный комментарий по этому вопросу, но принцесса Беатриса не всегда зачитывает этот документ королеве, так как спешит делать свои фотографии или рисовать цветы для предстоящей выставки... Помимо ужасных ошибок, которые она делает во время чтения, существует большая опасность, что королева просто выпустит из внимания важные проблемы, которые требуют безусловного контроля со стороны правящего монарха... Самое обидное, что речь идет о ее глазах, а не о чем-то другом. У нее до сих пор превосходная память, завидная сила воли и прежняя аккуратность в делах. Огромный опыт королевы в европейской политике делает ее мнения исключительно важными и ценными для государства, но все это оказывается совершенно бесполезным, поскольку единственным источником важной информации, вытекающей из многочисленных телеграмм, депеш и писем, является принцесса Беатриса».
Перед тем как отправиться на ужин, все мужчины переодеваются в короткие бриджи и чулки, причем обязаны делать это даже в том случае, если обедают не за королевским столом, а в общей столовой[78].
«Во время ужина, — вспоминал Понсонби, — в доме устанавливалась гнетущая тишина, а те, кто удостаивался чести ужинать вместе с королевой, тихо продвигались по коридору, минуя многочисленные статуи и картины, и переговаривались почти шепотом... В Балморале людей было намного меньше, поэтому ужины с королевой проходили в более скромной обстановке и не поражали роскошью. Темы для разговоров могли быть самыми разнообразными, но говорить при этом следовало только тихим голосом, не нарушая общего спокойствия. А обращаться ко всем могли только приближенные, которые располагались справа и слева от королевы. Позже, когда зрение королевы значительно ухудшилось, не раз случались забавные ситуации, когда королева не узнавала своих соседей за столом. Однажды вечером в 1899 г. дворецкий допустил досадную ошибку при составлении списка приглашенных, в результате чего королева повернулась к послу Французской республики и, приняв его ошибочно за посла Италии, как это было указано в списке гостей, спросила: «А где сейчас ваш король?»
Во время всех этих ужинов многое зависело от того настроения, в котором королева пребывала в данный момент. Если она была задумчивой, молчаливой и сосредоточенной, то и весь ужин проходил в тоскливой обстановке. Один из таких случаев красочно описал отец Фредерика Понсонби. Простудившаяся незадолго до этого королева села между своим сыном принцем Леопольдом, издавна не отличавшимся словоохотливостью, и лордом Гейнсборо, который был совершенно глухим. «Установившаяся жуткая тишина, — вспоминал старший Понсонби, — лишь иногда прерывалась тихим кашлем и стуком приборов по фарфоровым тарелкам. Да еще прислуга иногда неумело шаркала ногами и громыхала посудой». Далее он высказывает предположение, что все слуги были, по обыкновению, пьяны, а королева просто старалась не замечать этого. По словам доктора Рида, она была чрезвычайно снисходительной к слугам, злоупотребляющим спиртными напитками, и специально предупредила его, чтобы он «ни в коем случае не говорил придворным, что Хью Браун (родной брат Джона Брауна) умер от алкогольного отравления!!!»[79].
Несмотря на то что все разговоры за столом были необыкновенно тихими, до королевы иногда доходили отдельные слова, и тогда она спрашивала, о чем там идет речь. Однажды, когда ее камердинер Алик Йорк что-то сказал насчет королевы, она повернулась к нему и громко спросила, какую именно королеву он имел в виду. А потом, узнав, что речь идет о королеве Марии Тюдор, самодовольно заметила: «О, моя кровавая предшественница».
А на другом ужине тот же самый Алик Йорк так рассмешил германского гостя, что его громкий смех был слышен на другом конце стола. Королева попросила Йорка повторить свою шутку, и тот опрометчиво согласился. Это была не совсем застольная история. Королева вперилась в него своим взглядом василиска, а затем, посмотрев в сторону присутствовавших на ужине молоденьких дам, сделала свое знаменитое замечание: «Ничего смешного в этом нет»[80].
«По моим щекам потекли слезы, и это еще больше развеселило королеву. Никогда еще я не видел, чтобы она так много смеялась».
Графиня Литтон, поступившая на придворную службу в 1895 г. в качестве фрейлины королевы, обнаружила, что все званые ужины ее величества чрезвычайно утомительны и тоскливы. Приехав ко двору дождливым октябрьским вечером, она первым делом встретила личного секретаря королевы Гарриет Фиппс, которая, как и многие другие фрейлины королевы, не имевшие наследственного титула, получила звание дочери барона и благозвучную приставку «достопочтенная». Мисс Фиппс отвела леди Литтон в небольшую комнату, ранее принадлежавшую принцу-консорту, где ей был вручен орден Виктории и Альберта, который получали все высшие сановники королевского двора После этого она вернулась в свою комнату, а через некоторое время в дверь постучал слуга: «Вы приглашены на ужин с королевой, миледи».
Она спустилась в Большой зал, где вместе с другими гостями стала дожидаться появления королевы. Вскоре послышалось торжественное объявление: «Ее величество королева!» Все устремились к двери и увидели входящую в зал королеву, опиравшуюся на руку индийского слуги. Она медленно прошествовала по залу и уселась во главе стола. «Начало ужина было довольно торжественным», — отметила позже в своем дневнике леди Литтон. Королева все время молчала и только к концу ужина сделала несколько замечаний насчет того, что испанский посол «приехал после обеда и должен быть принят без каких бы то ни было проволочек». После этих слов атмосфера слегка разрядилась, послышался смех из-за этого странного нарушения протокола.
На следующем ужине атмосфера была «удручающе тоскливой, а в комнате к тому же было довольно холодно». В таких случаях королева отказывалась от блюд, к которым не испытывала никакого желания, мало говорила, а если и говорила что-то, то о каких-то мелочах, не заслуживающих никакого внимания. Лорд Рибблздейл вспоминал, что ни о чем более или менее значительном во время таких ужинов никто не говорил. «Мне несколько раз пришлось ужинать с королевой, — писал он в своих мемуарах, — и я ни разу не слышал от королевы чего-то такого, что запомнилось бы мне до следующего утра».
