Так они спорили о том, о чем все люди спорят со дня сотворения мира и по сегодняшний день. И на каждый вопрос, который задавали Ривка и Гинда-Пуа, Эфраим отвечал им языком псалмов и напевал им подходящий стих, а они снова и снова спрашивали. Они – не находили ответа на свои вопросы, а Эфраим не понимал, что может оставаться еще вопрос после его ответов. Под конец вобрал Эфраим голову в плечи и пропел задушевным голосом стих из псалма… «Прильнула к праху душа моя, оживи меня по слову Твоему!»
Эфраим не удовлетворился только словами, а пошел с десятью евреями к Западной стене и не сошел с места, пока они не закончили книгу псалмов. А когда дошли до стиха «…Спаси от меча душу мою, от пса – единственную мою…», написал он имя Ицхака и имя его матери на клочке бумаги и вложил записку меж камней стены. А поскольку то, что исходит из уст детей, чистых от греха перед лицом Создателя, имеет больший вес, он собрал детей с улицы и произнес с ними псалмы. И когда дошел до стиха «…Спаси от меча душу мою, от пса – единственную мою…», повторил этот стих двести восемь раз, согласно гематрии имени Ицхака. Но все это не помогло, ведь приговор уже был подписан.
А теперь, дорогие друзья, когда мы оглядываемся на жизнь Ицхака, мы стоим потрясенные и устрашенные. За что он наказан так? Неужели за то, что он обрек на страдания собаку? Но ведь он не хотел этого, а только пошутил. Это и еще другое, хотя конец Ицхака Кумара не связан напрямую с его началом. По своей природе и по своим способностям должен был Ицхак обосноваться на земле, и был бы там счастлив, и привез бы отца, и братьев, и сестер. Несчастные эти, не видевшие светлой минуты в жизни, как они были привязаны к Эрец! Сестры Ицхака нашли бы здесь женихов, а Юделе пахал бы ее землю и складывал бы о ней чудесные стихи. А реб Шимон Кумар, отец Ицхака, товарища нашего, отец, которого все еще преследуют кредиторы, увидел бы счастье своих сыновей и дочерей и был бы счастлив. И Ты, оплот нашего спасения, Всеведущий и Всемогущий, Ты слушал бы из уст жаждущих от Тебя спасения хвалу Тебе во все дни их. Легко им, тем, что не затрудняют себя лишними размышлениями – либо из-за излишней наивности, либо из-за излишней мудрости. Но всякий, кто не особо наивен и не особо умен, что он может сказать и что ответить?
И уже начали соседи говорить про Ицхака, что зять рабби Файша не в своем уме. Фантазеры выдумывали, что видели его, как он ползает на четвереньках, и лает по-собачьи, и бежит за каждым человеком, чтобы укусить его. Напал ужас на людей, и они стали жаловаться на попечителей колеля, что те позволяют опасному человеку находиться среди людей. Дошло это до попечителей колеля, и они послали к нему врача. Увидел врач Ицхака и сказал: «Нужно отправить его в Египет, в институт Пастера. А пока надо связать укушенного веревками, и поместить его в отдельную комнату, и запереть дверь за ним».
Связали Ицхака веревками, и поместили в отдельную комнату, и заперли за ним дверь, и опустили жалюзи, и приносили ему воду и пищу. Из-за ужасной слабости он не мог ни есть, и ни пить. Сидел Ицхак один в темной комнате и оплакивал себя словами «Эйхи»[127]: «…Плачет, плачет она по ночам, и слезы ее на щеках у нее…» И каждый, кто слышал его голос, оплакивал его и жену его. Иногда он приходил в себя и предупреждал прислуживавших ему, чтобы те были осторожны, как бы не укусил он их, а иногда пытался уснуть. Но сон не шел к нему. А бывало, смотрел он пустыми глазами и не просил ничего.
Яд собаки проник во все органы Ицхака. Лицо его почернело, глаза покрылись стеклянной пленкой, язык его распух, как большой инжир. Страшная жажда душила его. Пытался он попить воды – казалось ему, что стая маленьких собачек пляшет в воде. (И он тоже, так люди рассказывали, лаял по-собачьи.) Потом парализовало его тело и парализовало мускулы его лица. Потом отнялся его язык, и остановились глаза. Наконец, испустил он свою больную душу и вернул ее Богу, хозяину всех душ, перед которым нет… «ни смеха, ни легкомыслия».
Собака исчезла с глаз долой, но ее укусы свидетельствовали, что она жива. С тех пор как узнала собака вкус человеческого мяса, она кусала и кусала. Многие пострадали от нее, и многие вспоминали о ней с ужасом, пока не началась большая война и не позабылось это несчастье.
В тот день, как похоронили Ицхака, покрылись небеса тучами. Стало пасмурно, и подул ветер, и засверкали молнии, и загремел гром. От грома и молний задрожало небо, и появились капли дождя, слабые и горячие. Назавтра рассеялись тучи и засияло солнце, и поняли мы, что все наши надежды были тщетны. И ветры, на которые возлагали надежды, что они подкрепят наши силы, не принесли с собой облегчения, потому что были горячими и пронзали людей, как пиявки.
Но ночью стали холоднее ветры, и мир начал остывать. На следующий день показалось мутное солнце, зажатое облаками. Не успело оно завершить свой путь, как было вытолкнуто с небес. Солнце, этот пожирающий все огонь, которое пылало страшным жаром и сожгло каждую травинку в поле, и иссушило деревья, и опустошило все источники воды, померкло: темные тучи наступали ему на ноги, так что не было ни уголка в небе, откуда не вытеснили бы они его. И когда подняли мы глаза наши к небу – убедиться, не обманывают ли нас тучи, полились благословенные дожди. Вчера-позавчера стояли мы на молитве, и каялись, и плакали, и трубили в шофары, а сегодня произносим благодарственные молитвы, и поем, и ликуем.
Как только начали идти дожди, уже не прекращались ни днем и ни ночью. Потоки воды струятся в изобилии сверху и снизу, на крыши наших домов и под дома, уносят вещи и обрушивают стены. Зато колодцы наполняются водой. И уже есть у нас питьевая вода, и есть даже вода, чтобы варить пищу, и печь халы, и омывать руки. Шесть или семь дней шли дожди, а если прекращались, то шли снова и снова. Наконец, остановились дожди, и рассеялись тучи, и засияло солнце. И когда мы вышли из домов, то увидели, что земля вся убрана цветами.
Из конца в конец Эрец двинулись пастухи со своими стадами, и с напоенной водой земли поднимались кверху голоса скота, а им навстречу вторили птицы небесные. Радость великая была в мире. Все деревни в Иудее и в Галилее, и в низинах и в горах, принесли урожай, и вся Эрец была как Божий сад. И каждый куст, и каждая травинка источали чудный аромат, и нечего говорить про апельсиновые деревья. Как благословенная обитель была Эрец, а жители ее, как благословенные Богом. И вы, братья наши, соль земли нашей, на Кинерете и в его окрестностях, в Эйн-Ганим и в Ум-Джуни, он же Дгания, вышли вы на работу в поля и сады, на ту работу, которой Ицхак, товарищ наш, не удостоился. Ицхак, наш товарищ, не удостоился укорениться на земле, пахать и сеять, но заслужил подобно реб Юдлу-хасиду, прапрадеду его, и другим праведникам и хасидам клочок земли, чтобы лежать в Святой Земле. Пусть оплакивают его все, мученика этого, умершего страшной смертью. А мы расскажем о деяниях братьев наших и сестер наших, детей Бога Живого, народа Всевышнего, обрабатывающего землю Израиля во имя Бога, и во имя славы ее, и величия ее.
Здесь: ежегодный членский взнос, обеспечивающий право голосования за кандидатов на Сионистский конгресс.
Национальный земельный фонд Израиля.
Книга, куда записываются жертвователи Керен Каемет.
Сельскохозяйственное кооперативное поселение в Эрец Исраэль.
Рабби Моше Иссерлес (1520-1572) – краковский раввин, дополнивший «Шулхан Арух» рабби Йосефа Каро.
Мужской хасидский головной убор с меховой оторочкой.
Халука – пожертвования, которые выдавались евреям в Эрец Исраэль в качестве прожиточного минимума.
Книга, разъясняющая порядок ежедневного изучения Торы
Одесский комитет «Ховевей Цион» – палестинофильское объединение.
Рабби Биньямин (Радлер Фельдман Иегошуа, 1880-1957), журналист, писатель и общественный деятель.
Красивая девочка. (Пер. с идиша.)
От ивритского слова «аскан» – деятель, функционер, политикан.
Отрывки из Мишны, начинающиеся на буквы из имени усопшего.
Первая ашкеназская синагога в Иерусалиме, возведенная в 1701 г. учениками рабби Иегуды ха-Хасида. Впоследствии разрушена арабами.
Горячий сухой ветер.
Сабра – вид кактуса со съедобными плодами.
Нигуны – напевы.
Митнагеды – представители литовского направления в иудаизме.
Драш – толкование, комментарий, часто связывающий Тору с определенным событием или моментом времени.
