-- Шершнев, не смей имя госпожи поносить!
-- Да ты кто? Или заодно с Калиострой ею торгуешь? Лицо бакалавра исказилось.
-- Никита, не смей... Что тебе соделала сия кроткая госпожа?
-- А тебе что соделала, что ты ей такой секурс подаешь? Сущая девка, и все.
-- Подлец! -- вскрикнул Кривцов.
-- Кто подлец, я? И разговаривать с тобой тут не буду, сатисфакцией мне ответишь.
-- Хотя бы нынче.
-- Так идем, ученая крыса!
Шершнев зашагал против толпы, за ним Кривцов. На них оглядывались, от них отскакивали, они наступали на многие башмаки, чуть не опрокинули у самого выхода горящий канделябр. Старик кофешенк, свесив голову, сверху смотрел, как они бегут вниз по лестнице:
-- Животы, что ль, у молодых людей прохватило?
Громоздятся у дворцового въезда семистекольные золоченые кареты, берлины, рындваны. Кричат гайдуки, бичи хлопают, как пистолетные выстрелы... А под сырыми деревьями Летнего сада -- безлюдье, тишина, тьма. Едва светится желтоватая полоска неба над Невой. У отлогого берега спит одинокая барка высокой тенью.
-- На шпагах с молочным братцем биться восхотел, из-за девки! -- размахивал руками Шершнев. -- Бесстыжая твоя рожа, франкмасон, Каин.
-- Никита, да я...
-- Молчи! Еще в Москве в бытность нашу в школе университетской примечено мною, что ты скрытный хитрец, книжник сопливый, я тебя проучу!
-- Опомнись, -- уговаривал друга бакалавр, -- не желал я обидеть, но почто ты бранью обнес госпожу?
-- Молчать! Пустил подлеца, да в кусты! Нет, изволь отвечать по правилам французскаго артикула о чести: в позицью!
Мгновенно сверкнула гибкая дуга шпаги. Клинок пронзительно засвистал у лица, у груди бакалавра. Шершнев наступает, выкрикивая:
-- Prima -- Secunda -- Tertia!
Кривцов отбежал, выхватил шпагу. Наотмашь отбил удар. Зазвякала, зачиркала сталь. В темноту посыпались искры. Противники дышали сквозь ноздри, подпрыгивали, присаживались, отбегали, как кошки, и сходились, заложив одну руку за спину...
Клинок Кривцова вдруг устремился во что-то мягкое, податливое.
-- Хр -- хр -- хр -- по-собачьи закашлял Шершнев. Кривцов дернул шпагу назад На руку обильно полилось
что-то теплое.
-- Никита! -- бросился Кривцов к другу.
Тот медленно опускался в траву, точно пробовал, где удобнее сесть, ловил воздух руками:
-- Убил ты меня, -- прохрипел Шершнев, -- убил, брат Андр...
И пал в траву, на живот, подогнув руку вверх горстью.
Все стихло. Сквозь темные листья страшно смотрела бледная полоса неба, страшен стал гул каретных колес у дворца, крики гайдуков, хохот форейторов.
Сырые шаги послышались на аллее.
Кривцов широкими прыжками, как заяц, над которым уже трубят рога доезжачих, кинулся к набережной. Загнутый крюк косицы хлещет по щекам. "Трус, трус -- брата бросил", -- но слышался гул страшной погони, свист арапника.
Огненные дворцовые окна, семистекольные кареты, форейторы, громоздкие берлины, полосатая будки, часовые, барки, весь Санкт-Петербург, вся Империя погналась за ним.
А во дворце менуэты сменялись гавотами, англэзами, грациозным танцем экосез и чинным гросс-фатером.
Дамы, обмахиваясь павлиньими веерами, поглядывая в нагретое восковым огнем зало, рассаживались вдоль штофных стен под зеркалами. Дамы видели, как иностранец в черном кафтане подвел за руку к генеральс-адъютанту прекрасную и нежную госпожу, окутанную волнами белого флера, в любопытном парижском уборе, -- расцветающая приятность.
Ланской освежал лицо у открытого окна. Он смотрел на темные кущи дерев Летнего сада. Пустым невским берегом стремглав пробежал человек.
-- Не вор ли? -- подумал Ланской. И тут за его спиной кавалер в черном кафтане сказать сипло и вкрадчиво:
-- Добрый вечер, господин генерал, поклонись же, графиня.
Ланской тревожно метнул горячими глазами:
-- Господин де Калиостр, что вам надобно от меня? И как проникли вы во дворец?
-- О, ради одного вас, -- поклонился Калиостро, хлестнув сивыми буклями по ладоням Ланского. Тот брезгливо отдернул руку.
-- Вы непристойно преследуете меня, господин Калиостр.
-- Клянусь Мадонной, не я, а она... Подойди же ближе, графиня.
Калиостро потянул за руку Санта-Кроче, графиня вздохнула, обдала Ланского теплым дыханьем, прошептала жеманно и страстно:
-- О, mio carissimo...
-- Графиня, граф, прошу вас отойти, ваши любезности мне докучливы.
-- Господин генерал, но вы не отказываетесь от любви прекрасной дамы?.. Клянусь, она будет вашей, если вы добьетесь у государыни позволения открыть в Империи заводы для делания золота...
Граф Феникс смотрел на Ланского в упор тяжелым, злым взглядом:
-- Я готов передать вам, господин генерал, секрет делания золота. Соглашайтесь, Ланской, соглашайтесь...
И тут из глубины залы, от карточных столов послышался зовущий голос Екатерины:
-- Александр Дмитриевич, где вы? Пойдите, батюшка, сюда, а то мы в фараоне вовсе несчастливы.
Граф Феникс съежился, глаза погасли. Ланской провел ладонью по лицу:
-- Что вы болтаете, Калиостр, как смеете вы болтать, плут, ярмарочный обманщик.
Эти слова Ланской слышал утром от государыни.
-- Как смеешь ты, заезжий лысый черт, шептать мне низкие твои прожекты?
Ланской так прикрикнул на графа, что дамы остановили махание павлиньих вееров, повернули головы:
-- Всесветный плут, маг лжи, тут не надобны твои фокусы, -- прочь!
Тощие, высохшие от ветхости красавицы прошлого царствования, сидевшие, как нарумяненные мумии, у зеркальных простенков, наклонили друг к другу свои мудреные кауфюры, заговорили все разом:
-- Фаворит-то, сударыньки, фаворит... Самого Калиостро осрамил.
Графу Фениксу все уступали дорогу со смехом, кто-то подставил ножку. Калиостро, рыча, перескочил.
Волоча за собой Санта-Кроче, он сбежал с лестницы. У кареты Жако и Жульен подхватили графиню под руки. Калиостро, оскаленный, взбешенный, рванул жабо, кружева с треском лопнули:
-- А, мальчишка, москов, теленок Астреи, я припомню тебе!..
Пушечной пальбой загремели колеса графского дормеза по настилам моста.
ТРИ БУКВЫ
На краткий миг моя.
Потом навек
Я -- для тебя.
Старинный романс
Яличник, заспанный парнишка без шапки, -- невский ветер трепал всю дорогу его белесные волосы, -- перевез бакалавра на Островную сторону. Кривцов лежал в лодке ничком.
Заскрипели уключины, парнишка зацепил багром деревянную сваю:
-- Вылезай, гвардея, -- сказал он рассудительно. -- Было б вина не пить, а то, вишь, раскуражился...
Кривцов отсыпал ему в рваную шапку медяков.
Погашенным, темным стоял дворец Елагина. Бакалавр отпер ночную калитку за сараем, прошел к себе и, как был, в шляпе и в парадном кафтане лег на жесткий диван, задев головою "Похищение Европы". И тут же вспрянул со стоном:
-- Убил, убил!
-- Из-за тебя, Феличиани, из-за тебя, -- бормотал он лихорадочно высекая огонь.
И заслонив свечу ладонью, крадучись, пробрался на антресоли...
Запах птичьего пуха, шерсти, кислый воздух Калиострова чулана обдал его. Кривцов сел на корточки перед таинственной третьей дверью:
-- Госпожа, слышишь ли, знаешь ли, за одно имя твое я убил...
Бакалавр шептал, плакал, клялся и молился у запертого покоя.
Вдруг в замочной скважине щелкнул ключ.
Медля, толчками, дверь стала приотворяться. Кривцов отшатнулся. На пороге в белых одеждах -- как мертвая в саване -- стоит Санта-Кроче, в руке горящая свеча. Сияют влажные глаза.
-- Не пугайтесь, мой кавалер, -- грудным голосом сказала графиня. -- Не дрожите так, бедный москов.
-- Чур меня, чур... Видится мне...
-- О, нет... Отнюдь не видение, а живая Санта-Кроче, которую тронули до слез ваши горячие признания и печальные жалобы вашего флажолета. Не правда ли, концерты на рассвете были для меня?
-- Да, для вас, да, -- заикаясь от страха бормотал Кривцов.
-- И вот я отперла дверь. Войдите. Странное ночное приключение...
Тут Санта-Кроче закашлялась, прикрывая рот шелковым платком. Передохнула.
-- Я очень больна, мой ночной кавалер... -- Войдите.
В горенке Феличиани над чисто застланной постелью -- мраморное Распятие, у изголовья брошена на кресла крошечная книжка, католический молитвенник.
-- Не понимаю, не понимаю, -- озирался Кривцов, -- Санта-Кроче во дворце, Санта-Кроче тут... Две Санта-Кроче.
-- Не бойтесь: Санта-Кроче только тут. И протянула руки. Бакалавр сжал ее горячие ладони, заглянул в темные, влажные глаза:
