– Не забывай, милая Кети, что я теперь и самъ принадлежу къ рыцарскому сословію! – возразилъ совѣтникъ разсердившись. – Нужно только сожалѣть, что старыя поколѣнія тоже заразились духомъ времени и безжалостно отказались отъ своихъ прежнихъ учрежденій, которыя не должны были никогда измѣниться.
– Онъ больше католикъ, чѣмъ самъ папа, – пробормотала Генріэта и вошла въ комнату, между тѣмъ какъ Кети крѣпко затворила дверь, не спуская глазъ съ задумчиваго человѣка у кофейнаго стола. Она была очень привязана къ нему, когда была ребенкомъ и любила его, какъ и всѣ сближавшіеся с нимъ.
Родители его были честные ремесленники, но рано осиротѣвъ онъ поступилъ въ ученіе въ контору банкира Мангольда и впослѣдствіи, благодаря своей красивой наружности и хорошему характеру, сдѣлался его зятемъ.
Кети знала, что онъ страстно любилъ ея сестру Клотильду, былъ всегда почтителенъ къ ея отцу и всегда ласковъ со всею прислугою въ домѣ, – а теперь на губахъ его мелькала улыбка гордости и чванства, – вѣрно счастіе и богатство имѣли на него дурное вліяніе.
Генріэтта сѣла на низенькій, мягкій табуретикъ и, обхвативъ руками свои колѣни, сказала довольно колко: – Любезный Морицъ, не принимай, пожалуста, такого вызывающаго вида, а то пожалуй проснется какая нибудь старая прародительница и увидитъ какъ ея храбрый потомокъ варитъ кофе, а молодая красавица лежитъ на диванѣ и куритъ сигаретки.
При этомъ замѣчаніи Флора ни на волосъ не измѣнила своего положенія, только медленно вынула изо рта сигаретку и спросила равнодушнымъ тономъ:
– Это тебя безпокоитъ?
– Меня? – сказала Генріэтта смѣясь, – ты очень хорошо знаешь, что всѣ твои дѣйствія нисколько меня не трогаютъ, – свѣтъ великъ, если хочешь, можно удалиться…
– Прошу тебя, безъ насмѣшекъ, дорогая моя! Я спросила тебя изъ участія, потому что у тебя грудь слаба. – Яркій румянецъ покрылъ впалыя щеки больной дѣвушки, но вскорѣ опять исчезъ; на глазахъ ея показались слезы, – она видимо боролась съ собою.
– Благодарю тебя, Флора, но совѣтую тебѣ прежде всего заботиться о себѣ. Я отлично знаю, что эта сигара жгетъ твои пальцы и ты смертельно хочешь выбросить ее за окно, потому что она портитъ твои бѣлые зубы, но ты продолжаешь курить изъ упрямства, изъ страсти къ эмансипаціи. У тебя слишкомъ хорошъ вкусъ, что-бъ любить вдыхать въ себя этотъ ужасный дымъ.
– Скажите пожалуста, какого высокаго мнѣнія обо мнѣ эта рѣдкая дѣвушка! – сказала Флора, насмѣшливо улыбаясь.
– Ты пріучаешь себя курить и можетъ быть выдержишь характеръ въ продолженіи трехъ или четырехъ недѣль, – продолжала Генріэтта, – есть люди, которые избѣгаютъ курящихъ женщинъ и боятся ихъ какъ заразы. Ты видимо ищешь ссоры, хочешь разсердить человѣка, и этимъ послѣднимъ средствомъ достигнуть цѣли…
Флора приподнялась съ дивана и приняла гордый видъ.
– А если и такъ, сударыня! Я думаю мое дѣло, если я хочу нравиться или отталкивать?
– Напротивъ, въ настоящемъ случаѣ ты должна стараться осчастливить человѣка, – возразила Генріэтта съ раздраженіемъ.
– Право смѣшно! Развѣ я уже ношу обручальное кольцо? – сказала Флора, поднимая къ верху четвертый палецъ правой руки. – Благодаря Бога, еще нѣтъ! Впрочемъ тебѣ менѣе всѣхъ слѣдуетъ волноваться и брать его сторону. Ты больна и постоянно нуждаешься въ своемъ докторѣ, а онъ предпочитаетъ отправиться веселиться съ товарищами и остается въ отсутствіи цѣлыя недѣли.
Совѣтникъ вмѣшался наконецъ въ разговоръ раздраженныхъ сестеръ.
– Ты говоришь, что Брукъ пропадаетъ и ѣздитъ веселиться, вѣроятно потому, что онъ не объяснилъ тебѣ въ письмѣ причину своей поѣздки? – вскричалъ онъ разсердившись. – Но ты знаешь, что онъ никогда не распространяется о своихъ больныхъ. По всей вѣроятности его вызвали къ опасно больному.
– Въ тотъ городъ, гдѣ всегда можно имѣть знаменитыхъ профессоровъ университета? Вотъ фантазія! Не дѣлай себя смѣшнымъ такими илюзіями, Морицъ! Впрочемъ объ этомъ вопросѣ я съ вами говорить больше не буду – кончено!
Она протянула руку за чашкою и стала медленно глотать ароматичный напитокъ. Генріэтта-же отодвинула отъ себя поданную ей чашку; она подошла къ стеклянной двери, выходившей на руину. Стѣна была остаткомъ коллонады, которая нѣкогда соединяла главное зданіе съ башнею. Двѣ красиво изогнутыя арки, образовали теперь террасу съ великолѣпнымъ видомъ вдаль.
Генріэтта поспѣшно отворила дверь, прижала судорожно сжатыя руки къ груди и принялась съ жадностію вдыхать въ себя свѣжій воздухъ, но нѣсколько минутъ спустя покачнулась отъ сильнаго припадка удушья. Кети и совѣтникъ поспѣшили помочь страдающей, Флора тоже привстала и не хотя бросая сигаретку въ пепельницу, сказала съ раздраженіемъ:
– Теперь скажутъ, что всему виной табачный дымъ, но это сущій вздоръ. По настоящему тебѣ слѣдуетъ лежать въ постели, а не дышать весеннимъ воздухомъ среди руинъ, зта атмосфера чистый ядъ для людей твоего сложенія, – я не разъ уже предупреждала тебя, но ты никогда не желаешь принять хорошаго совѣта. Ты ужасно упряма и кромѣ того еще отклоняешь всякую врачебную помощь.
– Потому что я не желаю довѣрять мои легкія первому встрѣчному отравителю; – возразила Генріэтта слабымъ, но рѣшительнымъ тономъ.
– Это ты говоришь на счетъ моего бѣднаго медицинскаго совѣтника, – воскликнула Флора смѣясь. – Продолжай, дитя мое, не стѣсняйся, если это доставляетъ тебѣ удовольствіе! Я тоже не могу знать, какъ онъ составляетъ свои микстуры, но я вѣрно знаю, что онъ еще никому во время операціи не перерѣзалъ горла.
Совѣтнику были видимо непріятны эти слова, онъ поблѣднѣлъ и поднялъ руку, какъ бы желая зажать ротъ дерзкой дѣвушкѣ; онъ не въ состояніи былъ произнести слова и глаза его робко посмотрѣли на Кети.
– Ахъ ты безсердечная! – воскликнула Генріэтта слабымъ голосомъ.
– Нѣтъ, я не безсердечная, но настолько храбрая, что могу называть дурные поступки ихъ собственными именами, даже и тогда, когда эти суровыя слова растравляютъ мои собственныя раны. Меня принуждаетъ къ тому строгая правдивость. Вспомни о томъ печальномъ вечерѣ и спроси себя, кто правъ! Я знала, что неизбѣжно его паденіе съ высоты фальшивой, воображаемой славы, – такъ и случилось, – паденіе было унизительнѣе, чѣмъ я предпологала, – не вздумаете-ли вы оспаривать единогласный приговоръ публики? Что я не хочу раздѣлить съ нимъ его паденіе, это каждый пойметъ, кто меня знаетъ; я не умѣю говорить краснорѣчивыми фразами, какъ это дѣлаетъ наша бабушка, – да и не хочу. Я считаю очень смѣшными тѣхъ глупыхъ женщинъ, которыя открыто продолжаютъ обожать того, кто по мнѣнію свѣта давно уже не достоенъ, что-бы ему поклонялись.
Съ этими словамн она отворила дверь и вышла на террасу, послѣ этого горячаго разговора ей необходимо было освѣжиться; мраморная бѣлизна ея строгаго, римскаго профиля невольно оживилась, въ глазахъ сверкало презрѣніе и тонкія брови нервно вздрагивали отъ нетерпѣнія.
– Впрочемъ, онъ легко могъ наставить меня на путь истины. Я бы тогда съумѣла защищать его устно и письменно! – продолжала она, – но онъ предпочелъ отвѣтить мнѣ гордымъ, ледянымъ взглядомъ на мой единственный вопросъ касательно этого предмета.
– И этотъ отвѣтъ долженъ былъ удовлетворить тебя.
– Ошибаешься, любезный Морицъ; подобный отвѣтъ очень легокъ и удобенъ, но я не могу довольствоваться краснорѣчивыми фразами, – я требую большаго. Впрочемъ ты долженъ знать, что у меня нѣтъ недостатка въ доброй волѣ и я повторяю тебѣ то, что говорила съ самаго начала: докажи мнѣ и свѣту, что онъ добросовѣстно исполнилъ свою обязанность, – вѣдь ты былъ свидѣтелемъ…
Совѣтникъ торопливо отошелъ отъ двери и прикрылъ глаза рукою, – яркій солнечный свѣтъ невыносимо утомлялъ его зрѣніе.
– Ты хорошо знаешь, что я не въ состояніи доказать того, чего ты требуешь, вѣдь я не знатокъ въ медицинѣ, – отвѣчалъ онъ подавленнымъ голосомъ, почти что шопотомъ.
– Ни слова больше, Морицъ! – вскричала Генріэтта, все тѣло которой судорожно дрожало. – Каждая твоя попытка къ защитѣ еще болѣе раздражаетъ нашу гордую невѣсту, которая считаетъ себя вправѣ быть несправедливою и непостоянною. – Ея большіе глаза, горѣвшіе лихорадочнымъ огнемъ, съ ненавистью посмотрѣли на прекрасное лицо сестры. – Можно только пожелать, что-бъ твои жестокія маневры какъ можно скорѣе достигли цѣли, или яснѣе сказать, пусть онъ скорѣе замѣтитъ твое враждебное чувство и самъ добровольно возвратитъ данное тобою слово. Правду сказать, Брукъ ничего не потеряетъ, разставшись съ твоею холодною душою; но къ несчастію онъ любитъ тебя, и скорѣе сознательно надѣнетъ на себя цѣпи несчастнаго брака, чѣмъ рѣшится на разлуку, это онъ постоянно доказываетъ своимъ поведеніемъ.
– Къ несчастію, ты права, – сказала Флора небрежнымъ тономъ.
– И по этой причинѣ я буду всегда защищать его и гдѣ только можно разбивать твои интриги, – докончила Генріэтта задыхающимся голосомъ отъ внутренняго волненія.
