Князь горячо молился, подняв свои глаза к небу. Осторожно ступая, покачиваясь во все стороны, он побрёл вперёд между рядами убитых и раненых, встречая на пути таких же несчастных, как и он, но ещё более обессиленных от потери крови. Видеть их умоляющие взоры, слышать их просьбы о помощи было невыносимо, — но чем мог им помочь Гарин, сам едва державшийся на ногах!
— Ваше благородие! Прикончите со мною, — обратился к нему какой-то тяжело раненный солдатик, метавшийся в страшных мучениях.
— Ваше благородие, хоть бы глоточек водицы, уж очень жжёт! — слабо умолял другой.
Слёзы лились по лицу бедного Гарина, медленно пробиравшегося между грудой этих несчастных. От всей души хотел бы он помочь им — но чем? Запёкшиеся губы его дрожали и шептали молитву; он едва выбрался из этого страшного места; теперь уже ему реже попадались убитые и раненые. На дороге валялись исковерканные лафеты, обломки пушек и ружья. Гарин наткнулся на окровавленную саблю. Этой находке он очень обрадовался, поднял саблю и, опираясь на неё, пошёл далее.
«Если попадутся мне французы, я дёшево не продам свою жизнь: левая рука у меня ещё владеет», — думал он про себя.
Гарин уже прошёл порядочное расстояние, жажда стала ещё мучительнее.
«О, хоть бы каплю воды, губы мои совершенно запеклись», — простонал несчастный.
Ещё немного — и он увидел красивый домик, одиноко стоявший у опушки леса. Гарин радостно поспешил к жилищу, подошёл к окнам и попросил по-немецки:
— Будьте сострадательны, дайте мне немного воды и кусок хлеба.
Ответа не было; кругом была мёртвая тишина.
«Не отвечают. Дальше идти я не могу; войду в дом, может быть, здесь я вымолю себе пристанище».
Гарин с трудом добрался до сеней и отворил незапертую дверь. Страшный беспорядок был заметен повсюду; все окна были настежь растворены, стёкла выбиты, мебель взломана, изрублена, сундуки, комоды открыты, имущество разбросано по полу, посуда перебита.
Очевидно, обитатели этого дома скрылись от неприятеля, не успев ничего захватить с собою.
«Ниоткуда нет помощи!» — с грустью осматривая царивший беспорядок в комнате, убедился князь. Он вошёл в другую комнату, — и здесь всё было так же разрушено.
«Зачем ушёл я с поля битвы, зачем меня не убили! Лучше бы умереть! Тогда я пал бы славною смертью. Тяжело умирать всеми покинутым, одиноким. Матушка, сестра, отец! Знаете ли вы о моей несчастной судьбе? Будьте счастливы!» Губы раненого судорожно затряслись, смертная бледность покрыла его лицо, в глазах всё закружилось, забегало.
«Смерть, смерть!» — прохрипел он и без чувств повалился на пол.
В комнате опять настала тишина.
Солнце поднималось всё выше и выше; яркие лучи его проникли в окно комнаты и весело заиграли на эполетах гвардейца, лежавшего без чувств.
Спустя некоторое время около дома послышались спешные шаги, дверь отворилась — и седой как лунь старик, представительной наружности, с добрым, приятным лицом, вошёл в комнату. Старик был не один: его сопровождала девушка, с лицом, цветущим здоровьем, молодостью и красотою.
— Побывали и в моём укромном жилище наши враги. Посмотри, Анна, что французы сделали с нашим жилищем, — грустно жаловался старик.
— Отец, отец! Посмотри! — с испугом и удивлением проговорила молодая девушка, указывая на распростёртого на полу князя Гарина.
— Это русский офицер, я узнаю по мундиру. Он мёртвый, — сказал старик, нагибаясь над Гариным.
Красавица стала на колени и приложила свою руку к сердцу и потом к голове молодого человека.
— Отец! Он жив, дышит, — обрадовалась Анна. — Надо его положить на кровать.
Молодая девушка поспешно приготовила постель и помогла отцу положить раненого офицера.
— Я попробую привести его в чувство, — сказал старик. Он достал из кармана небольшую бутылку с крепким вином, налил немного в стакан, разжал стиснутые зубы раненого и влил ему в рот несколько капель; потом он стал растирать ему виски и лоб.
Живительная влага произвела своё действие; по всему телу князя пробежала дрожь, он открыл глаза и с удивлением посмотрел на молодую девушку и старика.
— Где я? — слабым голосом спросил он.
— У добрых людей, успокойтесь, — ответил ему по-русски старик.
— Пить, ради Бога, один глоток воды!
— Сейчас, сейчас. — Молодая девушка быстро вышла из комнаты и вернулась с кружкой свежей воды.
Раненый жадно глотал воду.
— Спасибо вам, добрая! Скажите, где я? Я ничего не помню, как я сюда попал. Кто вы? так хорошо говорите по-русски, а судя по одежде — вы, должно быть, австрийцы.
— Господин офицер, прежде всего вам нужен покой, говорить вам вредно. Обо всём вы узнаете после. Я промою и перевяжу вам плечо. Анна, нагрей скорее воды, — суетливо распоряжался старик.
— Мне есть хочется.
— О, это хороший признак! Вы скоро поправитесь. У нас есть холодное мясо и яйца — моя дочь сейчас приготовит для вас завтрак.
— Как мне благодарить вас! Ведь я обязан вам жизнью.
Гарин благодарно посмотрел и на доброго старика и на его милую дочь.
— Не волнуйтесь, вам вредно волноваться. Мы обязаны заботиться о вас — вы русский и за нас проливали кровь свою.
Старик искусно промыл рану и крепко забинтовал её. Сергей сильно стонал, но потом ему стало легче.
Анна нарезала мяса, очистила яйцо и поднесла это скромное блюдо к постели раненого.
— Пища подкрепит вас, господин офицер, — сказала молодая девушка.
— Скажите, как зовут вас и вашу прекрасную дочь?
— Я австриец Карл Гофман, а дочь мою звать Анной.
Князь Гарин проглотил несколько кусков мяса и запил вином. Силы его подкрепились, на бледном лице его стал заметен румянец.
— О, как мне теперь хорошо, легко! — весело сказал Гарин и взглядом поблагодарил красавицу. Анна вспыхнула и опустила свою чудную головку с вьющимися пепельными локонами.
— Теперь вы усните, молодой человек, сон для вас будет благодетелен, — укрывая тёплым одеялом князя, участливо сказал старик.
— А французы? — спросил Гарин.
— Не бойтесь, наши враги далеко ушли, — успокоил его старик.
Сергей скоро заснул, хотя спал тревожным сном.
— Ах, отец, если бы нам удалось спасти его! — сказала Анна.
— Он скоро поправится: молодость возьмёт своё, — ответил отец.
— Какой он красивый! У него такое доброе, приятное лицо. Он выздоровеет, отец, не правда ли?
— Надеюсь! За ним нужен только хороший уход.
— О, я буду хорошей ему сиделкой.
— Ах, проклятая война! Сколько сделала она несчастных, сколько невинной крови пролито на этой бойне. Да падёт кровь многих жертв на голову гордого победителя! И слёзы несчастных, осиротевших детей, оставленных отцов, матерей и жён вопиют о мщении!
Старик печально опустил седую голову и сидел в глубокой задумчивости.
Анна не смела прервать размышлений отца; она тоже молча сидела, порою посматривая любовно и ласково на спавшего офицера.
Опять наступила тишина в домике, прерываемая тяжёлым дыханием раненого.
Австрийский подданный Карл Гофман приехал в Петербург в конце царствования Великой Екатерины. В качестве хорошо образованного человека он поступил гувернёром в один из аристократических домов, где познакомился с одной бедной, очень хорошенькой девушкой. Она жила в том же доме из милости. Немец полюбил эту девушку, женился на ней и зажил счастливо, добывая средства педагогическим трудом; учеников у него было много, так что он зарабатывал хорошие деньги. У Гофмана родилась дочь, хорошенькая, как херувим; ей дали имя Анна. Мать воспитывала свою дочь в религиозном направлении, в духе православия. На пятнадцатом году только что начинавшая распускаться красавица Анна лишилась горячо любимой матери. Гофман горько оплакивал потерю жены; скорбь его была так велика, что в несколько дней он поседел как лунь. Похоронив жену, Гофман не остался больше в Петербурге и уехал на родину — в Австрию. Невдалеке от Аустерлица, ещё ожидавшего только своей крупной славы места знаменитого сражения, он купил небольшую ферму и в тиши и уединении предался сельскохозяйственному труду, отдавая свободные минуты своему любимому занятию — чтению книг. Анне он дал прекрасное образование: она отлично говорила по-русски, по-французски и по-немецки. На ферме они вели совершенно одинокую, замкнутую жизнь; единственным развлечением в долгие зимние вечера служили для них книги. Старый Гофман с увлечением читал произведения великих мыслителей и посвящал свою дочь во всю глубину и мудрость немецкой философии. Летом они целый день проводили в труде. Анна отлично хозяйничала, помогала отцу, и таким образом им удалось создать образцовое хозяйство. Так жили они, довольно счастливые, до тех пор, пока Наполеон — этот новый Аттила[21] — не вторгся с несметными полчищами в пределы Австрийской империи. Столица империи — Вена — находилась уже в руках завоевателя. Сражение при Аустерлице тяжело отозвалось на Гофмане и на его дочери: все работники, кроме одного — Иоганна, — разбежались. Старый Гофман вместе с дочерью и Иоганном, единственным своим преданным слугою, принуждены были искать себе приют и спасение в непроходимом лесу; что могли, они захватили с собой; сюда же они увели лошадей и коров. Французские солдаты не забыли, конечно, навестить ферму Гофмана и вволю на ней похозяйничали. Когда французское войско, преследуя союзников, далеко ушло от места сражения, Гофман вернулся в своё жилище и нашёл у себя нечаянного гостя, князя Гарина.
