Глинский снова помолчал и снова, постучав перстнями по краю стола, проговорил со вздохом:
— Мой добрый давний друг — великий магистр Тевтонского ордена герцог Фридрих — стар и болен. Не он сейчас управляет орденом, а его правая рука и, кажется, голова — граф Вильгельм. Штатгальтер связан и с папой, и с императором Максимилианом, и с курфюрстами. Изенбург не все может, но знает он очень много, и поэтому я считаю поездку к нему делом первой важности. С поездкой тебе все же придется повременить — дождемся, пока вернутся мои люди от Василия Ивановича, Богдана Стефановича и Менгли-Гирея[24]. Хотя Изенбург нам и друг, лучше ехать к нему с тремя козырями на руках, чем с мелкой картой.
«Откуда тебе известно, князь Михаил, что твои люди привезут в Туров козыри?» — подумал Шляйниц, но, как обычно, промолчал.
Михаил Львович — видать, и вправду продал душу черту — на лету ухватил невысказанную мысль, проговорил задумчиво:
— Если мы получим неблагоприятные вести и козыри в этой игре фортуна сдаст не нам, то графу Вильгельму мы об этом не скажем. Вильгельм знает очень много, но не все. — И, улыбнувшись, добавил: — Всего даже я не знаю.
И было непонятно: в шутку сказал это Михаил Львович или же всерьез?
Сорокатысячный табор отбитых у татар полоняников недолго шумел возле посадов Вильны. Почти сразу же стало таять великое многолюдство — бесприютное, голодное, бездельное. Не было работы, а значит, не было ни хлеба, ни крыши над головой.
Даром кормить такую несметную ораву никто не хотел, да и не мог. Тысячи несчастных побрели теперь на юг по тем шляхам, по которым всего месяц назад гнали их татары.
Первые два-три дня сердобольные горожане еще подавали несчастным полоняникам хлеб, репу, молоко. Потом и этого не стало. Жители Вильны быстро сменили жалость на равнодушие, и еще быстрее на место равнодушия пришла злоба. Кому нужны были тысячи праздношатающихся голодранцев, готовых из-за куска хлеба на все?
Николке удалось прибиться к артели землекопов, что рыли ров и насыпали новый городской вал. Работа была такая большая — тысячи людей могли возле нее прокормиться. Только, положа руку на сердце, не по душе было Николке землю рыть.
«Что я, слепец подземный? — думал Николка, с ненавистью швыряя лопатой тяжелую глину. — Сделали из человека крота и думают, век буду здесь землю ковырять».
Прежнее его казацкое житье — под небом и солнцем, в обнимку с ветрами, с травами впереплет — казалось далекой сказкой.
«В неволе у татар и то лучше было, — приходили в голову ему и вовсе уж нелепые мысли. — Хоть надежда впереди какая-никакая была. А здесь как вол в хомуте».
Ко всему, как на грех, зарядили дожди. Земля стала липкой, тяжелой. И однажды, вымокший до нитки, уставший до изнеможения, Николка сказал себе:
— Шабаш! Был Николка землероем, да весь вышел.
Набравшись решимости, побрел он отыскивать артельщика.
— Чего тебе? — спросил артельщик.
— Уйти из артели хочу, дядя Аверьян.
— Далеко ль собрался?
— Не знаю куда, только не хочу боле землю рыть.
— А чего ж еще мужикам на земле делать, если не пахать да не рыть?
— Боронить можно, — обозленно проговорил Николка, — гулять по ней можно, зверя-птицу бить, коней пасти, да мало ли чего еще можно!
— Воинников и без нас довольно, а шастать бездельно надолго ли тебя хватит?
— Ты за меня не страшись, дядя Аверьян, поди, не пропаду.
Рыло оглядел паренька от лаптей до нечесаной желтой копны волос. И Николка понял, что в глазах главного артельщика цена ему — полушка.
— До субботы потерпи, трудолюбец, — с немалым пренебрежением произнес Аверьян, — а там пущай придет ко мне ваш старшой. Скажу ему, сколь ты наработал.
Николка повернулся и побрел обратно — рыть ненавистную глину и ждать неблизкого еще конца недели.
В субботу выдали ему семнадцать грошей и разрешили еще одну ночь переночевать в артельной землячке.
В воскресенье, на Симеона-летопроводца, Николка пошел на базар, по-местному — торговице, или же маркт.
На торговице народу было много. Явился юнец сюда не за товаром — отправился послушать, о чем говорят люди, порасспросить да выведать, куда лучше подаваться на зиму. Долго бродил по рынку безо всякой удачи, пока наконец в рыбном ряду не попался ему словоохотливый рыжий литвин, торговавший вяленой рыбой и неплохо понимавший по-русски.
Литвин сначала долго рассуждал, что народу сейчас везде много, хотя вольный человек дело себе завсегда найдет. Поклонись только помещику — тут же получишь теплый закут, деревянную ложку, полбу хлебать, но тут же и лишишься кое-чего: за лавку возле печи да за тертую репу подаришь ему волюшку. Однако не отказался литвин и Николке путь указать.
— Пойдешь от Вильны на полночь и держись все время левой руки, ближе к заходу, — говорил он, тыча рукой в пространство. — На исходе второго дня пройдешь большой город — называется Ковно, или Каунас. Дальше держись так же, а у людей спрашивай дорогу к морю, чтобы привела к неринге-косе Куршей или к замку-пилсу Мемельбургу.
— Там много рыбы и мало людей, иди туда, — сказал литвин. И, поискав слова, добавил уверенно: — Я сам там был. Можешь верить. Нет никакой работы лучше, чем рыбу брать, — покой и воля.
Николка поклонился доброму человеку и, купив нехитрый припас, отправился к себе в землянку, всю дорогу думая об одном и том же: верить ли рыбному торговцу или же поопастись, и к Мемельбургу, в землю куршей[25], не ходить.
Повыспросив у артельщиков, что это за край и какие люди там живут, Николка собрался в дорогу и 8 сентября на осенины тронулся в путь. Неделей позже, на Воздвиженье, уже верстах в тридцати за Ковно, его нагнал обоз в три телеги. Возчик правил лишь первой лошадью, остальные были привязаны за облучки телег, идущих впереди. Мужик, проехав мимо Николки, пару раз обернулся и вдруг спрыгнул с телеги.
— Э-э-э, друг! — закричал он радостно.
Николка, приглядевшись, обрадованно ахнул: навстречу шел его мимолетный доброхот — рыжий торговец из рыбного ряда.
— Здорово, друг! — столь же сердечно приветствовал знакомца Николка. И в самом деле, как было не радоваться!
Человек бывалый, судя по всему, добрый, да и путь-дорога хорошо известна.
Широко улыбаясь, рыжий литвин спросил:
— Поедешь со мной?
— Если возьмешь, не знаю, как и благодарить!
Рыжий махнул рукой: пустое-де, садись.
Вместе дело пошло веселее. В дороге познакомились. Звали литвина Юозас, а на русский манер — Иосиф.
На другой день пристал к обозу еще один человек. Высокий худой путник назвался Митрием, по прозвищу Оглобля. Послал его хозяин из города Смоленска в Мемельбург проведать, прибыльно ли нынче заморским торговым людям продавать лен.
Оказался Митрий человеком знающим, словоохотливым. С Юозасом по-литовски говорил бегло. Не удержавшись, Николка спросил:
— А ты, дядя Митяй, отколе ж по-ихнему понимать наловчился?
Митрий ответил охотно:
— Это, вьюнош, дело меня выучило — торговля. Всякие народы, языки всякие промеж себя торгуют. Как же ты с ними договоришься, если не будешь по-ихнему понимать? А я, — добавил Митрий, чуть с похвальбой, — и по-немецки научен, и по-голландски, и по-польски.
«По-польски и по-литовски и я немного могу», — оскорбившись, подумал Николка, но рыжему ничего не сказал. А Митяй, будто учуяв Николкину обиду, сказал с утешением:
— Да ты-то еще молод. Поживешь в этих краях — не менее моего знать будешь. Дивные эти края! Кто здесь только не живет — и литва, и латы, и чудь, и курши, и поляки, и немцы, и русские, и свея, и еще многие малые племена, да из-за моря приходят сюда голландцы, немцы из Дацкой земли, мурмане[26]… — Митрий, перечисляя незнакомые Николке имена, с удовольствием загибал пальцы, когда пальцев на руках не хватило, довольно хохотнул.
— А кто же здесь всеми правит? — полюбопытствовал Николка.
— Трудный ты мне задал вопрос, вьюнош, — задумался Митрий. — Признаться, об этом ранее мыслить не доводилось. — Сощурившись, знаток устремил взгляд вдаль, будто высматривал что, но по всему было видно — в уме прикидывал, как на Николкин вопрос ответить.
— Больше всего здесь, конечно, крестьян, — проговорил наконец Митрий. — Это, конечно, не только здесь, везде так. Владеют ими паны-помещики. — Как бы проверяя себя и сам с собою соглашаясь, утвердил: — И это тоже везде так. Однако ж кой-какая разница есть. Земли эти, как в сказке, принадлежат трем царствам-государствам. От Вильны на заход и на полночь лежат земли литовского князя. На этих землях живут литвины, ими владеют паны-магнаты, шляхтичи и бояры. Дальше на полночь живут латы и чудь, над ними — другое государство. Хозяин в нем… — Митрий задумался — не мог сразу перевести на русский язык мудреный титул магистра ордена Святой Девы Марии Тевтонской в Ливонии. Подумав, перевел так: — Мастер, нет, не мастер, князь немецких Божьих рыторей в Ливонской земле.
