— Сколько ему лет? — спросил дяденька.
— В ноябре десять стукнет.
— Возраст пригодный. Его, я чую, драгунский праздник вскипятил… Ну, как скажешь, брать его с собой?..
— Не знаю, — ответил, потупясь, Сергей.
Он не мог сказать дяденьке: «Берите!», когда всей душой не хотел этого.
В корпус, да не в тот. Инспектор классов. Поединок с печенегом
Матушка просила взять Осипову Аниску, но дяденька отказал:
— На что, сестрица, кадету нянька? А двух дядек не по нашему кошту держать. Филя и вашему дофину дурного не сделает…
Матушка обижалась на непонятное слово «дофин», на то, что своих людей Семен Степанович зовет не по-барски ласково, а главное, что делается не по ее воле.
— Небось Ненилку везете, — упрекала она.
— Жену с мужем разлучать грех, — говорил дяденька.
— Сережино рожденье спраздновали, а Осенькина ждать не хотите, — уже хныкала матушка.
— Не я, корпус не ждет, — отвечал Семен Степанович.
Она плакала пуще.
Поехали двумя запряжками. В тарантасе — Семен Степанович с мальчиками и Фома, сзади — телега «запасу» и Филя с Ненилой.
Во Пскове прожили пять дней у Алексея Ивановича в казенном, скудно обставленном доме. Дяденька выправлял у предводителя дворянства нужные в корпус бумаги. Сергею, ходившему с крестным, город показался огромной диковиной. Каменные палаты в два жилья друг над другом, в лавках ружья, печатные пряники с цветным сахаром. Множество церквей бьют в колокола, и над всеми взлетают и снова садятся галки. Высоченные крепостные стены с башнями, те самые, за которыми оборонялись от поляков и шведов. Вот город так город!
До Петербурга добирались еще полторы недели. Трогались со светом, останавливались за полдень у крестьян — дяденька не любил станционных изб за нечистоту, — варили обед, отдыхали.
В Петербург въехали под дождем, завесившись кожаным фартуком. Пристали на Фонтанке у дяденькиного «однокорытника», который служил в Военной коллегии и обещал определить мальчиков в корпус. Дом был каменный, богатый, а господ двое — дочку единственную отдали в какой-то Смольный монастырь. Встретили хорошо: хозяин, бригадир, обнимал, целовал дяденьку, как родного. Отвели три горницы. Здесь мальчики впервые увидели высокие, под потолок, зеркала в золоченых рамах и пуховые подушки на мебели. На диване такая длинная подушка больно занятна: сел с маху на один конец — другой горой вздувается и с шипом из него воздух идет. Вкусно обедали за хозяйским столом, потом ходили в белую баню, что стояла в большом саду.
В первое утро заспались с дороги. Сбитень со сдобными булками подавали в их комнаты, — бригадир уехал в должность, барыня еще не вставала. Дяденька надел полный мундир и отправился к бригадиру в коллегию, чтоб вместе побывать у директора корпуса. Филе наказал держать мальчиков готовыми — в любую минуту может за ними приехать. Но день прошел, хозяйка прислала с лакеем обед — мясные блюда и сахарное пирожное — все вкусное, иначе, как в деревне, готовленное. Тревожились, не случилось ли чего с дяденькой. Хозяин, слышно, приехал, а его все нет. Наконец Семен Степанович вошел черней тучи.
— Живо укладывать, что разобрали. Через полчаса чтоб съехать!
— Обратно в деревню? — спросил Филя.
— На постоялый. Укладывай кой-как, только б скорей отсюда.
В сумерках водворились в двух пустоватых комнатах. Совсем стемнело, пока устроились на ночь. Поели домашнего. Фома ушел ночевать ближе к лошадям, в тарантас. Братьев уложили на одну кровать. В комнате было темно — взрослые сидели в соседней. Осип скоро стал дышать ровно. Сергей почесывался, кто-то кусал его. На цыпочках вошел Филя, взял укладку, неплотно закрыв дверь, вышел. Стал слышен голос дяденьки.
— На счастье, навязал мне Алексей Иванович письмо к инспектору другого корпуса — Артиллерийского. Сказывал, человек отменный. Завтра повезу к нему, буду просить. А от казнокрада не хочу и хлопот принять. Он одним сиротам благодетеля строит, а других обкрадывает, да еще смеючись про то сказывает, боров бессовестный! А без него в корпус зашел, то и вакансий нету…
Утром Семен Степанович торопил мальчиков — пора ехать. День выдался солнечный, жаль, что на тарантасе верх глухой, — братья высовывались из-под него так, что дяденька хватал их за плечи. Широкие улицы выложены камнем, с грохотом едут по ним верховые, телеги, кареты. Идут, разговаривая, всякие люди, разносчики с лотками перед брюхом выкрикивают свой товар. В огромных домах в четыре жилья окон не счесть. Над одной дверью висит золотой крендель, над соседней — железный сапог со шпорой, дальше — таз на ветру вертится.
— Булочник… Сапожник… Цирюльник, — пояснял дяденька.
Дальше река широченная, серая, с большими кораблями, мост на барках, как улица, и весь гудёт от копыт — едут в два ряда навстречу друг другу, а внизу, совсем близко, — волны. Ветер холодный свищет.
— Вон корпус Сухопутный, куда с канальей вчерась ехали, да дорогой не поладили… — указал Семен Степанович на красный домище. — Сворачивай, нам дальше.
За вторым мостом дома пошли маленькие, деревянные. Тарантас трясло на выбоинах мостовой, пешеходы шагали по дощатым мосткам вдоль заборов, за которыми желтели сады.
— А вон и Артиллерийский, верно, — указал дяденька. — Сказано на письме: у реки Ждановки. Вот она, речка.
Из-за длинного тесового забора виднелись крыши невысоких построек. Ворота настежь, солдат в красном кафтане впускает возы с сеном. За воротами — поросший жидкой травой плац, на нем четыре пушки на красных лафетах, около них второй солдат ходит с ружьем. Дяденька спросил, где квартирует инспектор классов Верещагин. Солдат указал один из флигелей, окружавших плац. Семен Степанович сошел у крыльца и скрылся за дверью.
— А коли не примут? — спросил Осип.
— Обратно в деревню поедешь… Аль струсил, к матушке, к Аниске захотел?..
— Сам захотел! — буркнул Осип, но губы у него дрожали.
На крыльцо вышел слуга и позвал братьев в дом.
В комнате, вдоль стен которой теснились на полках книги, за простым столом рядом с дяденькой сидел барин со строгим, показалось Сергею, лицом, в белом колпаке и стеганом халате.
— Здорово, недоросли, — сказал он.
— Здравствуйте, господин инспектор! — отвечали Сергей и Осип, как велел им дяденька.
— Ступайте сюда. Читай хоть ты, меньшой, сначала. — На край стола легла открытая книга.
— «Константин, царь греческий, — бойко забормотал Осип, — пишет, что россы издревле даже до Египта ездили морем. И не дивно, что Нестор называет Черное море росским, для россов по нему хождения. На берегах оного не раз пролилась кровь росская…»
— Хорошо, хватит, — сказал Верещагин. — Теперь ты.
Он открыл другую страницу, и Сергей прочел:
— «По приспевшему времени выходят поединщики на сраженье. Печенег, видя соперника роста перед собой мала, презирал и насмехался и, вдруг напустившись на него, закричал страшным голосом. Младой же славянин, схватив печенега, поднял, ударил о землю и дух из него вышиб…»
— Стой, и тебе довольно… А теперь снова меньшой. Сколько будет девяноста восемь да пять?
— Сто три, — без запинки ответил Осип.
Указательный палец инспектора нацелился на Сергея:
— А двадцать семь и пятьдесят два?
— Семьдесят девять, — так же быстро отозвался он.
— Изрядно складываете. А теперь делить станем.
Через полчаса Верещагин дал обоим братьям по четвертушке бумаги и указал на второй стол, пустой и длинный, стоявший у другой стены. На нем только и было, что чернильница да перья.
— Пишите, — сказал он, — сверху все с больших литер: «Его превосходительству директору Артиллерийского и инженерного кадетского корпуса господину генерал-поручику и кавалеру Мелиссино».
Когда прошения были присыпаны песком, Верещагин просмотрел их:
— Что ж, ваше высокоблагородие не зря время издерживали. В первый класс среднего возраста можно принять, ежели по языку французскому нагонят и особливо ежели генерал по летам младшего не учинит возраженья. Завтра доложу его превосходительству, а послезавтра, чаю, можно с утра везти их на новую стезю.
Вечером дяденька вывел Сергея на двор. Разыскав среди стоявших в ряд двух десятков экипажей свой тарантас, Семен Степанович полез на сиденье. И здесь поблизости переговаривались кучера, фыркали лошади, а дальше многоголосо шумел город, но все-таки можно было говорить без помехи.
— Слушай, крестник. — Дяденька охватил Сергея рукой за плечи. — Я вскорости уеду, и придется тебе своим умом жить. Конечно, Филя преданный человек, и ты не пренебрегай с ним советоваться, но ведь целые дни будешь без него, а вокруг товарищи, учителя, начальники. Так вот, запомни мои заветы. Они и на целую жизнь, если не свидимся. Первое — старший брат младшему наместо отца. Об Осипе заботься, в обиду его не давай. Прежние его противности на время забудь. Встанет на ноги, да не исправится, тогда можешь и рукой махнуть, а пока нет у него другой заступы. Второе — учись с прилежностью. В артиллерии — не в драгунах, надо многое уразуметь: и насыпку батарей, и пушек расстановку, и прицел, и пороховые составы, да мало ль еще что! Третий пункт — о службе. Начальников почитай — на субординации воинское дело стоит. Но не прислуживайся. Чины добывай старанием в обязанности. От товарищей, после же от солдат не отступайся в беде, паче же на них свою вину не моги свалить. Тогда и они тебя не подведут в мире и в войне. Но слепо за товарищами, куда попало, не лезь — немало глупостей и подлостей сдуру за молодечество почитается. И последнее помни — Непейцыны николи врагам спины не казали. А кадет — уж воинский чин, и считай, в корпусе свою службу начал. Живи так, чтоб не сказали: Непейцын сробел, Непейцын подвел… — Семен Степанович обнял Сергея еще крепче и в первый раз за все годы поцеловал в оба глаза, потом в лоб.
