— Отправили в ночь с пятницы на субботу, и повез их камергер его величества. Конечно, почему бы не отослать бриллианты в надежное место, а самому остаться в Париже и принять там доблестную кончину, хотя между нами говоря…
Итак, Фавье снова пришлось отправиться во дворец. Короля повидать ему не удалось. Но король все еще был тут. Через Блакаса — пренеприятнейшего господина Блакаса, с вытянутой, до невозможности постной физиономией под блекло-рыжим париком, этакого коротконожки с неестественно длинным туловищем, — так вот, через этого господина ему передали, что король не оставил своего намерения делать смотр гвардии, но пока что… Чистая фантасмагория!
Фавье попросили обождать в Маршальском зале.
С тех пор как придворными овладел неукротимый страх, Тюильри превратился в какой-то караван-сарай. Пропускали беспрепятственно всех военных — лишь бы в форме, люди приходили сюда, как в кофейню, встречались здесь и дамы, и все часами поджидали Бурьена, дабы принести лично ему на кого-нибудь донос. Уже целую неделю при дворе не было видно госпожи Дюра́: она была причастна к заговору, а ее супруг, несчастный герцог Дюра́, находился неотлучно при короле…
В прихожей набилось множество людей. Священники, генералы, министры. В королевских покоях шло непрерывное снование. К каждому, кто выходил оттуда, будь то господин де Жокур или лакей, будь то низенький толстяк Бертье с бледным, расстроенным лицом, на котором читалось явное волнение, будь то отец Элизе, хирург его величества, весьма странный «святой отец» — тощий, с маслеными глазками и великий охотник до грязных шуточек, — к каждому бросалась вся эта свора и с притворно скромным видом шептала что-то, хотя шепот походил, скорее всего, на откровенный вой. Ну что? Уезжает? Куда? Люди забыли всякое приличие. Все эти посетители прочно уселись на банкетки, боясь потерять занятое спозаранку место, боясь упустить момент, когда станут известны последние новости; кто предусмотрительно плотно позавтракал с утра, кто принес с собой в бумажном кульке холодные котлеты и селедку. Зрелище мерзкое, тем паче что даже воняло здесь, как в самой захудалой харчевне. Впрочем, в Павильоне Флоры всегда пахло кухней… Надо было послушать, как старички придворные умильно рассказывали соседям, что его величество изволили скушать за завтраком четыре жареных голубя с зеленым горошком… Потомки Людовика Святого умеют покушать!
Уже выйдя на набережную, полковник столкнулся с офицером Национальной гвардии в традиционной меховой шапке с золотым шнуром. Секунду он колебался. Неужели это тот самый Александр де Лаборд, которого он знавал еще в Испании? Род занятий Лаборда был тогда не совсем ясен. Позже Фавье встретился с графом в 1814 году — оба были членами комиссии, ведшей с союзниками переговоры о капитуляции Парижа. Как-то вечером у них произошел весьма и весьма занятный разговор. С прошлого года граф де Лаборд охотно стал вспоминать своего отца, гильотинированного в 1793 году. Хотя всем было известно, что мать прижила Александра от некоего австрийского принца… До Термидора Александр служил в австрийской армии. Но тогда, в тот вечер, когда в Париже ожидали вступления союзников и они оба находились у заставы Клиши, неподалеку от долговой тюрьмы, куда сносили трупы и где стояли со своими повозками беженцы-крестьяне, кто тянул тогда Александра де Лаборд за язык рассказывать полковнику Фавье о том, как он во времена Директории, возвратившись молодым человеком во Францию, стал заниматься живописью и, представьте себе, у самого Давида… сейчас у Давида занимается сестра Александра — Натали, герцогиня Муши… так вот тогда он увлекался опасными идеями и вступил в группу необыкновенных людей, их звали «Равными», да-да, дорогой мой, вы, должно быть, помните имена Дарте, Бабефа? Бывают вот такие апокалипсические, как сейчас, минуты, и тогда доверяешь первому встречному самое свое заветное.
Итак, сему Лаборду, бывшему бабувисту, ныне, в вербное воскресенье 1815 года, поручили охранять королевскую особу. Правда и то, что сестра его приходится невесткой князю Пуа, командиру национальных гвардейцев, приданных королевской гвардии. Совсем недавно генерал Дессоль назначил Лаборда начальником охраны, и сейчас Александр возвращался во дворец для обхода караулов, которые он поставил еще в полдень. Александр вежливо козырнул в ответ на приветствие полковника, в котором он в первую минуту не признал Фавье, а затем приблизился к нему и произнес, понизив голос:
— Дорогой друг, мне хотелось бы поговорить с вами…
Откровенно говоря, «дорогой друг» не так-то уж обрадовался этой новоявленной дружбе, но как было отказать? Они поднялись во второй этаж. Пост Национальной гвардии, как наиболее важный во дворце, разместили в одном из покоев королевской фамилии, и странно было видеть прихожую и столовую ее высочества герцогини Ангулемской, находившейся сейчас в Бордо, забитую людьми — сюда согнали человек пятьдесят в форме Национальной гвардии: гетры, белые штаны, перекрещенная портупея с прицепленной к ней короткой шпагой и лядункой; кто в медвежьей шапке, кто вовсе без головного убора, кто стоит, кто сидит на любом предмете, который можно превратить в сиденье, вокруг стола и маленького столика для посуды, кто вертит в пальцах самокрутку, кто дымит трубкой — все в самых вольных позах, однако при появлении офицеров солдаты вскочили. Лаборд сказал им что-то, и они ответили криком: «Да здравствует король!» И по говору их слышно было, что все они из простонародья. Большинство небриты.
— Это гренадеры Одиннадцатого и Двенадцатого легионов, — шепнул Лаборд на ухо Фавье. — Выбор пал на них потому, что тамошние командиры — люди вполне надежные.
У командиров был суетливо заискивающий вид, как у мелких чиновников при появлении начальства.
— Мне сделали выговор, — все тем же полушепотом продолжал Александр, — за то, что в карауле у Пон-Турнана у меня были люди из Сент-Антуанского предместья. Как вам это понравится… Это подразделение Третьего легиона, а легионом больше года командует знаменитый Ришар-Ленуар — говорят, он тесть брата Лабедуайера, что вполне вероятно. Но подумайте только сами: здесь, во дворце, и как раз в окружении графа Артуа, есть люди буквально неисправимые. Надо все-таки доверять парижскому народу; предместье, о котором они говорят, я, слава богу, знаю. Эти национальные гвардейцы готовы лечь костьми за королевский дом — вот и все. Что касается Ришар-Ленуара, король не пожелал его сместить: ведь он сделал для блага королевства куда больше, чем все наши ультрароялисты, вместе взятые! А что до Лабедуайера, он родня Шарля де Дама́, командира легкой кавалерии. Пусть нас не учат, дурачье этакое! — Он отвел полковника в сторону. — Я хотел вас вот о чем спросить… Мне известно, что план обороны Лувра разработан не без вашего участия… мы тоже приняли свои меры: удвоили караулы у Пон-Турнана, в картинную галерею нагнали без счета солдат, а внутренняя охрана готова в любую минуту к отходу и прикрытию королевской особы… Но все-таки душа болит за искусство. Вы представляете себе, а вдруг повредят «Брак в Кане Галилейской»? Но что поделаешь? Скажите-ка, вы ведь идете от господина де Блакас? К этому спесивцу нынче и не подступишься, но не за него же мы, в самом деле, идем в бой… Так вот, мне кажется, что в первоначальные планы внесены кое-какие изменения. Известно, что сам де Блакас уже отправил свою супругу и, говорят, заодно целую повозку с медалями — он, видите ли, коллекционирует медали! А дамы Дюра́, де Лаферронэ, де Жокур, княгини Ваграмская и Талейран вообще покинули пределы Франции! Да и наше присутствие в этих покоях лишь подчеркивает отсутствие ее королевского высочества… Мои парижские друзья сообщили мне…
К чему он клонит? В кулуарах дворца шептались, что раз король не является на Марсово поле, значит, он готовится улизнуть среди бела дня… Господин де Витроль говорит, что солнцу вовсе не так уж необходимо присутствовать при этом позоре…
Фавье повернул свою массивную голову к начальнику охраны и прочел на его физиономии выражение злорадного беспокойства — впрочем, и на лицах всех визитеров, толпившихся в королевской приемной, застыло то же выражение. И тот и другие взвешивали шансы Людовика XVIII. Сколько среди них уже готовятся провозгласить: «Да здравствует император!» Черт побери, в 1814 году мы видели обратную картину.
— Вот что, граф, ваше сиятельство, — сказал Фавье, по своему обыкновению называя полным титулом людей старого режима, и в этом чувствовалась известная нарочитость, — могу сообщить вам, что его величество проведет смотр «белых» и «алых» рот на Марсовом поле через полчаса или через три четверти часа…
Казалось, это известие успокоило бывшего бабувиста. Он осведомился, успел ли позавтракать полковник: дело в том, что у караула есть кое-какие припасы и они охотно поделятся с дорогим гостем. И здесь, в покоях герцогини Ангулемской, тоже несло обжоркой. Фавье поблагодарил и отказался. Его ждут в Военном училище.
