— Помилуй, да откуда ты знаешь, к чему сводится жизнь тех же Ратмановых? И есть ли у них другие интересы, кроме ковров и гравюр девятнадцатого века?
— Ну, у отца-то наверняка есть, служебные, деловые, — согласился Андрей. — Я про мать говорю. Не знаю, конечно, есть ли у нее другие интересы, да это и неважно. Она слишком довольна своей жизнью, понимаешь? Во мне такие люди вызывают недоверие.
Не так уж это ново, подумала Татьяна Викторовна, подавив вздох. Да, в нем уже начинают проявляться все черты настоящего художника… даже включая этот инстинктивный протест против всякого благополучия, против всех тех, кто «всегда доволен сам собой, своим обедом и женой»…
— Да, — сказала она вслух. — Бог с ними, впрочем. Я только одно хотела бы тебе сказать, Андрейка… по поводу младшей Ратмановой. Мне понятно твое стремление уберечь ее от мещанства. Но только учти вот что. Она почти твоя ровесница, а девушки, как я уже сказала, становятся взрослыми раньше вас. Поэтому не переоценивай своих сил. Если она действительно выросла в интеллигентно-мещанской среде, — я подчеркиваю — если! — потому что у меня такого представления не сложилось, — то ты, боюсь, ничего уже тут не сделаешь. Поэтому хорошо подумай, стоит ли…
— Стоит ли — что? — спросил Андрей, не дождавшись конца фразы.
— Ну, скажем, брать на себя задачу ее морального перевоспитания.
— Я не собираюсь ее перевоспитывать! Просто, если есть возможность внушить какие-то более правильные взгляды…
— Ты хочешь сказать, что не имеешь права уклоняться? Что ж, в этом ты прав, конечно… Нет, ты не думай, что у меня какие-то возражения вообще против твоей дружбы с Вероникой. Она интересная девочка, не то что эта ваша Рената, с которой я действительно не представляю, о чем можно говорить. Мне просто хотелось тебя предостеречь… вернее, не предостеречь, это не то слово. Ну, скажем проще — посоветовать!
— Я понял…
— Вот и хорошо.
— А чтобы ты на этот счет больше не беспокоилась, — добавил после паузы Андрей, — то могу тебе сказать, что я не из тех, кто может легка потерять голову.
Если бы так, с сомнением подумала Татьяна Викторовна, улыбнувшись сыну. Если бы так! Пускай-ка он и в самом деле поедет с этими студентами — все-таки смена обстановки, новые впечатления…
Переход в десятый класс не столько обрадовал, сколько обескуражил Нику. Последнее время она упорно твердила всем, что останется на второй год, сама в это поверила и на успевающих одноклассников уже посматривала с жалостью и чувством тайного превосходства. Еще бы! Им через год предстоят все муки, уготованные абитуриентам, она же будет еще беззаботно порхать по жизни, не думая ни об экзаменах, ни о конкурсах.
Лишний год — это великая вещь, думала она, неизвестно еще, что за этот год произойдет. А произойти в наше эпохальное время может все что угодно — например, отменят высшее образование для девушек. Или, например, сделают его всеобщим — тоже выход…
И все эти сладкие мечты вдруг рассыпались в прах, развеялись по ветру. Получив табель, Ника даже не стала звонить родителям — еще начнут поздравлять, чего доброго. Придя домой, она достала из холодильника початую банку сгущенного молока и поставила катушку с записями Клиберна, — сидела на тахте с поджатыми ногами, ела молоко ложкой и слушала музыку, от которой хотелось плакать и в более счастливые времена.
Когда банка опустела, а пленка кончилась, Ника подумала, что вот так кончается в жизни вообще все — и молодость, и любовь. Теперь ей очень хотелось пить, все-таки сгущенки оказалось многовато; она с наслаждением выпила стакан ледяной воды из сифона, добралась обратно до тахты и легла, чувствуя себя объевшейся и несчастной.
А вечером, конечно, было торжество и ликование. Оказалось, что родители все уже давно знали от завуча, только ей не говорили; и с работы явились с подарками: отец принес отличную кожаную папку, взамен того злополучного портфельчика, а мама — рижский кулон ручной работы, кусок неровно отшлифованного янтаря с мушкой внутри, оправленный в темное оксидированное серебро.
Сегодня янтарь произвел на всех большое впечатление, и Ренка немедленно предложила обменять его на свои знаменитые голубые очки. Кулон ходил по рукам, его трогали, терли, царапали вилкой, смотрели на свет и даже брали на зуб.
— Вот паразитство, — задумчиво сказал Игорь, разглядывая мушку. — Лежит, тварь, три миллиона лет, и как живая… А ведь от нас, братья и сестры, через три миллиона лет даже радиоактивного пепла не останется.
— Это произойдет гораздо раньше, — утешил Пит. — У урана не такой уж большой период полураспада.
— Может, придумаете что-нибудь повеселее? — спросила Катя Саблина. — Ника, забери у них свой янтарь, он на них плохо действует.
— А на меня тоже, — сказала Ника и отпила глоток терпкого прохладного цинандали. — Мне вот тоже лезут в голову всякие грустные мысли, когда я смотрю на эту муху.
— Ты-то сама не муха, — резонно заметила Рената.
— Ах, никто не знает, кто он такой, — вздохнула Ника. — В смысле — никто не знает сам себя…
— Что это вы сегодня расфилософствовались? — усмехнувшись, сказал Андрей. Он сидел, отодвинувшись от стола, и, положив ногу на ногу, рассеянно оглядывал публику в зале.
— Знаете, мне очень печально, что я перешла в десятый класс, — заявила Ника.
Игорь и Пит переглянулись и, уставившись на нее, как по команде сделали одинаково скорбные лица и одновременно постучали себя по лбу.
— Готова, — сказал Игорь.
— Доучилось наше дитя-цветок, — сказал Пит. — Вот тебе и «науки юношей питают, отраду старцам подают». Правда, там про дев ничего не говорилось.
— А девам науки никогда еще не шли на пользу, — сказал Андрей.
— Вы смеетесь, — вздохнула Ника, — а смешного нет ничего. Это все не так просто, как вам кажется. Хорошо кончать школу, когда знаешь, что дальше…
— Как — что дальше? — изумился Игорь. — Дальше известно что: гранит науки, светлые дали и сияющие вершины. Какого рожна тебе еще надо?
— Я сама не знаю, какого мне нужно рожна, — сказала Ника. — В том-то и дело. Хорошо грызть гранит науки, когда ты знаешь, ради чего стачиваешь зубы…
— Ничего, — утешил Игорь. — Сточишь — поставят новые. Из нержавейки!
— Это хорошо Андрею, — продолжала Ника, не обращая на него внимания. — Потому что он художник, а они все одержимые. Или тебе, Катрин, — вы с Питом тоже знаете, чего будете добиваться. Всякие там вычислительные устройства, программирование… Если это интересно — конечно, почему же не учиться. Но вот я не знаю. И Рената не знает. И ты, шут гороховый, тоже не знаешь.
— Это кто шут? Я бы попросил!
— Тоже мне… млекопитающее, — фыркнула Ника. — У тебя ведь тоже нет никаких серьезных интересов!
— Я бы попросил, — повторил Игорь. — Что значит — нет интересов? Я буду подавать во ВГИК. Ясно?
Все застонали хором:
— Во ВГИК!
— Спятил!
— Да тебя там затопчут на дальних подступах!
— Почем знать, — сказал Игорь. — Может, я сам кого-нибудь — под копыто? А?
— Я, например, буду подавать в медицинский, — сказала Рената. — А не пройду — устроюсь манекенщицей.
— Это хоть обдуманная программа, — усмехнулся Андрей, — заранее иметь запасной вариант, на случай «если не пройду». Впрочем, — добавил он, продолжая рисовать, — это нужно только вам, девочки. Для нас запасным вариантом будет армия.
— Точно! — воскликнул Игорь. — Возьму я автомат, надену каску! В защитную покрашенную краску!
— Нас выведут, — предупредила Катя.
— Ударим шаг по улицам горбатым, — немного понизив голос, продолжал Игорь, бренча на воображаемой гитаре, — как славно быть солдатом, солдатом… Ну что, братья и сестры, дрогнем?
Он разлил по бокалам остатки вина и посмотрел бутылку на свет.
— Увы, пусто. Как, мужики, скинемся еще на одну?
Пит и Андрей согласились, что скинуться необходимо — бутылка на шестерых это вообще не дело. После этого все дружно выпили, молча и не чокаясь; кто-то от кого-то слышал, что чокаться теперь не принято, Андрей ободрал апельсин и подал Нике.
— Спасибо, — сказала она. — Половинку. Нет, нет, бери, мне столько не съесть.
— Кстати, — сказал Андрей. — Я читал где-то, что у Евы на самом деле это был апельсин, а не яблоко.
— Ну, тем лучше, — улыбнулась Ника. — Считай, что я тебя соблазнила.
— Кто, кто кого соблазнил? — не расслышав, заинтересовалась Рената.
— Я соблазнила Андрея, — непринужденно пояснила Ника.
Какой-то пожилой человек, вставший из-за соседнего столика, глянул на нее изумленными глазами, проходя мимо.
— Вы уже совершенно неприлично себя ведете, — сказала Катя. — Дождетесь, что нас действительно выведут.
— А мы ничего не делаем, — возразил Игорь. — С каких это пор компания взрослой молодежи не может посидеть днем в кафе за бутылкой вина?
