газету, даже не подозревая, что сидящая напротив перед банкой джема жена тоже воевала? Пусть работницы БП и не стояли под пулями и бомбами, но они сражались – о да, и еще как. Теперь их называют просто домохозяйками, учительницами, «безмозглыми дебютантками», а они, вероятно, прикусили язык и скрыли свои раны – совсем как Озла. Потому что работницы БП тоже получили свою долю военных ранений. И не только женщина, приславшая Озле квадрат Виженера, сорвалась, не выдержав напряжения, и очутилась в дурдоме, невнятно бормоча.
«Вытащи меня отсюда, – вот что было зашифровано в ее послании, – ты передо мной в долгу».
И много о чем еще говорилось в той записке…
Телефон оглушительно заскрежетал, и Озла, подскочив от неожиданности, схватила трубку.
– Может, все-таки встретимся? – выпалила она, сама удивляясь, какое облегчение принес ей этот звонок. Пусть они с бывшей подругой на дух друг дружку не переносят, но если не придется справляться с этой проблемой в одиночестве…
– А с кем это вы встречаетесь, мисс Кендалл? – Голос был мужской, вкрадчивый, маслянистый, как пленка бриллиантина на волосах торговца обувью в Чипсайде. – Куда вы собрались? Быть может, на тайное свидание с женихом принцессы?
Озла выпрямилась. Напряженные нервы внезапно успокоились под всплеском чистейшего омерзения.
– Не помню, для какой скандальной газетенки вы пишете, но прекратите молоть чепуху и проваливайте ко всем чертям! – Она бросила трубку. Любители копаться в чужом белье так и вились у ее порога с того самого дня, когда стало известно о помолвке в королевском семействе. Неважно, что ей было нечего скрывать, – им требовался грязный скандал, вот они его и вынюхивали.
Всего час назад она искала любой предлог, чтобы сбежать от них, от предсвадебного ажиотажа, подальше от Лондона… В ее ушах снова зазвенел разъяренный голос из телефонной трубки: «Катись к черту, Озла Кендалл!»
– Да заткнись ты! – воскликнула она вслух, внезапно принимая решение. – Я приеду и поговорю с тобой лично, нравится тебе это или нет.
По телефону о женщине из психбольницы нельзя было даже заикнуться, а единственный человек, с которым она могла о ней поговорить, теперь жил в Йорке. Далеко, очень далеко от Лондона. Вот и отлично. Двух зайцев – одним выстрелом.
Семь лет назад. Июнь 1940 года
«Дорогой Филипп, я работаю в каком-то дурдоме, честное слово». Озла представила себе, как пишет эти слова светловолосому принцу. Конечно, никаких подробностей о новой работе в письмах, которые она посылала на его корабль, сообщать было нельзя, но она привыкла мысленно разговаривать с ним, вышивая забавные разноцветные узоры по суровой канве повседневности. «Точнее, это дурдом поменьше внутри большого. Большой называется Блетчли-Парк, а маленький – Четвертый корпус. Описать Четвертый корпус поистине невозможно».
Дав подписку о неразглашении государственной тайны, на следующее же утро, ровно в девять часов, она вышла на свою первую смену, в восторге от того, что будет заниматься чем-то поважнее клепания листов дюраля. Больше всего на свете ей хотелось проявить себя, доказать всем, что веселая девушка из Мейфэра, которая однажды присела в реверансе перед королем, увешанная жемчугами и увенчанная страусовыми перьями, в военное время способна тем не менее закатать рукава и исполнить свой долг перед родиной не хуже других. И что ей вполне можно доверить важную работу.
Ну да, собирать «харрикейны» тоже было полезным делом, но то, чем ей предстояло заниматься теперь, находилось совсем на другом уровне. Озла уже поклялась себе, что не сбежит отсюда, как бы трудно ни пришлось. Жаль только, что они с Маб не будут работать вместе. «Дорогой Филипп, девушка, с которой я квартирую, просто невероятная. Запрещаю тебе с ней знакомиться, слышишь? Не то ты наверняка тут же влюбишься в нее, и тогда я ее возненавижу. Ее, не тебя – ты-то просто не сможешь удержаться. Маб достаточно всего лишь приподнять свою роскошную бровь – и дело сделано. А мне не хотелось бы ее ненавидеть. Мне нужны союзники, чтобы выжить в доме жуткой миссис Финч. Позже расскажу о ней подробнее».
Солнечным июньским утром Озла и Маб прибыли к воротам Блетчли-Парка. Дальше Маб направили в Шестой корпус, а Озлу – в Четвертый.
– Ну что ж, – Маб лихо сдвинула набекрень свою соломенную шляпку, – покажи мне хоть одного подходящего холостяка, Шестой корпус, и мы с тобой сработаемся.
Озле оставалось лишь надеяться, что Маб встретился экземпляр поинтереснее того, что открыл дверь ей самой.
– Отдел немецкого военно-морского флота, – вместо приветствия сообщил ей приземистый лысеющий мужчина в свитере с узорами, когда Озла переступила порог длинного зеленого здания, которое прилепилось к боку особняка, словно гигантская лягушка. – Вы по немецкой части?
– В смысле, принесла ли я в сумочке живого немца? – рассмеялась Озла. – Вынуждена тебя разочаровать, дружок.
Он недоуменно посмотрел на нее. Озла вздохнула и на безупречном верхненемецком [26] принялась цитировать Шиллера. Мужчина остановил ее нетерпеливым жестом:
– Хорошо, хорошо. Будете помогать с регистрацией бумаг, разбирать телеграммы, сообщения с телетайпа…
Он быстро провел ее по корпусу, показывая, что где находится: два просторных помещения, разделенных дверью, дальше комната поменьше и еще одна, разгороженная на крохотные закутки.
Везде длинные столы, заваленные бумагами и географическими атласами, вращающиеся стулья, стеллажи с ячейками для документов, выкрашенные в зеленый цвет стальные шкафы с картотекой… Духота была невыносимая. Мужчины работали в рубашках, женщины поминутно промокали носовыми платочками лоснившиеся лица.
– В общем, разберетесь, – рассеянно сказал провожатый Озлы, передавая ее приветливой женщине средних лет.
Та поняла причину замешательства новенькой и ласково улыбнулась.
– Даже попытайся он вам что-нибудь объяснить, понятнее бы не стало. Университетские на такое просто неспособны.
«Вот так, дорогой Филипп, со словами “В общем, разберетесь” меня и ввели в мир криптоанализа».
– Я мисс Синьярд, – представилась женщина и подвела Озлу к остальным сотрудницам отдела. Некоторые девушки, несомненно, были из одного с ней социального класса – их выдавали мейфэрский выговор и драгоценности, другие явно получили высшее образование. Расторопные и дружелюбные, они растолковали Озле, как все устроено. Кто-то сортировал телеграфные бланки, кто-то занимался доселе неизвестными немецкими корабельными кодами и определял принадлежность позывных, подчеркивая их карандашом. Озле вручили высоченную стопку бумаг и дырокол:
– Возьмите-ка эти сигналы и подшейте их как положено, моя милая. Это старые сообщения, зашифрованные ранней версией военно-морской «Энигмы». Шкафы бедного мистера Бирча трещат по швам, давно пора все разобрать.
Озла изучила один из листков. Похоже на радиосообщение; переведенные с немецкого фразы то и дело обрывались, как будто переводчикам дали лишь фрагменты текста.
– А почему вот тут – по-немецки,
