он становится третьим викарием, в 1913-м — вторым, в 1914-м — первым. 6 марта 1917 года епископ Вениамин вступил во временное управление столичной епархией, а 24 мая свободным голосованием клира и мирян был избран архиепископом Петроградским и Гдовским. 13 августа, почти накануне Октябрьского переворота, Вениамин возведен в сан митрополита. По свидетельству современников, он совершенно лишен был чванства, был простым и отзывчивым в общении.
— Я стою за свободу Церкви! — говорил новый митрополит. — Она должна быть чужда политики, ибо в прошлом она много от нее пострадала.
Говорят, что особенно любили митрополита Вениамина на рабочих окраинах… Таким был этот человек, который обратился к своей пастве в Прощеное воскресенье. Покаянное настроение праздника и определило характер наставления…
— Зовите народ к покаянию! — призывал патриарх Тихон. — Да омоется покаянными обетами и Святыми Тайнами, да обновится верующая Русь!
— Пришли печальные времена… — словно бы отвечая патриарху, говорил из Петрограда митрополит Вениамин. — Велик гнев Божий… Нужно молиться…
Произнесенную в Лавре речь услышали не только верующие, изложение ее попало в рабочие сводки ГПУ, зазвучало в коридорах Смольного…
В научных исследованиях, посвященных анализу петроградских событий начала 1922 года, существует устойчивый стереотип, согласно которому утверждается, что отношение Г. Е. Зиновьева к изъятию церковных ценностей было более сдержанным, чем в Москве. Утверждается, что петроградский Помгол якобы первоначально полагал, что речь идет действительно лишь о помощи голодающим, и в связи с этим в феврале — марте наблюдалось даже некоторое потепление в отношениях Церкви с петроградскими властями. К сожалению, вся эта концепция выстраивается на уровне введенных в фактологию заблуждений и гипотез и никакими документами не подтверждается. Не удалось нам обнаружить таких документов и в двадцатисемитомном деле № 36314. Более того, знакомство с материалами дела дает основание утверждать, что до выступления митрополита Вениамина в Лавре все попытки властей вступить в диалог с Церковью носили явно провокационный характер. Предполагалось, по-видимому, использовать результаты этих «переговоров» в набиравшей обороты газетной кампании.
Вел переговоры Семен Иванович Канатчиков, ректор университета имени тов. Зиновьева, поэтому ему и передадим слово.
«Я лично имел полное право вызвать митрополита в Смольный… — с нагловатой развязностью рассказывал он на процессе. — Но опять-таки, не желая вносить в это дело прямолинейность, решил отправиться в Лавру, чтобы объявить о том постановлении, которое состоялось в Смольном…»
Допрос Канатчикова на процессе длился целый день, и за это время Семен Иванович, путано повествуя о сорванных якобы по вине митрополита Вениамина переговорах, успел рассказать немало интересного и о себе самом. Он поведал, к примеру, о весьма странном устройстве собственной головы… «Я схематической памятью обладаю, у меня память на общие положения, но относительно деталей, так сказать, отдельных фактов, эпизодов, я их, повторяю, никогда не удерживаю в памяти» [12]. Существует определенная схема принципов, поэтому я этих фактов обыкновенно не стараюсь удерживать в памяти». С оруэлловскими персонажами Семена Ивановича Канатчикова роднит не только организация его мыслительного процесса, но и моральный облик, который тоже раскрылся во время процесса достаточно ярко. Свои показания ректор университета имени тов. Зиновьева менял, нисколько не затрудняя себя соображениями порядочности, в полном соответствии «с определенной схемой принципов». Так вот, этот оруэлловский персонаж и явился к митрополиту Вениамину для переговоров.
Первым делом Семен Иванович спросил у владыки, знаком ли тот с декретом ВЦИК.
Митрополит ответил, что о декрете слышал, но текста его не читал (декрет ВЦИК был опубликован только 26 февраля), никаких официальных уведомлений не получал.
— А воззвание патриарха Тихона, гражданин Казанский, вы получали?
— Официально мы не получали и воззвания… — ответил митрополит.
Уклончивость его ответов весьма огорчила Семена Ивановича.
«Затем, когда я предложил ему (митрополиту Вениамину. — Н. К.) содействовать нам по проведению декрета, не вызывая никаких конфликтов на этой почве, он на это весьма точно так же неопределенно заявил, что так как церковь теперь является демократической и так как я (митрополит Вениамин. — Н. К.) — лицо хотя и стоящее во главе, но не имеющее права самостоятельно действовать, то поэтому я (митрополит Вениамин. — Н. К.) обращусь к собранию районов. Для этой цели и попрошу вас (Канатчикова. — Н. К.) явиться на это заседание и тогда мы (духовенство. — Н. К.) совместно с вами обсудим эти вопросы» [13].
Судя по манере излагать свои мысли и обстоятельства дела, ректор университета имени тов. Зиновьева избытком культуры и образования не страдал. Трудно заподозрить его и в переизбытке ума. На процессе, хотя и готов был Семен Иванович дать самые невыгодные для митрополита показания, он не умел сделать это, все время путался. Расписывая «коварство» священномученика, он обличал только самого себя…
Нет! Митрополит не хитрил, не крючкотворствовал… У него действительно не было официально переданных ему документов, вступать же в обсуждение их, основываясь лишь на газетных пересказах, митрополит не мог себе позволить. Слишком серьезным был вопрос. Разумеется, владыка не стал объяснять этого Канатчикову. Во-первых, не счел необходимым, а во-вторых, едва ли Семен Иванович сумел бы понять его.
Что могло быть, если бы митрополит не уклонился от навязываемого обсуждения, видно из дальнейшего «диалога».
— Вы, гражданин Казанский, не стремитесь помогать советской власти… — горестно вздохнул Канатчиков. — А напрасно… Это не в интересах Церкви. Из-за недопонимания и происходят досадные нарушения…
— Да… — спокойно подтвердил митрополит. — С вашей стороны имеется много нарушений.
«Я попросил его указать, какие нарушения именно. На это он мне говорит, что нам (Церкви. — Н. К.) запрещают производить кружечный сбор в пользу голодающих, затем нас (Церковь. — Н. К.) травят в газетах, запрещают оказывать непосредственную помощь голодающим, кормить их, закрывают домовые церкви, не помню еще какие требования в этом смысле. Я (Канатчиков. — Н. К.) на это ответил, что с нашей стороны относительно нарушения декрета никаких не может быть разговоров относительно уступок. Я указал, что домовые церкви закрываются на основании декрета, и местная власть с этим запоздала. Она виновата, что до сих пор эти церкви не закрыты. Если закрывают, следовательно, поступают по праву, именно осуществляют декрет, который обязаны давным-давно осуществить. Что касается помощи голодающим, я (Канатчиков. — Н. К.) не уполномочен решать непосредственно, но я лично думаю, что никому не возбраняется оказывать эту помощь. Кроме того, он (митрополит. — Н. К.) заявил: нам запрещают преподавать Закон Божий в церкви, на это я ответил, что вообще декретом не предусмотрено преподавание Закона Божия в церкви. Претензия не основательна» [14].
Непроходимая тупость, как мы видим, очень удачно совмещалась в Семене Ивановиче с патологической ненавистью к Православной Церкви… Тем не менее митрополит слово сдержал. Через несколько
