Но самый волнующий для мальчика момент наступил, когда приговоренного к смерти героя замуровали в огромной гробнице. Его окружили нерушимые и мрачные стены, сомкнувшиеся, как рок, при тусклом сценическом освещении. И вдруг он открывает, что его возлюбленная Аида, якобы предавшая его, заключена там же, так как решила разделить его участь. Когда влюбленные приступили во тьме к финальному завораживающему дуэту, Сальваторе взглянул на отца.
Лицо Джованни Карузо было чуть запрокинуто. Оно выглядело вполне заурядным – широким и смуглым, лицом трудяги из Меццоджорно. Но в профиль оно показалось пареньку прекрасным, как лицо римского аристократа. И Сальваторе заметил в призрачном свете, что оно, хотя и застыло, было мокрым от слез.
Он крайне бы удивился, узнав, что светская леди по имени Роуз Вандейк Мастер уже встала, чтобы покинуть свою ложу до конца оперы.
Следующей весной Сальваторе впервые поругался с Паоло. Все произошло во время их обычного визита с сапожными щетками в офис.
Поразительно, как быстро забылась осенняя биржевая паника. Обитатели офиса успешно делали деньги и даже порой, если находились в хорошем настроении, давали мальчикам доллар на чай. На этот же раз, после того как им заплатили за чистку полудюжины пар обуви, доллар сунул человек, говоривший по телефону. Как только они дошли до лифта, Сальваторе взглянул и понял, что это не доллар, а пятерка. Он показал ее Паоло.
Явная ошибка, спутать было легко. На долларовой бумажке фигурировали белоголовый орлан и портреты Линкольна и Гранта; на пятидолларовой – бегущий олень. Но они были одного размера, а тот человек был занят телефонным разговором.
– Лучше сказать, – произнес Сальваторе.
– Рехнулся? – Паоло презрительно уставился на него с высоты своего роста.
До недавнего времени Паоло был выше на самую малость, но в прошлом в году неожиданно вымахал и чуть не догнал отца. «Джузеппе таким не вырос, – сказала мать. – Наверное, это Америка виновата». Она не обрадовалась такому внезапному росту. Паоло, видимо, тоже, потому что изменился и внутренне. Они с Сальваторе были союзниками во всех делах, но он уже не сыпал шуточками, как раньше. А иногда, идя с ним по улице, Сальваторе бросал на него взгляд и понимал, что знать не знает, о чем тот думает.
Сальваторе не показалось, что он так уж рехнулся. Пять долларов – огромные деньги. Человек наверняка ошибся. Нечестно оставить эту бумажку себе.
– Он ошибся. Это похоже на воровство.
– Его забота. Откуда нам знать, что он не хотел дать пятерку?
– Он взбесится, когда до него дойдет, – возразил Сальваторе, – и после возненавидит нас, а мы от него видели только хорошее. Если мы покажем ему пятерку, он, может быть, порадуется и отдаст сам.
– Ты что, вообще не соображаешь? – прошипел Паоло.
Он начал распаляться всерьез. Тут прибыл лифт, и он втолкнул Сальваторе в кабину, знаком велев заткнуться. И набросился на брата уже на тротуаре, когда они покинули здание.
– Знаешь, что он подумал бы, покажи мы ему пятерку? Запрезирал бы нас! Это Нью-Йорк, Тото, а не женский монастырь. Хватай все, что можешь. – Видя, что Сальваторе не убежден, он взял его за плечи и встряхнул. – Чем, по-твоему, занимаются в этой конторе весь день напролет? Торгуют. Покупают и продают. Ошибешься – заплатишь. Выиграешь – разбогатеешь. Таковы правила. Не хочешь брать деньги? Ну и плетись в хвосте!
– Папа говорит, что важно, чтобы тебе доверяли, – уперся Сальваторе.
– Папа? Да что он знает! Папа доверился синьору Росси, который забрал все наши деньги. Наш отец – идиот. Неудачник. Тебе это известно?
Сальваторе секунду потрясенно смотрел на брата. Он никогда не слышал, чтобы об отце высказывались в таких выражениях. Паоло скривился и бросил на брата хмурый взгляд.
– Не смей так говорить! – выкрикнул Сальваторе.
Вернувшись вечером домой, они, как обычно, выложили добычу на стол перед матерью. Паоло разменял пятерку, но Кончетта все равно удивилась сумме.
– Вы столько заработали? Может, украли? – подозрительно спросила она.
– Я никогда не краду, – ответил Сальваторе, чем она и удовлетворилась.
Но в последующие месяцы, хотя веселость Паоло отчасти восстановилась, Сальваторе чудилось, что в его отношениях с братом образовалась трещина. Они ни разу об этом не заговорили.
Сальваторе же сблизился с Анной. Раньше она казалась заносчивой и властной, но теперь он стал старше, начал работать, и разница в возрасте уже не так сказывалась. Он видел, как много она делает по хозяйству, и тоже старался помочь. Двое младших полдня проводили в школе, но когда возвращались, то именно Анна присматривала за ними и готовила ужин, покуда мать работала. Анна старалась держать Анджело подальше от отца, так как Джованни раздражала его мечтательность. С маленькой Марией было проще. Круглолицая и ясноглазая, она стала любимицей семьи.
Бо́льшую часть дня мать просиживала за столиком у окна в передней спальне, где стояла купленная в рассрочку швейная машина Зингера. Анна, устроившись рядом в небольшом кресле, накладывала стежки вручную. Летом было не так уж плохо, но долгими зимними вечерами начиналась другая история. В доме имелось только газовое освещение. Сальваторе видел, что даже при добавочном свете керосиновой лампы обе женщины напряженно всматривались в шитье, а мать временами встряхивала головой и говорила Анне: «У тебя глаза помоложе. Посмотри, ровно вышло?»
Он знал, что женщины ютились в таких каморках по всему Нижнему Ист-Сайду, еврейки и итальянки. Некоторые семьи организовывали на дому потогонное производство, нанимая на круглосуточную посменную работу еще более бедных девушек. Таким было устройство легкой промышленности. Анна приходила от закройщика с огромной кипой недошитых вещей. Иногда Сальваторе предлагал отнести готовые изделия обратно.
Одним июньским вечером он, направляясь к закройщику, проходил мимо здания, откуда валом валили молодые женщины. Большинство были еврейками, но они не сочли зазорным ответить любопытному итальянскому пареньку, который спросил, чем они занимаются. Жизнерадостно все объяснив, они пошли своей дорогой. По пути домой Сальваторе размышлял над услышанным. За ужином он поделился этим с семьей.
– У них там фабрика, где шьют одежду, и много девушек того же возраста, что Анна. Работают в большом помещении с высокими потолками, электричеством и рядами швейных машин. Платят прилично, рабочее время оговорено. Может, и Анне туда податься?
Подобные решения всегда принимались отцом. Джованни Карузо покачал головой, не одобрив ухода Анны из дома. Жена его, впрочем, была готова подумать.
– Дома Анна портит глаза, – сказала она. – Не успеет найти мужа, как ослепнет. Джованни, позволь мне взглянуть на это место – просто посмотреть, что там такое.
На другой день они с Анной пошли разбираться. Через неделю Анна Карузо приступила к работе на фабрике «Трайангл».
У Сальваторе изменилось расписание. До раннего вечера он чистил ботинки с Паоло, а потом брал Анджело и шел встречать Анну.
Фабрика «Трайангл» находилась на мощеной улице сразу к востоку от Вашингтон-сквер-парка, где начиналась Пятая авеню. В парке на гранитном постаменте возвышалась красивая статуя Гарибальди. Северянин, нужно признать, но хотя бы итальянец. Находясь в изгнании, великий герой короткое время даже жил на Стейтен-Айленде, и Сальваторе был горд тем, что Гарибальди почтили памятником в городском центре. Каждый вечер они с Анджело ждали здесь Анну. Иногда ее задерживали допоздна, и он, если она не появлялась, отводил Анджело домой. Но обычно она приходила, и они шли втроем, останавливаясь купить мороженого или печенья.
Анна была довольна. «Швейная компания „Трайангл“» занимала верхние три из десяти этажей большого квадратного здания. Фабрика специализировалась на пошиве длинных юбок и белых приталенных блузок в стиле «девушек Гибсона»[60], которые считались модными в трудовой женской среде. Бо́льшая часть работы выполнялась за длинными столами с рядами швейных машин, приводившихся в действие общим электромотором. Это было намного эффективнее педальной машины, которой пользовалась мать. Среди работников было много мужчин, некоторые работали в бригадах под началом субподрядчика, но и девушек хватало с избытком. Большинство были еврейками, а треть, возможно, находилась в том или ином родстве с хозяевами – мистером Бланком и мистером Харрисом, но попадались и итальянки. Все они жаловались на скудную плату и длинный рабочий день.
– Но там хотя бы хватает воздуха и света, – говорила Анна, – а девчонки приветливые.
Сальваторе догадывался, что она была еще и рада вырваться из дому.
Другим последствием нового расписания стало сближение Сальваторе с братишкой.
Анджело так и остался фантазером. Он учился с переменным успехом, но любил рисовать. Ходил с карандашиком в кармане, используя каждый клочок бумаги, какой попадался под руку. Отправляясь встречать Анну, они с Сальваторе часто меняли маршрут. Анджело почти всегда находил что-нибудь занятное и зарисовывал увиденное, пока Сальваторе не оттаскивал его прочь. То приметит красивый узор над парадным входом, то глянет вверх и увлечется антаблементом и карнизами высотного офисного здания. Домашние в грош не ставили его старания – кроме дяди Луиджи.
