– Господи! Разве мы знаем Машевского?
– Знаете! – уверил пан Борецкий. – Нет, теперь нет Машевский! Совсем сдох. Вам жалко?
– Разве мы его знаем? Видит бог!
– Не надо бог. Без всякий бог! – рассердился неверующий пан Борецкий. – Я понимаю так: вы был слепой оружий Машевски. Вы теперь осознайте ваши ошибки? Не надо быть слепой оружий бандита! Я хочу помиловать.вас, если вы будете лояльны к существующей власти. Понимайте? Где ваш изба? Улица?
Старик сказал.
– Далеко от вокзала?
– Не так далеко. Нет, нет.
– Живет ли кто в избе?
– Кто же может жить, пан офицер? Мы же одинокие…
– Врайте! – оборвал подпоручик. – Эта красивая барышня Селестина, которая печатала на ротатор прокламации, есть ваша дочь. Я это знал сразу. Не врайте! Не врайте! Она глупый оружие большевиков. Я давал возможность ваша дочка вести агитация моя рота; не имела успеха. Никакого успеха! Вы будете жить с вашей дочка! Я буду помиловать!
Подпоручик подумал и еще раз спросил: не живет ли кто в избе стариков? Есть ли какие-нибудь родственники?
– Господи! Господи! Кто же может жить в нашей избе? Никто!
– Та-ак! Я буду думать. Если мадам Машевски, – подпоручик кивнул на полку, поправил шинель, – отвечайт на один вопрос, я отпускаю живой мадам Машевски. Будете жить в вашей избе. Согласный?
Старик не знал, что ответить. Грушенька – мадам Машевски? И она будет жить в его избе?
– Мы бедные люди, пан командир, – пожаловался старик. – В мои годы – разве много заработаешь?
– Заработайте! Вы извозчик?
Конечно, старик извозчик. Но вот лошадь-то взяли у него!
– Вы потом получайте свой конь! Получайте! Еще какой вещи взяли?
Старик сказал, что одежда у них была…
– Получайте одежда! Сейчас получайте! А теперь я буду спрашивать мадам Машевски, Если отвечайте один вопрос – помилований будет. И вам с красивой дочка помилований будет.
Старик промолчал. Если пан командир считает, что квартирантка Селестина его дочь – пусть думает так.
Подпоручик подошел к полке, где лежала под суконным одеялом Грушенька-Прасковья, мадам Машевская.
Она крепко спит, мадам Машевская. Вдруг сразу уснула. Подпоручику понятно: после допросов, смерти Машевского, да еще родов, сон для Грушеньки – спасительная благодать. Именно потому и надо разбудить ее для последнего допроса. Теперь у нее ребенок, завернутый в простыню. Борецкий знает – родился мальчик. Она теперь мать! О, да! Если она ответит на его вопрос, он…
Большевики опасны даже мертвые, как в том убедился вчера пан Борецкий.
Ефрейтору Яну Елинскому с двумя стрелками приказано было утопить тело Машевского в Енисее. Но, видно, кто-то их спугнул, и они подбросили его под железнодорожный мост. А утром рабочие подобрали тело Машевского, унесли в депо и там был митинг – стихийный митинг! Сегодня Машевского похоронили на кладбище в Николаевской слободе, и все будут знать его могилу, проклинать чехов и особенно командира маршевой роты Богумила Борецкого. А ведь он, Борецкий, предупрежден генералом Гайдой, чтоб «никаких следов не оставалось».
Богумилу Борецкому предстоит еще возня с главными совдеповцами губернии: Дубровинским, Вейнбаумом, Яковлевым и инженером Парадовским. По приказу генерала Гайды он должен взять их из тюрьмы и судить военно-полевым судом, будет, конечно, смертный приговор, и большевиков прикончат в эшелоне. Ну, а тела куда захоронить? Как надоела ему эта комедия с судами!..
Нужен паровоз, просто паровоз, на котором кочегарили бы надежные стрелки ефрейтора Яна Елинского, и в топке паровоза сжигать всех замученных и расстрелянных.
Но покуда паровоза нет…
Есть изба стариков! К чему им изба! Да и они сами? Кому нужны старики?..
Стрелок разбудил Прасковью; сам Борецкий не стал пачкать об ее тело руки. Одно прикосновение к этой упрямой волчице вызывало у него брезгливость.
– У вас родился сын, – начал пан Борецкий, вынужденный смотреть на ее обезображенное лицо. Видит ли она его? Понимает ли? – Я поздравляю вас с рождением молоденца. Вы меня слышите?
Тяжелый вздох, никакого ответа.
Борецкий взял кончиками пальцев одеяло, отвернул его: красное личико младенца уткнулось в изуродованную грудь матери: рука с раздавленными пальцами поддерживает младенца. Борецкому неприятно было глядеть на страшную руку, закрыл одеялом.
– Ваш муж Машевски погиб от дикого молчанья, он не думал про ребенка, который вы носила. О, да! Не хотел думать! А вы будете думать?
Ни слова.
– Я вас спрашиваю! – начинал вскипать Борецкий, до чего же эти большевики страшны в своем упрямстве! – Вы меня слышайте?!
– Да-а, – со вздохом ответила Прасковья. – Что вам еще нужно?
– Слушать очень внимательно вопрос, один вопрос! Если вы отвечаете один вопрос – вы будете жить со стариком юда в их избе. Но вы дайте мне слово: не будете принимать участия в подпольной работе большевиков! Слышайте?
Прасковья не верила…
– Слышу.
– Давайте слово?
– Вы… меня… убили… какое слово?
– Живой! Живой будете. Поправляться будете. Сын растить. Машевски сын! Если отвечайте один вопрос!
– Какой… вопрос? – не поняла Прасковья.
– Я хочу знать: кто вороваль секретный документ русская контрразведка?! Кто?! Это важный заданий генераль Гайда!
– Не знаю, – был ответ Прасковьи.
– Врайте! Документы находились в сейфах МВД! Сейфах! Русская контрразведка имела ваш агент. Кто он? Фамилий. Связь, связь!
Прасковья молчала.
– Или называйте фамилии, или – крайний мера! Крайний! Вы меня понимайте? Фамилий, фамилий! Кто он есть такой? Вы и Машевски имели связь с агентом. И вы хорошо знайте его. О, да! Я вас не спрашиваю про дочь Браховича, Селестина. Она.слепой оружие вашего агента. Это мы понимаем! Ваш член комитета каждый имел свое задание. Вы и Машевски занимался организацией банда в тайге.
– Не-ет! – слабо ответила Прасковья, у нее иссякли силы разговаривать. – Не было никакого агента. – Но разве Борецкий мог поверить? Он уверен, что у ЦК партии большевиков всюду агенты. И если генерал Гайда приказал вырвать у арестованных большевиков его имя, Борецкий сделает это во что бы то ни стало. – Не было агента. Не было!
– Ты есть красный тварь! Большевистский волчица! – окончательно потерял терпение пан Борецкий, выхватив из кобуры пистолет. Прасковья смотрела на пистолет снизу вверх, не мигая. – Я давал возможность быть живой с твой поганый сын от Машевски!
– Па-ала-ач!
– Еще один момент будет! Один момент! Или называй фамилий агента, или росстреляю, росстреляю с твоим поганый сын! Считай до три! – И, приставив ствол пистолета ко лбу Прасковьи, подпоручик начал медленно, с паузами отсчитывать: – Один! Другой! Слышайт?! Половина третий! Ну? Ты слышайт?! Три!.
Хлопнул выстрел. У Илии и Лэи дрожь прошла из тела в тело. Илия видел, как дернулись ноги женщины под одеялом, и в тот же момент пискнул ребенок. Может, в предсмертное мгновение Прасковья с силой прижала его к себе, и он заплакал? Подпоручик рывком откинул одеяло – еще выстрел…
Тишина…
Ни писков новорожденного, ни стонов истерзанной….
Старик и старуха, судорожно сцепившись, зашептали молитву, последнюю молитву. Сейчас их застрелит пан Борецкий!..
Яхве! Яхве!
Борецкий медленно повернулся, подошел и уперся в стариков свинцовым взглядом, сама смерть глядела из его широко открытых глаз. Ему тоже нелегко, палачу! Дышит тяжело, с присвистом, словно тянет воз смерти в гору.
– Та-ак!..
Терпко пахло сгоревшим порохом. Замерло черное оружие в руке пана Борецкого. Сейчас оно еще два раза выстрелит…
– Видал, юда, какой смерть большевистска волчица?
Стариков било ознобом…
– Вы помогал бандитам! Опасный преступник, как эта Грушенька и она – мадам Машевски. Но вы не зналь, кому помогали. Я вас помилую. Вы теперь пойдете в, вашу избу. Слышайте! Ваша изба! Стрелки ночевать будут вашей изба. Понимайте? Завтра стрелки тихо хоронят эту бандитку! Вы – молчать! Понимайте? И ваш дочь Селестина молчать! Будет говорить – росстреляю! Росстреляю! Понимайте?!
– Понял! Понял! – кивнул лысой головой Илия.
У него все-таки повернулся язык – не окаменел от страха.
Борецкий больше ничего не сказал, сунул пистолет в кобуру, поддернул шинель, повернулся и вышел из купе.
Щелкнул замок…
Тишина… Тишина во всем вагоне! Ни стонов, ни вздохов.
Только что-то капает, капает…
Лэя тряслась все сильнее и сильнее. Дрожь ее передалась Илии. Они боялись взглянуть на ту полку, но они отчетливо слышали капель. Самую настоящую капель. Как будто что-то растаяло на той полке и капля за каплей стекало вниз. Может, всегда бывает так, когда чья-то жизнь растает? Капает. Капает.
Пан Борецкий, освежившись на воздухе, приказал одному из стрелков вызвать ефрейтора Александра Голоушека, он все сделает как следует, ефрейтор Александр Голоушек!
