«Ты красавица императрица! Но, — подумалось мгновенно Маргаритѣ,- но, если бы я была на твоемъ мѣстѣ, то… я чувствую!.. я была бы не ниже!.. я была бы только… на своемъ мѣстѣ!..»
На разсвѣтѣ государь въ шлафрокѣ прошелъ изъ одной половины дворца въ другую къ себѣ въ спальню.
Нарцисъ, дожидаясь возвращенія государя, не смѣлъ ложиться спать и теперь, положивъ руки на столъ, а на нихъ свою курчавую голову, храпѣлъ на всю комнату.
Государь былъ въ веселомъ настроеніи духа и подшутилъ надъ Нарцисомъ такъ, что негръ вскочилъ и, со сна, началъ орать на весь дворецъ.
— Тише, дуракъ! это я! испугался Петръ Ѳедоровичъ, что Нарцисъ со сна не узнаетъ его и полѣзетъ драться.
Государь прошелъ въ свою спальню, сѣлъ на кровать и протянулъ ноги негру. Нарцисъ, какъ и всегда, бережно сталъ стаскивать съ нихъ узкіе башмаки и длинные чулки.
— Слушай, Нарциска! воскликнулъ Петръ Ѳедоровичъ:- знаешь-ли ты, что сегодня будетъ?
— Знаю! соннымъ голосомъ отвѣчалъ Нарцисъ. — Сегодня 27-е, ну, стало быть, въ Гастилицу съ Разумовскому графу пировать поѣдете.
— Эва диковина! A что я тамъ сдѣлаю?
— Венгерскаго или какого другого…
— Врешь! прервалъ государь. — Это тоже не диво! Я тамъ «Алексѣевну» увижу и прямо оттуда ее въ монастырь сошлю. Дѣло рѣшенное, сейчасъ честное слово далъ. Понимаешь, дуракъ? Я своему честному слову никогда не измѣняю. Если монархи не будутъ держать своего слова, то тогда и міру конецъ, весело болталъ государь и, улегшись въ постель, велѣлъ Нарцису разбудить себя не ранѣе часу дня.
— Въ два Разумовскіе уже кушаютъ, замѣтилъ Нарцисъ.
— Не твое дѣло, черный чертъ!
Въ два часа дня государь уже всталъ и быстро собирался. Экипажи уже были поданы. Онъ прошелъ снова на половину Маргариты и, найдя ее въ утреннемъ пеньюарѣ, остановился въ удивленіи.
— Развѣ вы все таки не ѣдете въ Гастилицу?
— Я вамъ сказала, что нѣтъ! отозвалась графиня, улыбаясь и не вставая съ своей кушетки.
Государь глядѣлъ на нее въ удивленіи и, наконецъ, сталъ упрашивать. Маргарита отказалась на отрѣзъ.
— Отчего вы не хотите? Ну, пожалуйста. Для меня.
— Ни за что! сказала Маргарита. — Во первыхъ, ни фельдмаршалъ, ни гетманъ меня не звали. Во вторыхъ, тамъ будетъ, я знаю навѣрное, императрица. Хотя она россійская государыня, а я простая придворная дама, но тѣмъ не менѣе я не могу позволить ей унижать мое чувство собственнаго достоинства.
— Что это значитъ? вспыхнулъ слегка государь.
— Этого я не скажу…. Богъ съ ней!..
— Нѣтъ, я требую! Скажите. Что она сдѣлала? Когда!
— Извольте…. Вчера въ театрѣ она хохотала каждый разъ, какъ вы играли соло… Я, невольно глядя на нее, пожала плечомъ… Она такъ взглянула на меня, съ такимъ презрѣньемъ что я хотѣла выйдти изъ ложи и уйдти къ себѣ. И если я осталась, то только потому, что мнѣ хотѣлось дослушать ваше соло на скрипкѣ.
Государь-артистъ слегка покраснѣлъ.
Говоря это, Маргарита думала:
«Какъ я скоро выучилась великолѣпно лгать.»
— Но вѣдь я вамъ обѣщалъ, слово далъ и исполню его, сегодня-же! При васъ ее возьмутъ и прямо изъ Гастилицы повезутъ въ Петербургъ. A затѣмъ или на Смольный дворъ или, можетъ быть, прямо въ Шлиссельбургъ.
— Сдѣлайте это, ваше величество, и тогда я повѣрю. И тогда и Разумовеніе, и другіе не посмѣютъ меня не приглашать. Я знаю, что я не особенно знатнаго происхожденія, и графиня только по мужу. Но что-же такое — Разумовскіе? Простые козацкіе пастухи!
Государь стоялъ почти печальный, Маргарита хотѣла испортить ему весь день.
— Такъ не поѣдете? выговорилъ онъ.
— Не поѣду, не поѣду и не поѣду… воскликнула Маргарита горячо. — Мое положеніе настолько тяжело при встрѣчахъ съ ней, что если-бы я знала навѣрное, что вы способны не исполнить слова, даннаго мнѣ сегодня, т. е. вчера… нѣтъ т. е. сегодня….
И Маргарита улыбнулась….
— Если бы я знала навѣрное, что вы изъ Гастилицы не отдадите приказа ее арестовать, то я бы сейчасъ же покинула Ораніенбаумъ, а, можетъ быть, и Россію.
— Ну, этого не будетъ! воскликнулъ государь. — Вотъ увидите. Я ей задамъ!
Черезъ нѣсколько часовъ, въ пышной резиденцій графа Разумовскаго, гдѣ было мало приглашенныхъ, но была государыня, разыгралась тяжелая, многимъ памятная сцена. Но эта сцена между мужемъ и женой, между императоромъ и императрицей — была послѣдняя. Съ этой минуты они уже никогда не видались. Государь, въ припадкѣ гнѣва, передалъ все, что зналъ черезъ доносы и объявилъ, что покуда они въ Гастилицѣ, правитель дѣлъ общества заговорщиковъ уже, вѣроятно, арестованъ, а вслѣдъ за нимъ и многіе другіе.
И Петръ Ѳедоровичъ приказалъ государынѣ быть готовой, чтобы въ тотъ же вечеръ или на утро быть отвезенной въ крѣпость или монастырь.
— Еще я этого не рѣшилъ! воскликнулъ онъ.
Въ тотъ же вечеръ государыня, вернувшись къ себѣ въ Петергофъ, замѣтила, что она уже почти подъ арестомъ, что число часовыхъ вкругъ дворца и въ паркѣ увеличено, а двое кирасиръ поставлены у самаго маленькаго зданія Монплезира, въ которомъ она жила. Не смотря на усталость, она не легла спать, а только перемѣнила платье и сѣла за письмо къ Григорію Орлову, въ которомъ писала о сценѣ, разыгравшейся въ Гастилицѣ. Письмо кончалось словами:
«Или все кончено, или все начинается! Подумайте, рѣшите! Если вы отвѣчаете, какъ говорили на дняхъ, за пятьдесятъ человѣкъ офицеровъ, и за десять тысячъ рядовыхъ разныхъ полковъ, какъ за самого себя, то я бы могла сказать: все начинается! Если же вы введены въ обманъ, то все кончено».
Въ это же самое время государь, вернувшись въ Ораніенбаумъ, разсказывалъ Маргаритѣ все, случившееся въ Гастилицѣ.
— Довольны вы? прибавилъ онъ.
— Чему-жъ? ваше величество!
— Какъ чему?
— Вы ничего не сдѣлали! Вы только побранились съ ней, надѣлали много угрозъ, наговорили много непріятныхъ вещей и горькихъ истинъ, но въ сущности ничего не сдѣлали! Она не арестована и не свезена никуда! Впрочемъ, я такъ и думала. Вы человѣкъ слишкомъ добрый и поэтому не способный сдѣлать даже то, что есть государственная необходимость. Вы обѣщаете, а потомъ…
Маргарита не договорила, потому что государь вспыхнулъ и, наступая на нее, крикнулъ во все горло:
— Какъ вы смѣете это говорить?
Маргарита мгновенно смутилась, это была первая вспышка гнѣва государя на нее.
— Простите меня, залепетала она, предполагая, что государь оскорбился.
— Ну, такъ завтра же, ранехонько утромъ, мы цѣлой компаніей поѣдемъ въ Петергофъ и сами арестуемъ ее. Если желаете, вы сами прикажете офицерамъ посадить ее въ бричку и вести на Смольный дворъ. A черезъ недѣлю мы, пожалуй, сдѣлаемъ une partie de plaisir на ея постриженіе. Еслм я этого не сдѣлаю завтра, то даю вамъ право назвать меня нечестнымъ человѣкомъ и немедленно покинуть Ораніенбаумъ.
Государь, уставшій отъ переѣздовъ въ Гастилицу и обратно, отъ цѣлаго дня волненій и вспышекъ гнѣва, ушелъ въ себѣ и скоро спалъ крѣпкимъ сномъ.
Маргаритѣ, взволнованной до крайности, напротивъ, не спалось. Она сѣла къ открытому окну.
Дивная, теплая іюньская ночь, синее небо, все усѣянное звѣздами, теплый вѣтерокъ, проносившійся съ моря и шумѣвшій предъ окнами темными вѣтвями деревьевъ, тишина, наступившая во всемъ дворцѣ,- все это поманило Маргариту вонъ изъ горницы. Тревога на душѣ, но счастливая, сладкая, радостная, не позволяла ей остаться въ четырехъ стѣнахъ маленькой горницы.
Она накинула на себя большой пунцовый шелковый платокъ и тихо прошла нѣсколько горницъ, гдѣ было свѣтло, какъ днемъ, отъ звѣзднаго неба, глядѣвшаго во всѣ окна, но гдѣ все спало крѣпкимъ сномъ; Маргарита вышла на большую террасу, откуда сразу открылось передъ ней огромное пространство, покрытое и окаймленное синимъ сводомъ неба, усѣяннымъ миріадами звѣздъ. Вдали тихо, будто ласково ворчало море.
Маргарита оглянулась, прислушалась и задумалась.
И Богъ вѣсть почему, Маргаритѣ вдругъ вспомнилось ея дѣтство въ странѣ, гдѣ чаще бываютъ такія теплыя и ароматныя ночи. Ей вспомнилась ея старая няня, родомъ кроатка, и ласковое ворчаніе ея. Эта старая няня всегда предсказывала дорогому дитяткѣ великое будущее. И красоту, и честь, и славу, и деньги, и любовь! И многое уже сбылось въ жизни Маргариты. Почему же не сбудется и все!
Но почему вспомнила она объ этой нянѣ теперь? Какое странное совпаденіе!
Она вѣритъ теперь, что завтра онъ рѣшится… И въ Россіи не будетъ императрицы! И мѣсто будетъ вакантно! A кто же теперь въ Петербургѣ легче всѣхъ можетъ занять его?
И Маргарита оперлась на бѣлую баллюстраду террасы, подъ которой шумѣла сплошная чаща вѣтвей и деревьевъ, облитая ночной синевой. Она склонила голову на руки и вся обмирала отъ собственныхъ же мыслей.
— Да! Завтра! Черезъ нѣсколько часовъ! Даже страшно! И какъ это просто все совершилось!
