– Встаньте, дорогая, теперь пора.
Анна Карузо покосилась на Сальваторе. Она согласилась прийти лишь при условии, что пойдет и брат, который в случае чего защитит ее. «Вам нужно просто рассказать вашу историю теми же словами, какими рассказали мне», – объяснила Роуз. Но Анна нервничала, очутившись перед всей этой публикой в большом особняке и сознавая, что ее английский еще далек от совершенства.
Она была удивлена, когда на прошлой неделе ее вызвал мистер Харрис, фабрикант.
– Эта леди, – сообщил он, – хочет поговорить с кем-нибудь из наших преданных работников, и я сказал, что вы благоразумная девушка.
Было совершенно ясно, что ей лучше подчиниться. Вот она и рассказала леди все, что та хотела знать. Тогда леди выразила желание посетить ее дом и познакомиться с родными. Так и вышло, что Анна, отработав день, забрала из парка Сальваторе с Анджело, а леди отвезла их всех на Малберри-стрит в своем автомобиле. «Роллс-ройс», остановившийся у входа, мгновенно вызвал всеобщие пересуды. Когда же леди сказала, что хочет отвести ее в воскресенье к друзьям, чтобы и они послушали про фабрику, отец заколебался, но миссис Мастер дала ему визитку с адресом, предложила двадцать долларов за причиненные неудобства, и было решено, что Анна пойдет, но только с сопровождением.
– Меня зовут Анна, – начала она, – а моя семья живет на Малберри-стрит.
Она поведала о том, как ребенком приехала в Америку из Италии, как отец лишился всех сбережений во время паники 1907 года, как братьям пришлось бросить школу и как они все работают, чтобы снова встать на ноги. Ей было видно, что слушателям нравится рассказ. Слова о потерях во время паники вызвали гул сочувственный, а о тяжком труде – одобрительный. Она объяснила, как трудно приходилось ее матери, которая работала дома, и как она устроилась на фабрику «Трайангл», где условия труда были лучше.
Тут леди перешла к вопросам.
– А есть ли на фабрике профсоюз? – осведомилась Роуз.
– Товарищеский, внутренний.
– Но вашим хозяевам не понравился внешний, женский тред-юнион. Вы не хотели в него вступить?
– Нет.
– Что произошло с вами, когда начались увольнения?
– Родители хотели, чтобы я работала дальше. И наш священник сказал то же самое. Ну, я и пошла к мистеру Харрису.
– И он взял вас обратно?
– Да.
– А новеньких принял?
– Да.
– Они такие же приличные девушки, как вы, итальянки и католички?
– Да.
– А те, кто лишился места и вступил в профсоюз, – они в основном еврейки?
– Да.
– Спасибо, дорогая. Можете сесть. – Роуз повернулась к дамам. – По-моему, всем очевидно, что это честная женщина. И я уверена: на отдельных фабриках есть причины для недовольства, с которыми надо разобраться, но нам следует действовать осторожно. Почему еврейским девушкам хочется того, чего не желает Анна? Ради чего они бастуют – хотят улучшить условия труда или преследуют политические цели? Сколько среди этих русских социалистов? – Она торжествующе огляделась. – Мне кажется, что в этом вопрос.
Роуз насладилась наступившим молчанием. Главное, ей удалось немного вразумить аудиторию. Собравшиеся удивились бы еще сильнее, прочти они небольшую заметку с отчетом в том, как на ланче у старой миссис Мастер представители семьи Мастер, отлично знакомые с истинными условиями труда работников, не все из которых участвуют в забастовке, оспорили мотивы отдельных стоящих за нею агитаторов-социалистов. Старая Хетти переживет свой звездный час, благо ее ланч запомнится, но только не так, как она замышляла. А репутация семьи будет спасена. Этим же вечером историю напечатают в нескольких газетах.
Хетти сидела ошеломленная. Она не верила своим ушам. Жена ее внука явилась сорвать прием своим вероломным поступком. Ее реакция была быстрой и естественной. Роуз, бесспорно, знает, что трастовые фонды всяко вернутся к Уильяму, но если она воображает, что поживится в этом доме чем-то еще, то пусть оставит надежду.
Хетти огляделась, не спасет ли кто-нибудь положение. Ее взгляд наткнулся на Эдмунда Келлера. Стоит попробовать.
– Что скажете, мистер Келлер? Будете нашим рыцарем в блестящих доспехах?
Эдмунд Келлер помедлил. Он симпатизировал старой Хетти Мастер и был рад удружить. Но еще важнее была истина. А истина выглядела сложнее, чем преподносила Роуз.
Он достаточно хорошо знал город, чтобы понимать решимость русских иммигрантов, пострадавших от политического и религиозного преследования, бороться в новом дому со всем, что казалось им угнетением. С другой стороны, итальянцы бежали лишь от нищеты. Они пересылали в Италию деньги; многие даже не собирались оставаться в Америке – в порту порой бывало больше отбывающих итальянцев, чем новоприбывших. У них было меньше причин затевать беспорядки и участвовать в политическом процессе, а скверное обращение они, хотя и не были обязаны терпеть, сносили. И если существовала вещь, которую Эдмунд Келлер как ученый ненавидел всем сердцем, то это упрощение фактов вплоть до их искажения.
– У фабрики «Трайангл» стоят пикеты? – спросил он у Анны.
– Да, сэр.
– Там есть еврейские девушки?
– Да, сэр.
– А итальянские?
– Да, сэр.
– Сколько же их, итальянских, – может быть, четверть?
– Наверное, да.
– Почему вы не стоите в пикете?
Анна заколебалась. Она вспомнила, как женщина из профсоюза набросилась на нее за то, что она шла на работу, и гневно осведомилась, как может она предавать остальных девушек. Ей стало очень стыдно. Но вечером, когда Анна заговорила об этом с родителями, отец запретил ей возвращаться к этой теме.
– Мои родные этого не хотят, сэр.
По комнате пробежал шепоток. Келлер повернулся к Роуз Мастер.
– Мне кажется, нам следует быть аккуратнее, – сказал он. – Хозяева фабрики наверняка хотят, чтобы мы думали, будто эта стачка сугубо еврейская, возможно, социалистская. Но это может быть обман.
Он не стремился к грубости – только к точности и ясности.
Старая Хетти расцвела. Лицо Роуз превратилось в маску.
Но тут Эдмунд Келлер допустил большую ошибку.
Он был не глуп, но не от мира сего. Ученый, как ни крути. Он плохо понял то, что для знатных дам Нью-Йорка – или Лондона, или Парижа, если на то пошло, – политика была светской игрой, целью которой было показать, кто самый влиятельный. Он вообразил, будто все их действия диктовались поиском истины. Поэтому он не сообразил, что унижал Роуз своей прямотой.
– Конечно, – беспечно продолжил он, – нетрудно понять, почему родные этой девушки не хотят, чтобы она вступала в женский профсоюз. Но если судить по справедливости, то европейская история показывает, что, пока не вмешается правительство или профсоюз, рабочих почти всегда нещадно эксплуатируют.
Будь у дам исторический семинар, такой уравновешивающий довод мог стать темой для обсуждения. Но это был не семинар. И Эдмунд всего-навсего позволил Роуз дать сдачи.
– Европейская история? Не сомневаюсь, мистер Келлер, что вы ее знаток. А разве Европа не набита социалистами? Разве вы не знаете, что когда невинных итальянских девушек угрозами и обманом загоняют в профсоюзы, то это дело рук русских социалистов? Но, судя по тому, что я слышала, мистер Келлер, вам все известно про социалистов, потому что вы сами, мистер Келлер, как утверждает надежный источник, – социалист!
Келлер мало вникал в деятельность социалистов. Не имел он понятия и о том, что социалистом его выставил президент университета, которому не понравились его отчасти либеральные взгляды. Поэтому он в величайшем изумлении вытаращился на Роуз, а та, естественно, восприняла это как признание вины.
– Ага! – торжествующе сказала она.
– Так, – подала голос Хетти, которая видела, что события развиваются совсем не так, как задумано. – Не могу не признать, что все это очень интересно…
Даже Эдмунд Келлер понял сигнал, которым в этих кругах призывали немедленно прекратить дискуссию.
Анна вся извелась.
– Надеюсь, теперь-то она нас уведет, – шепнула она Сальваторе, когда трапеза завершилась.
Но Роуз Мастер была занята разговором, и они остались стоять особняком.
Не сморозила ли она какую-нибудь глупость об итальянках в пикете? Вдруг леди скажет мистеру Харрису и у нее будут неприятности?
Они простояли минуту или две, когда к ним подошла старая хозяйка дома. С ней была еще одна леди не в столь преклонных годах.
– Я миссис Мастер, – представилась старая леди. – Я просто хотела поблагодарить вас за то, что пришли. – Она была крайне любезна. – Это моя подруга мисс О’Доннелл.
Было видно, что ее спутница очень богата, но держалась она дружески и спросила, где они живут.
– Я жила неподалеку, на другой стороне Бауэри, – сказала она.
Анна недоверчиво на нее посмотрела. Не может быть, чтобы зажиточная дама селилась возле Нижнего Ист-Сайда, но Анна промолчала. Старая леди заметила выражение ее лица и улыбнулась:
