Клэр лучше матери знала эти магазины.
– Французские писатели сначала идут к Монье и потом переходят дорогу, чтобы попасть к Сильвии Бич, а англичане и американцы начинают с Сильвии, после чего идут изучать полки Монье. Они обе очень милые дамы. И что лучше всего – они полюбили друг друга и сейчас даже живут вместе.
– О-о… Людей это не шокирует?
– Не думаю, что это хоть кого-то волнует. – Клэр улыбнулась. – «Шекспир и компания» превратился в нечто вроде клуба. Сильвия не только продает книги, но и дает их почитать, как в библиотеке. А еще она поддерживает писателей. Примерно год назад она издала за свой счет «Улисса» Джеймса Джойса, ирландского автора, когда его рукопись практически запретили и в Ирландии, и в Англии. Кроме того, она предоставляет ночлег у себя в доме тем, кому некуда идти. Все ее обожают.
И действительно, когда они вошли и Фрэнк представил их владелице, та оказалась обаятельной, яркой женщиной, которой не было еще и сорока. Выяснилось, что примерно в то время, когда Мари и Джеймс Фокс переехали из Парижа в Лондон, Сильвия Бич впервые в жизни прибыла в Париж с отцом, получившим тогда должность помощника священника в американской церкви.
– Среди моих предков почти все – священники или миссионеры, – поведала она Мари с ироничным смешком и потом, извинившись, обратила свое внимание на других посетителей магазина.
Друзьями Фрэнка были американский журналист, который писал статьи для канадской газеты, и его жена. Первой появилась именно она – широколицая женщина тридцати с небольшим лет, с умными глазами.
– Это Хэдли, – представил ее Фрэнк и ухмыльнулся. – Мы не родственники. Хэдли – это имя, а не фамилия. Совпадение с моей фамилией – чистая случайность.
– А вот и мой муж! – воскликнула Хэдли.
К ним приближался мускулистый мужчина, немного моложе жены, но разница в возрасте смягчалась его внушительной внешностью. Роста в нем было не менее ста восьмидесяти сантиметров, на широком лице с правильными чертами выделялись черные усики и выразительные большие глаза. Несмотря на теплую июльскую погоду, он оделся в плотный костюм из твида, который, как догадалась Мари, составлял весь его гардероб. Крепкие коричневые ботинки сразу же давали понять, что их носит человек спортивный и любящий бывать на открытом воздухе. Мари он напомнил Теодора Рузвельта, только без политики и очков. То, как журналист держал себя, подсказало ей, что он пишет четкую, ясную прозу о том, где бывал, что делал и что при этом чувствовал.
– Это Хемингуэй, – сказал Фрэнк.
Первым делом Хемингуэй удивил Мари, заявив, что уже видел ее.
– Вы любите гулять по Люксембургскому саду, – объяснил он. – Мы живем немного южнее, на улице Нотр-Дам-де-Шан, на краю Монпарнаса, возле лесопилки. – Он ухмыльнулся. – Бедный район. Иногда я тихо сижу на скамейке в Люксембургском саду и вижу, как вы гуляете. Но обычно я стараюсь держаться как можно незаметнее и, когда никто не видит, ловлю голубя.
– Зачем?
– Чтобы съесть его, мадам. Я быстро убиваю его, прячу под пальто и бегу домой. Голуби в Люксембургском саду откормленные и получаются вкусными, если их правильно приготовить.
– Я не верю, что вы настолько бедны, месье, – сказала Мари.
– Время от времени случается поголодать.
– Французам трудно поверить, что у кого-то из американцев может не хватать денег, – со смехом вставил Фрэнк. – Особенно в последние пару лет, когда франк по отношению к доллару упал просто камнем. Вот почему нас так много здесь собралось. Говорят, в Париже сейчас тридцать тысяч американцев. – Он поглядел на своего друга, который лишь покачал головой. Затем чета Хемингуэй извинилась и вышла наружу, чтобы рассмотреть витрину магазина. – Вообще-то, – тихо продолжил Фрэнк, обращаясь к Мари, – у Хэдли есть небольшой доход от трастового фонда, но недавно они лишились его части. А Хемингуэй как раз бросил работу в журнале, чтобы писать книги. Поэтому порой они сидят без денег. Хемингуэй может снова взяться за статьи, если очень надо будет заработать, но его рассказы уже сейчас привлекают внимание. Форд Мэдокс Форд печатает их в «Трибьюн».
Потом они вышли вслед за Хемингуэями, и Клэр первая заметила в витрине магазина тонкий томик.
– Смотри, – сказала она матери.
На простенькой обложке прописными буквами было написано «В наше время».
– Это рассказы Хемингуэя, – сказал Фрэнк с такой гордостью, будто сам написал их. – Сколько экземпляров уже продано? – спросил он автора.
– Почти два десятка.
– Неплохо! – воскликнул Фрэнк. – И дело не столько в цифрах, сколько в уровне читателей. – Он похлопал друга по плечу. – Еще роман или два, и ты будешь богат.
– Пойдемте, – сказала Мари.
Боксерские поединки проводились в крытом Зимнем велодроме, который сокращенно называли Вель-д’Ив. Находился он на левом берегу чуть ниже по течению от Эйфелевой башни. Они шли на запад по бульвару Сен-Жермен, пока не нашли на перекрестке с бульваром Распай такси, куда и загрузились все вместе.
Во время пешей прогулки Мари узнала от жены Хемингуэя, что у них есть годовалый сын. А Фрэнк рассказал, что дней десять назад наблюдал за соревнованиями легкоатлетов на открытом стадионе за пределами города.
– Очень хорошо выступили британцы, – сообщил он компании. – Их Абрахамс даже победил нашего Чарли Паддока и взял золото на стометровке. Но я не видел никого лучше шотландца Лидделла. Он отказался от участия в стометровке задолго до начала Олимпиады, потому что забег наметили на субботу. Вместо этого он целенаправленно тренировался для четырехсотметровки, пусть никто не верил, что у него есть хотя бы шанс. А потом он побежал так, будто у него крылья выросли. Преодолел первые двести метров со скоростью, которую никто не мог выдержать, и мчался дальше, не сбавляя темпа. Бежал во имя Бога. И Бог дал ему золотую медаль. Нашего Фитча шотландец опередил почти на секунду. Это было незабываемое зрелище.
Во многом, по мнению Мари, Фрэнк и Хемингуэй были похожи. Оба отличались атлетическим сложением, хотя в случае Хемингуэя это было заметнее, и он явно знал об этом. Фрэнк, будучи моложе друга всего на несколько лет, относился к нему как к наставнику. Может быть, потому, что Хемингуэй был уже женатым человеком, но скорее потому, что тот участвовал в войне. Вот что стало разделительной чертой в среде молодого поколения, заметила Мари: воевал ты или нет.
Со своей стороны, Хемингуэй обращался с Фрэнком как с братом.
– Ты хорошо гребешь, Фрэнк, – обронил журналист по ходу беседы, – но я бы посоветовал тебе попробовать бокс. Я знаю в Париже хорошего тренера и готов быть твоим спарринг-партнером, если захочешь.
Еще он упомянул, что Фрэнк пишет рассказы, и был очень удивлен, что Мари и Клэр не знали об этом.
– Надеюсь изучить получше писательское мастерство, пока я здесь, – признался Фрэнк. – Но когда придет срок, я, как и мой отец в свое время, вернусь в Америку и стану учителем. – Он улыбнулся. – Для честного человека это достаточно хорошая судьба.
– Несомненно, – согласился Хемингуэй, – только ты мог бы сделать себе имя в литературе. Может, тебе это кажется маловероятным, а я убежден в этом.
Клэр заинтриговали литературные интересы Фрэнка, и она захотела узнать о них больше, но молодой американец не раскрыл своих карт.
– Хотя есть кое-что, чем я могу поделиться с вами, – сказал он. – Лучший совет, который я здесь получил, дал мне Хемингуэй.
– Что же это за совет? – спросила Клэр.
– Каждый, кто пытается что-то написать, должен это знать, – ответил Фрэнк. – Хемингуэй никогда не прекращает работу, пока не поймет, что именно будет писать на следующий день. Вот тогда можно остановиться, и назавтра ты легко вернешься в ритм повествования. В противном случае ты, скорее всего, застрянешь в самом начале нового дня.
– То есть нельзя дописать абзац или главу до точки и отложить ручку со словами: на сегодня это все, можно закончить.
– Именно. Это кажется естественным, но при этом является фатальной ошибкой.
– Мне нравится! – воскликнула Клэр. – Очень полезно знать такие практические вещи.
Мари наблюдала. Любящий пофлиртовать молодой человек может быть привлекательным, но когда выяснится, что ему присущи и серьезные качества, что он обладает какими-то талантами, тогда его личность становится еще более притягательной. Интересно, думала Мари, что еще скажет Фрэнк, чтобы завладеть мыслями Клэр.
Зимний велодром представлял собой большой крытый стадион. Для велосипедных гонок устанавливали деревянные дорожки, а зрители рассаживались либо по центру, либо на трибунах, круто вздымающихся кверху вокруг трека. Хемингуэй сказал, что обожает велосипедные гонки, но, поскольку вся терминология на французском, писать о них по-английски трудно.
