Сумасбродство и Матиас, который вовсе не считал себя безрассудным.
Задача Карлы – сохранять спокойствие в самом центре бури.
Гриманд прав: этим центром являлась Ампаро.
На кухне было довольно темно – только слабый свет доходил туда из гостиной, где на решетке камина лежал факел. Там же остались фонари, Гуго и Мышки. Карла протянула руку к холодной печке позади себя и нащупала грубое полотенце. Свернув этот кусок ткани, она протянула его девочке:
– Паскаль? Подложи это под приклад. И напряги плечо, когда будешь стрелять.
Дочь печатника боялась. Карла тоже. Но итальянка по собственному опыту знала, что страх отнимает слишком много сил и поэтому долго терпеть его нельзя. Она научилась запирать его в дальнем углу сознания, чтобы он бесновался там в одиночестве. Но ей никогда еще не встречался человек, который, как Паскаль, превращал страх в сосредоточенность и радость. Природа подарила девушке слегка выпуклые глаза – эта особенность и щербатые зубы мешали назвать ее хорошенькой, – и теперь в этих глазах читалась пугающая графиню целеустремленность. Карла впервые заметила это, когда они вошли в дом с улицы и Паскаль, с неправдоподобной для нее силой подтащив убитого сержанта к люку погреба, сбросила его по ступенькам вниз. Вслед за ним отправилась и мертвая женщина.
Малан взяла полотенце:
– Спасибо, мадам. Вы когда-нибудь стреляли из ружья?
– Нет, но я знаю кое-что из теории. Ты стоишь слишком прямо и ноги ставишь очень близко друг к другу. Если отставить правую ногу назад и согнуть левое колено, то при отдаче ты повернешься, вместо того чтобы сопротивляться.
Паскаль последовала совету и кивнула.
– Преврати прямую линию в дугу. Тогда тебя не опрокинет назад, – добавила графиня.
– Превратить прямую линию в дугу? – Паскаль сымитировала нужное движение.
– Это я процитировала Матиаса, – пояснила итальянка. – А вот тебе еще одна его цитата: «Но ты должна быть чертовски быстрой».
– Я быстрая, – заверила ее девочка.
Карла хотела улыбнуться, но сдержалась и серьезно кивнула.
Услышав крик со стороны реки, они обе повернулись к окну.
– Их заметили, – сказала Паскаль. – Идите в гостиную. Ради ребенка.
Женщина уже уходила, чтобы уберечь Ампаро от дыма и грохота – хотя бы отчасти, – когда Паскаль склонилась к ружью.
– Целься ниже, – дала ей графиня еще один совет.
– Да, в яйца. Когда вернетесь, принесите, пожалуйста, фонари.
Карла вышла в гостиную и прислонилась к стене. Гуго сидел на корточках перед раскрытым футляром виолы, словно там были сложены сокровища. Впрочем, там и было сокровище. Мальчик поднял на хозяйку виолы взгляд, в котором не было ни страха, ни вины. Невероятные события, в которые он оказался вовлеченным, похоже, не произвели на него никакого впечатления. Он опустил крышку, накинул медные крючки и взялся за ремень.
– Я видел, как вы дергаете за струны, но как вы их растягиваете? – поинтересовался Гуго.
– Ты, наверное, хочешь сказать, настраиваю, – уточнила итальянка.
В кухне выстрелило ружье, и в комнату вползло облако дыма.
– Гуго, открой окно, – попросила графиня. – А потом отнеси на кухню фонарь и этот мешок. Сложи в него всю еду, какую только найдешь.
Сама Карла взяла второй фонарь и посмотрела на Мышек. Они сидели за столом и играли в какую-то игру с помощью рук. У этих девочек был дар полностью отделять внешний мир от внутреннего. Вне всякого сомнения, этот дар был нужен им раньше. Карла не обменялась с близнецами ни единым словом, но уже чувствовала к ним симпатию. Она заглянула на кухню. Паскаль чистила дуло ружья шомполом. На столе лежали фляжка с порохом, мешочек с пулями и три больших пистолета. Женщина принесла в кухню фонарь.
– Спасибо, мадам, – кивнула ей дочь печатника. – Полотенце и дуга очень мне помогли. Я прикончила одного и напугала остальных. Поставьте, пожалуйста, лампу на стол.
– На столе порох, – Карла поставила лампу на плиту и подошла к окну. Она должна была видеть, что там происходит.
Две массивные фигуры бежали навстречу растерянному отряду милиции. В другое время эта картина могла бы показаться комичной. Матиас, похоже, держался за пояс Гриманда сзади, толкая его к дому, а сам Гриманд неестественно высоко поднимал колени, продвигаясь вперед большими, неуверенными прыжками. Каждый такой прыжок, вероятно, причинял ему больше страданий, чем еще одна стрела. Из его горла вырывался устрашающий рык, но в этом звуке уже не было боли – была одна только ярость, такая мощная, что граничила с радостью.
Ампаро пискнула. Карла посмотрела на дочь. Ее веки были полуоткрыты, и в глазах светились два крошечных огонька. Между зубами показался кончик языка.
– Моя красавица еще не должна проголодаться… – с сомнением пробормотала итальянка.
Она не знала, пора кормить дочку или нет, но устоять перед искушением не могла. Мысль, пришедшая графине в голову, вовсе не показалась ей странной. Все так: возможно, у них уже не будет шанса разделить это наслаждение, несомненно, самое сильное из чувств, которые им обеим приходилось испытывать. Ей показалось, что она услышала смех Алис. Карла высвободила левую грудь.
В дом вбежала Эстель. И в то же мгновение итальянка услышала еще один звук, совершенно отчетливо. Она сомневалась, что кто-то, кроме нее, мог разобрать хоть слово в этом реве или понять его смысл. Такого звука мир еще не слышал. Но никто из живых людей не знал Гриманда лучше Карлы. Стыд, гордость, раскаяние – все было в его вопле. Выкрикивая имя матери, Гриманд бросился в Огонь.
Глава 39
Причал Сен-Ландри
По крайней мере, причал был вымощен камнем.
Граф де Ла Пенотье держал спонтон левой рукой. Еще ни один рыцарь не предпринимал такую атаку и не обуздывал такого дикого зверя. Слепой Инфант тащил его за собой, и единственное, что он мог сделать, это удерживать Гриманда подальше от воды. Матиас все время ждал, что еще один шаг – и Гриманд упадет, но тот несся вперед, похожий даже не на разъяренного быка, а на Минотавра, обезумевшего и наконец вырвавшегося из темницы, которая так долго раздражала его.
Когда они пробегали мимо ялика, первый из пассажиров уперся руками в камни пристани, собираясь выбраться на берег. Тангейзер, не останавливаясь, взмахнул спонтоном, так что левый выступ лезвия задел переносицу «пилигрима». Удар пришелся по касательной, но хватило и этого. Обливаясь кровью, раненый упал на своих товарищей, и ялик закачался. Матиас и Гриманд побежали дальше.
Выстрел Паскаль сбросил в реку одного из тех, кто высадился из лодки. Осталось пятеро. Один смещался на левый фланг, к краю пристани, видимо задумываясь о том, чтобы вернуться в лодку. Остальные четверо, несмотря на страх, решили бросить вызов монстру. Они построились в нечто вроде фаланги – два меча подняты, два опущены. Лобовая атака – не лучший вариант, но приходилось идти на риск.
– Четверо в ряд, – сказал иоаннит своему слепому спутнику.
– И всё?
– За Кокейн! – крикнул Тангейзер в ухо Гриманду и отпустил его.
Король воров издал какой-то первобытный вопль, исступленный восторг которого был сравним лишь с ревом янычаров, идущих в последний бой. Он бросился на выставленные против них с Матиасом мечи.
Мальтийский рыцарь рванулся в сторону и пронзил живот «пилигрима», который обходил их слева. Лезвие вошло так глубоко, что правый выступ спонтона уперся в позвоночник его противника. Сбросив тело в лодку, госпитальер повернулся к остальным.
Двое крайних «пилигримов» фаланги распростерлись на земле в нескольких шагах от того места, где стояли. Они пытались подняться, у обоих в груди зияли раны. Двое других тоже были отброшены назад, но не упали – потому что не могли. Гриманд обнял их обеими руками и вонзил в спину каждого нож. Он поворачивал рукоятки – вместе с внутренними органами, – словно повар, обеими руками взбивающий яйца.
Тангейзер прикончил обоих раненых ударом заостренного стального противовеса на конце древка. Повернувшись к реке, он увидел то, чего меньше всего ожидал. Люди в ялике решили не высаживаться на причал Сен-Ландри. Никто не сошел на берег. Один из них лихорадочно пытался отцепить веревку, которой лодка была привязана к кольцу на причале. Если рыцарь упустит ялик, судно будет угрожать баржам.
Пробегая мимо Гриманда, он увидел острия двух мечей, торчавших из его спины над каждым бедром, но не остановился. Перехватив спонтон, как косу, иоаннит взмахнул им вдоль края причала, над головами людей в перегруженном ялике.
Ополченцы, девять или десять человек, отпрянули или присели, спасаясь от стального лезвия, и ялик стал раскачиваться. Тангейзер подпрыгнул, уклоняясь от меча, направленного ему в ноги. Кто-то поднял весло, чтобы отразить удар спонтона. Матиас резко остановился и вонзил острие пики под челюсть того, кто держал весло. Плоть ополченца порвалась, как лист салата. Госпитальер повернул древко и выдернул лезвие, а раненый упал на растерянных товарищей. Перепрыгнув через весло, Тангейзер перехватил спонтон у правого бедра и ударил противовесом по голове «пилигрима», пытавшегося развязать веревку. Голова дернулась. Наконечник вошел в шею под правым ухом и расщепил позвоночник. Тангейзер высвободил спонтон, оглянулся и ударом наотмашь вонзил лезвие под грудину ополченца, который размахивал руками, пытаясь удержать равновесие.
