— Ну что ты злишься? Ты сама всегда говорила, что хотела бы построить мельницу и хозяйничать там с Сережей. Лучшего, кажется, и желать нельзя! Только, разумеется, что бы это было за хозяйство, когда мельница и лавка далеко друг от друга.
Муж Мицы был мельником и жил теперь в соседнем селе. С ним у нее приключилась такая история: он изменял ей, она ему, и в последнее время исключительно с Сережей, бывшим у них слугой на мельнице. Из-за него она и поссорилась с мужем, он ее то прогонял, то удерживал, пока этой зимой она окончательно не сбежала от него с Сережей и уже из родительского дома тщетно добивалась его согласия на развод. Из-за этого она люто возненавидела его и надумала отомстить, построив с Сережей неподалеку от мельницы мужа новую, став таким образом его конкурентом. Позднее под постоянным, хотя и ненавязчивым Сережиным влиянием, она поняла, что подобной конкуренции ей не выдержать, и отказалась совсем от этой затеи, сообщив о своем решении домашним. Кроме злости на Васо, в ней кипела ненависть к мужу; оттолкнув Васо, она стукнула кулаком по столу.
— Я буду хозяйничать в лавке и мельницу построю, если хочешь знать! Иначе, кто мне ее построит! Хочешь, чтобы я продала твою землю и крутила жернова вхолостую?
— Все ясно, замолчите! — Йошко снова напустил на себя равнодушие, скорее всего он так себя повел, чтобы успокоить отца с матерью. К тому же и Краль, все это время шмыгая носом и издавая клокочущие звуки, напоминал ему о своем опасном присутствии.
Теперь вспылил Васо. Он понял, что план его провалился и на Йошко рассчитывать бесполезно, а потому стал выбирать новую жертву, ею оказалась Мица, только что оттолкнувшая его от себя локтем. Толкнул и он ее.
— Вхолостую ты языком мелешь! С чего ты взяла, что лавка будет твоей? Тебе лавка, а моей жене земля, которая стоит, по твоим словам, пустой мельницы: почему так? — обратился он к тестю. — Неужели всем, что ты с таким трудом и не без моей помощи наживал, будет распоряжаться этот русский проходимец?
— Он будет моим мужем! — рявкнула Мица, минуту назад потянувшаяся было за рюмкой вина, но теперь ее оставила, так и не допив. Ударив себя в грудь, она повторила: — Моим мужем, даже если мне придется принять твою влашскую веру!{16} И не твоя это забота, не тво-о-я!
— Муж! — скорчив презрительную гримасу, отвернулся от нее Васо. — Сколько мужей уже побывало под тобой! С гуляками промотаешь лавку!
Мица вытерла нос рукавом платья, встала, широко расставив ноги, и, от обиды чуть не сорвав голос, заорала:
— Думай, что говоришь! Думай, если я такая… — Ее простуженный голос сорвался на беспомощный визг, и, словно онемев, она уже не могла продолжать, только с яростью смотрела на сестру, показывая на нее рукой. Казалось, Васо ничего не заметил; задумавшись, он вдруг отвернулся от нее. Тут же и Пепа, нервно листая свой журнал, сделала вид, что ничего не слышала и не видела. Словно сраженный воин, готовящийся к новой схватке, Мица поспешила к столу, осушила прежде недопитую рюмку и налила новую.
На мгновение в комнате воцарилась тишина. Слышалось только хриплое дыхание Краля, проклятия, посылаемые госпожой Резикой в адрес мужа и всех остальных, что никак не могут угомониться, да бульканье вина, наливаемого в рюмку, а потом прямо в рот. И в конце концов, вздох старого Смуджа.
Он встал, покашливая, доплелся до середины комнаты и остановился, сложив перед собой руки. Посеревший, он напоминал каменное изваяние святого в церкви, покрытое пылью; грудь его тяжело вздымалась, говорил он шепотом:
— Дети! Образумьтесь! Кх-а, кх-а-х-а! Ваша мать больна, и я себя чувствую не лучше, да и не одни мы здесь, — он рукой показал на комнату, в которой находился Краль.
— Конечно! — поднялся и Йошко. — Пошли спать.
Возможно, попрепиравшись еще немного, все бы успокоились, но тут встал Панкрац. Никогда он с таким усердием не полировал свои ногти, как сегодня. Минутой раньше он спрятал пилочку в карман, все это время всем своим видом показывая, что никто и ничто в этой комнате его не интересует. На самом деле, разумеется, он ждал своего часа. По правде говоря, сейчас он был в некотором замешательстве. Может, своей цели — увидеть и в случае необходимости изменить завещание — он бы с большим успехом достиг, если не лезть н? рожон и уж, конечно, не затевать новую ссору? Не лучше ли об увеличении содержания поговорить с ними, особенно с бабкой, завтра наедине? Но тогда здесь не будет того, кто одним своим присутствием упрочивает его позиции, не будет Краля! Этот аргумент стал для него решающим. Теперь, когда появилась опасность, что совещание родственников может закончиться отходом ко сну — всех вместе, или одного Йошко, на чье присутствие он рассчитывал, — Панкрац встал, окинул всех изучающим взглядом, мысленно повторил то, что собирался сказать, и начал тихо, придав своему голосу некий глубокомысленный оттенок, желая тем самым как бы смягчить ироничность улыбки.
— Я очень сожалею, что вынужден говорить, с большим удовольствием я бы помолчал, если бы завтра мне не надо было возвращаться назад (он врал). Нет, я не рассчитываю на твой автомобиль, — усмехнулся он, заметив, как Йошко, потянувшись, вдруг быстро поднялся, словно собираясь его прервать. — Я поеду поездом. Но прежде, так же, как и все вы, я хотел бы знать, какова моя доля в завещании. Все вы, вероятно, ознакомлены с его содержанием, я — нет, поэтому прошу, — он обратился к деду, — мне его сейчас показать.
— Зачем тебе это? — возмутился Йошко, а старый Смудж с неестественной для его сегодняшнего задумчивого и заторможенного состояния поспешностью сказал:
— Бабушка же тебе все объяснила.
— Чего ты хочешь? — напыжился еще больше Йошко.
— И вам, наверное, все объяснили, — упорствовал Панкрац, повышая голос, — и наверняка все вы держали завещание в руках. Ты его видел, Васо?
— Видел! — с готовностью признался Васо и сделал жест рукой, как бы желая показать, что это все само собой разумеется.
— И Мица, я уверен, его видела (та вытаращила на него глаза, ничего не говоря), а тебя, Йошко, не стоит и спрашивать! Следовательно, у меня тоже есть на это право! Не правда ли? — обратился он снова к деду.
Старый Смудж в растерянности смотрел то на Йошко, то на дверь, будто ожидая помощи от жены. Йошко первым пришел ему на выручку.
— Обидно, что ты так недоверчив! Но завещание ты сможешь увидеть только завтра, оно хранится у нотариуса.
— Этот осел и завтра его не увидит! — словно очнувшись от дремоты, внезапно заорала госпожа Резика. Но тут же добавила: — Панкрац, иди сюда!
Вместо него направился Васо. Скрестив руки и покраснев до ушей, он уставился на Йошко. Потерпев неудачу, он сейчас почувствовал, что подвернулся удобный случай отомстить, и, словно все это касалось его лично, выдавил из себя раздраженно:
— Что ты рассказываешь сказки? Завещание хотели отдать нотариусу, но старая оставила его у себя! И почему бы его не показать?
Старый Смудж, ничего не отвечая, смотрел на сына.
— Почему именно сейчас, на сон грядущий? — остервенело накинулся на Васо Йошко. — Тебе хорошо, ты до полудня будешь дрыхнуть! — Взглянув в ту сторону, откуда доносились звуки, говорившие о присутствии Краля, он проследовал за Панкрацем и остановился у комнаты матери, прислонившись к дверному косяку.
Никого не слушая, Панкрац, намеренно не закрыв за собой дверь, предстал перед бабкой. Только теперь он по-настоящему засомневался, все ли в порядке в той части завещания, которая непосредственно касалась его. Впервые за этот вечер почувствовав серьезное беспокойство и злость, он, не дав бабке вымолвить ни слова, заговорил:
— Бабуся, ты ведь знаешь, чего я хочу! Я тебя прошу, пусть это сделают тотчас!
Возле бабки на столике стояла свеча, которую зажгли, когда она ужинала, а теперь погасили. Красное пятно от лампады на противоположной стене и желтая полоса света из соседней комнаты не могли разогнать полумрака, царившего в этой половине комнаты. Немного светлее здесь казалось только от белой постели, но, по контрасту с ней, бледное бабкино лицо выглядело более темным. Ее обычно потухшие глаза сейчас метали молнии, она всеми силами старалась не повысить голос.
— Позаботься лучше о том, куда бы пристроить этого подонка Краля! Как вам не стыдно, ведь он может все слышать! Возможно, он только притворяется пьяным!
Панкрацу только этого и было надо, он еще энергичнее стал настаивать на своем.
— Я его, конечно, отведу, но прежде…
— Никаких прежде! — прервала его бабка, попытавшись приподняться на правой здоровой руке, но тотчас рухнула назад. — Йошко, помоги ему и ты! — зашептала она и, словно устав, прикрыла глаза.
В эту минуту, — впрочем, он слышен был и раньше, — донесся шепот Пепы и раздраженный голос Мицы:
