Случилось это вчера, и это было не обычное посещение. К его великому изумлению Елена пришла сообщить, что по его делам ездила в Вену, хлопотала за него через своих знакомых и привезла с собой письмо правительству, в котором выражено пожелание близких ко двору кругов, чтобы Пайзл был немедленно реабилитирован и освобожден из тюрьмы.
С откровенным цинизмом Елена рассказала, как добилась успеха: вероятно, он помнит, что еще во время гастролей в Вене она познакомилась с бароном фон Райнером, тайным советником? Ну так вот, именно к нему она и обратилась; дело шло быстро, она получила, что хотела, в буквальном смысле слова за одну ночь, веселую, роскошную ночь, проведенную в квартире тайного советника. Почему она решилась на такое, даже не сообщила ему об отъезде в Вену? Боже мой, да все вышло случайно — нашелся удобный сопровождающий в лице доцента, направлявшегося туда на какой-то конгресс, и поскольку она там побывала, то оказала ему эту услугу! Теперь и он должен поступить с ней как настоящий кавалер и добровольно дать согласие на развод. Кому нужно, чтобы она ушла от него без развода и переселилась к доценту, это же скандал!
За услугу надо было платить дорогой ценой. Пайзл воспротивился. Говорил он шепотом: в комнате для свиданий они были одни, но их мог услышать стоявший за дверью охранник. Развод! Это невозможно! А как же дети? И в обществе будут говорить, что она бросила его из-за того, что он скомпрометирован в афере страхового общества. Неужели она не видит, что выбрала самый неподходящий момент? Развестись сейчас — значит подтвердить всю клевету против него, распространяемую в последнее время. И что же, в сущности, ее хлопоты в Вене? Gnadenstoss[24] — вот что это такое, и он его не заслужил! О, это ничто иное, как желание перед всеми показать себя милосердной самаритянкой — вот, смотрите, не она, а он виноват. В последнюю минуту она сделала ему добро, спасла его от тюрьмы.
Все было бесполезно. Елена, это улыбающееся лукавое существо, умеющее дерзости сочетать с простодушием, выругала его, назвала неблагодарным эгоистом, наконец рассмеялась и встала, но перед расставанием выразила надежду, что Пайзл образумится и передумает. Пайзл был сокрушен окончательно, у него осталась единственная надежда, что, выйдя на свободу, он все уладит и, может быть, сможет достигнуть какого-нибудь компромисса с Еленой.
Весь вчерашний день он ждал, что его вот-вот выпустят. Елена в столь оптимистических красках изобразила свое заступничество в Вене, что письмо барона фон Райнера представлялось Пайзлу полной гарантией того, что правительство пойдет на попятную даже без отказа Рашулы от показаний. Но он ошибся в расчетах. Оставалось только, чтобы следователь вызвал его и сообщил о прекращении против него следствия. Следователь действительно пригласил его вчера, но лишь для того, чтобы вручить письмо правительственного порученца, с которым Пайзл уже однажды вел переговоры. И этот господин сообщил, что пожелание барона фон Райнера временно не может быть выполнено без известных встречных гарантий со стороны Пайзла. Временно, но каждый час драгоценен для Пайзла! Встречные гарантии! Продаться правительству, разумеется! В то время, когда по отношению к незаконному правительству вся оппозиция выступает крайне непримиримо, такой шаг равносилен политической смерти!
Политическая смерть! Пайзл усмехнулся. Разве тот, кто в Хорватии становится Иудой, умирал политически? Такой смерти Хорватия не знает! Тайная перебежка на сторону правительства могла бы в худшем случае, когда бы это стало явным, несколько усилить оппозицию в партии. Но не сама ли эта оппозиция шла или позволяла руководству партии идти на соглашательство с правительством? Всю жизнь связал он с этой партией, а она в самый трудный момент от него отреклась. Почему бы и ему, хотя бы временно, пока партия проводит нынешний оппозиционный курс (который ее ослабил, о чем убедительно свидетельствует тот факт, что правительство осмеливается противиться воле венских властей), — почему бы ему, если потребуется, не отречься от партии? Это ему диктует глубочайший жизненный интерес — Елена. Ее попытаться спасти для себя и детей!
Но приемлемо ли это с точки зрения Елены? Она, правда, разбирается в политике как дилетант. Но в этой женщине укоренились непомерные патриотические страсти, поэтому она ненавидит нынешнее правительство. Не окажется ли он сам предметом ее ненависти? Но и без того все между ними рушится. Есть ли в таком случае смысл считаться с Еленой? Это лишь означало бы продлевать тюремное заключение, которое вовсе не доставляло ему удовольствия, не говоря уже о том, какие неотложные дела ждали его на свободе. В конце концов Елена и не обязана сразу узнать о его сделке с правительством, иными словами, в зависимости от обстоятельств он может пренебречь этой сделкой. Итак, вчера Пайзл написал ответ порученцу правительства, но не отослал его, имея в виду еще одну комбинацию, и с этой целью спустился во двор и сейчас расхаживает по нему из конца в конец. Мелковат он и довольно слаб телом, лоб узкий и делается еще уже, когда Пайзл хмурится, а хмурится он постоянно. Серые глаза его холодны и стеклянисты, однако могут оживляться, в них даже мелькает порой печальная смешинка, особенно в левом глазу, из которого Пайзл способен в случае необходимости выдавить слезу. Часто они прикрыты, точно его клонит в сон, и тогда Пайзл похож на человека, который делает вид, что засыпает, а сам прислушивается. И вообще лицо его измученное, костлявое, как у схимника; когда он улыбается — улыбка у него неприятная, не поймешь — насмешливая или сочувственная, а чаще всего фарисейски фальшивая. Он заложил руки за спину, плечи опустил и в такой позе с вызывающей усмешкой ждет, когда подойдет Рашула. Пайзлу это необходимо. Потому-то и поздоровался он с Рашулой сердечно и предупредительно, словно вызывая его на разговор.
Хотя вчера Пайзл не требовал, чтобы Рашула отказался от показаний, сегодня ситуация переменилась, теперь этот отказ мог освободить Пайзла от необходимости идти на поклон к правительству. Основательно рассерженный на самого себя за то, что вчера изменил свое первоначальное решение, требуя от Рашулы только деньги, сегодня он охотнее пренебрег бы ими, лишь бы Рашула отрекся от показаний. Но согласится ли на это Рашула? Пайзл сомневается и заранее предвидит свою неудачу. Впрочем, все может быть. Очевидно, вчера он произвел сильное впечатление на Рашулу своим заявлением, что выйдет на свободу и без этого отречения. Но если Рашула не примет условий, то Пайзлу ясно, как поступить — послать письмо, которое у него в кармане.
Прикидывает он, как Рашулу оставить с носом, а мысли возвращаются к Елене, иногда к Розенкранцу (будь показания этого балбеса более основательными, с ним еще можно было бы сговориться!), потом к Петковичу. Сегодня ночью слышал его вопли, обидно: этот чокнутый сошел с ума в самый неподходящий момент. И без опекунства Елене достанется имущество, она сделается еще более независимой, еще яростнее будет требовать развода. Может быть. Пожалуй, поэтому у нее и не нашлось для брата ни слова сожаления, когда вчера он сообщил, что с ним происходит.
Безумный брат, безумная сестра. Вот если бы таким оказался Рашула. В мыслях перебирает Пайзл все разговоры с этим человеком. Вспоминает, как заверял, что вытащит его из тюрьмы и как не выполнил своего обещания — да и не мог этого сделать, а так, как хотел Рашула, то есть под залог, вообще никогда не сможет. Несмотря на все эти мучительные заботы, смешно ему, однако, что Рашула, который столько бахвалится своей сообразительностью, все еще торгуется с ним по поводу абсолютно неосуществимого дела: глупость действительно грандиозная, тем более, если она будет совершена. И наказана. Так кто главный виновник всех его нынешних забот, как не этот кандидат лепоглавской тюрьмы? И какого черта этот глупец проходит мимо и бросает на него исподлобья взгляды? Он дал ему знак, чтобы подошел. Почему не подходит? Наверное, ждет этого от меня? Того же ждет и Пайзл от Рашулы и сейчас снова усмехается приветливо и удовлетворенно, еле скрывая, впрочем, свое нетерпение.
Словно сообразив, чего они ждут, Пайзл и Рашула одновременно шагнули навстречу друг другу. Случилось это в самом углу меньшей части двора, вдали от всех.
— Стало быть, господин доктор, вы последний день здесь? Меня только удивляет, что это не случилось еще вчера, — начинает Рашула, приняв надменную позу перед Пайзлом, а его крупное, грузное тело кажется легким, словно оно из бумаги. Есть что-то звериное в его облике. Глаза испытующе впиваются в Пайзла. На лице усмешка.
— О, я мог еще вчера уйти, господин директор, — тоже усмехается Пайзл. И хотя он держится свободно, какая-то напряженность чувствуется в его позе и взгляде. — Мне было это предложено следователем, но я отказался, пока не получу удовлетворения.
