— Ничего… свет погас… Лошадей укачивает… Страшно смотреть… Я… пойду…
Маринка отдала флягу и, цепляясь за поручни, стала спускаться по трапу.
Вокруг громоздились пенистые гребни. Пароход то взлетал на волну, то проваливался в черную пропасть, Море словно взрывалось под ним, сотрясая его до основания, бросая с борта на борт.
Маринка ощупью шла вдоль боковой переборки… Впереди показалась какая-то тень. Девушка остановилась. В темноте послышалось дикое ржание, и лошадь с топотом ринулась на нее. Маринка отскочила, оглянулась и вскрикнула. При яркой вспышке молнии на корме возник черный силуэт лошади. Вот она взвилась на дыбы и, перемахнув через борт, кинулась в кипевшее море.
Девушка закрыла лицо руками и присела на палубу. Мимо нее прошли, покачиваясь, два человека. Один из них держал зажженный фонарь.
Она поднялась и, хватаясь за поручни, прошла под мостик. Здесь было тихо. Тусклый свет качавшегося фонаря отбрасывал неясные блики на лежавших вповалку людей. Слышались вздохи и стоны.
С бледным, бессмысленным от ужаса лицом сидел в углу Лавринкевич. Губы его шевелились. Тут же лежал матрос. Он то хватался за горло, то со стоном мотал головой.
— Эх, и братишку укачало! — подумала девушка. На ее юном лице мелькнула сочувственная улыбка. Но она тут же подняла голову и насторожилась. Два бойца, в одном из них она узнала Харламова, кого-то несли.
— Ну-ка, Мариночка, принимай раненого, — сказал Харламов. Он бережно положил подле нее человека.
Девушка нагнулась и увидела Федина. Кровь струилась по его лицу. На щеке была содрана кожа. Он был без сознания.
— В первом эскадроне, стало быть, почти все бойцы полегли: укачало, — говорил Харламов, в то время как Маринка вынимала йод и бинты, — Кони разбежались… Один в воду махнул, а другого комиссар за уши схватил, удержал. Что значит сильный человек! Уж на что я здоровый, а он, пожалуй, поздоровее меня.
Перевязав раненого, Маринка поглядела вниз, откуда тянуло теплом и терпким запахом машинного масла. Там все находилось в движении. Неслышно терлись один о другой блестящие диски, покачивались какие-то рычаги. Шипели паром гигантские цилиндры. Бледный свет фонаря бежал вверх и вниз по размеренно качающимся шатунам, которые как огромные кости исполинского скелета, то появлялись в отблесках света, то уплывали в глубокую полутьму, откуда доносились тяжелые вздохи одряхлевшей машины.
А снаружи все сильнее доносилось завывание бури.
Громадные волны с оглушительным шумом обрушивались на пароход, и он, словно ища спасения от неминуемой гибели, то поднимался на гребень волны, то проваливался в кипящую бездну…
Когда Федин очнулся, в лицо ему ударил яркий солнечный свет. Рядом с ним сидел Кудряшов с осунувшимся, побледневшим лицом.
На верхней палубе играл оркестр.
— Ну как, Михаил? — спросил Федин, с радостью отмечая, что опасность, по-видимому, миновала и командир полка живой сидит подле него.
— Обошлось, — сказал Кудряшов. — А капитан, оказывается, сомневался. В трюме, говорит, швы разошлись, течь открылась, чуть машину не затопило. Тогда бы нам крышка… Пароход-то ведь старенький.
— Потери? — коротко спросил комиссар.
— Три лошади. Одна утонула, две — ноги сломали…
— Короче говоря, почти без потерь, — заключил Федин. — А о течи я знал.
— Знал?
— А как же! Я там почти всю ночь с бойцами сидел, откачивал. Я ведь механик, кое-что понимаю в этом деле.
— Почему же ты мне не сказал, Андрей Трофимович? — удивился Кудряшов.
Федин поднял серые глаза на него.
— А зачем было зря беспокоить? Твое дело командовать. Ну, а если бы очень туго пришлось, то, конечно, сказал бы, — проговорил он, почему-то нахмурившись.
Кудряшов ничего не ответил. В лице его что-то дрогнуло. Он взял широкую руку комиссара и молча пожал…
15
К товарной платформе станции Каттакурган медленно подошел длинный воинский поезд.
С грохотом отъезжали громоздкие двери товарных вагонов, бойцы, весело переговариваясь, укладывали мостки и выводили на платформу застоявшихся лошадей. Кони выбрыкивали, становились на дыбы с явным желанием походить на задних ногах.
Кудряшов и Федин стояли в стороне на платформе и разговаривали с представителем штаба Туркфронта, молодым человеком в кубанке, который, отрекомендовавшись адъютантом командующего, рассказывал им о местных порядках.
В разговоре выяснилось, что казармы стоявших здесь еще до революции оренбургских казаков не совсем подготовлены к приему полка, но местными властями приняты срочные меры, и в ближайшие дни казармы будут готовы.
— Но это ничего, — говорил адъютант. — Сейчас тепло. Пока можно и во дворе расположиться.
— А если дожди пойдут? — спросил Кудряшов.
— Дожди? — адъютант с видом превосходства взглянул на командира полка. — Дождей здесь с апреля и до ноября не бывает.
— Короче говоря, нам придется, как цыганам, в этакую жарищу под открытым небом располагаться? — сказал Федин. — Тут у вас, говорят, малярия?
— Это так точно — малярии хватает, — подтвердил адъютант.
— А как нам проехать к казармам? — спросил Кудряшов.
— Вот по этой улице поедете, — показал адъютант. — Все прямо, а после базара направо… Да! — спохватился он. — Чуть не забыл! Приехал ваш новый комиссар бригады Петров.
— Петров? — спросил Федин. — Знаю его. А где он?
— В казармах. Порядки наводит…
Выгрузка продолжалась. Берясь по двое, бойцы сноровисто выносили из вагонов тюки сена, мешки, амуницию.
Седой старик с подкрученными усами, по виду железнодорожный рабочий, держа за руку кудрявую девочку лет десяти и опираясь на суковатую палку, смотрел на бойцов.
— Ты что, папаша, посматриваешь? Аль кого узнал? — спросил Латыпов, подходя к старику и чуть косящими глазами подозрительно глядя на него.
— Узнать не узнал, а радуюсь — свои, мол, приехали, — резонно заметил рабочий.
— Свои? А ты кто такой?
А я тут дорожным мастером… Давно вас ожидав ли, товарищи. Банды нас одолели, басмачи. Палят, режут, уводят. Одним словом, не дают жить рабочему классу.
— А кого увозят-то?
— Девчат, изверги. Внучку увезли.
— Скажи пожалуйста! — воскликнул Латыпов. Он вопросительно посмотрел на шуструю кудрявую девочку.
Старик подвинулся к нему и шепнул.
— Сиротка. Беспризорница. На воспитание взял. — И уже громко добавил: — Она у меня боевая. Умеет постоять за себя… А ну, Катюша, расскажи-ка товарищу, как ты басмачей яблоками-то…
К ним подошел Кузьмич.
— О чем речь? — полюбопытствовал он.
— А вот папаша жалуется — внучку у него басмачи увезли, — сказал Латыпов.
— Эка злодеи, черт их забодай!
— То-то что злодеи, — подхватил старик. — Сколько народу тут положили. Станцию вот разворотили, проклятые… И Дашеньку мою… Одни мы с ней жили. — Он говорил все тише и тише и наконец замолчал.
— Ничего, друг! Ты не расстраивайся. Факт, найдем твою Дашу, — успокоил Кузьмич. — А злодеям этим всыпем как полагается.
— Уж вы постарайтесь, — сказал старик. — Надо, надо здесь порядок произвести… А вы сами из каких будете? — спросил он, помолчав.
— Мы-то? Гм… Мы всякие-разные. Со всей России-матушки. Самые орлы собрались… И вот без отдыха в походах. Да… Так, говоришь, внучку твою Дашей зовут?
— Дашенькой, товарищ начальник.
— Ну-ну, хорошо. Ты друг, не горюй. Верно говорю: Дашу твою мы тебе, факт, представим. Латыпов, верно я говорю?
— Как пить дать, представим, товарищ доктор. Только бы нам до этих самых злодеев добраться.
— Товарищи дорогие, может, вы ко мне в гости зайдете? — гостеприимно предложил рабочий. — Я рядом живу.
— Благодарствуем, папаша. Только сейчас нам нельзя, — вежливо отказался Латыпов.
От станции послышались звуки сигнальной трубы.
— Вот и нас зовут, — сказал Кузьмич. — Прощай, друг! Пока!
Он крепко тряхнул сухую руку старика и, придерживая шашку, грузно побежал к эскадрону…
Спустя некоторое время полк построился и двинулся в город.
Лошади мягко ступали по пыльной дороге. По обеим ее сторонам росли серебристые тополя. За ними тянулись высокие, местами поросшие сверху травой и кустарником глинобитные стены — дувалы.
Солнце палило. Улица была пустынна. Лишь кое-где виднелись отдельные фигуры людей в чалмах и халатах, робко, крадучись, прижимаясь к стенке, проходила порой укутанная с ног до головы женщина.
Стороной проехал на ишаке худой старик в рваном халате.
Бойцы переглядывались. Все для них было здесь необычно, ново и дико.
В рядах тихо обменивались впечатлениями.
— Латыпов, видал?
— Да-а, дела…
— Ну и край…
— А бабам здесь, видать, совсем плохо живется. Смотри, какие сетки на них надевают…
