Александр Ахматов - Хроника времен Гая Мария, или Беглянка из Рима

Минуций расположился на одном ложе с Корнелием Приском. Это был юноша из богатой семьи. Дальние предки его принадлежали к сенаторскому сословию, но дед, чтобы избежать разорения и нищеты, вынужден был жениться на дочери вольноотпущенника, богатого ростовщика. Отцу Приска потом всю жизнь кололи глаза низким происхождением матери, и он так и не смог добиться ни одной государственной должности.

На соседнем ложе, рядом с Приском, развалился Лициний Дентикул, его задушевный друг, широкоплечий и бородатый гигант с мощными волосатыми руками, страстный игрок, тоже, как и Минуций, проживавший отцовское наследство.

По другую сторону от Дентикула возлежал Габиний Сильван, человек лет сорока с одутловатым лицом и маленькими хитрыми глазками. Он был давнишним приятелем хозяина дома. Занимался Сильван перевозками грузов на барках, курсировавших между римским Эмпорием[211] и Остией[212]. В его распоряжении было несколько сот рабов-тягачей, которые с помощью канатов тянули с берега по реке груженые суда.

Третье ложе занимали сам Волкаций и Публий Клодий, хлебный публикан в провинции Сицилия, недавно вернувшийся в Рим.

Клодий сказочным образом разбогател на откупах и ростовщичестве. Все, кто хорошо его знал, удивлялись и завидовали ему, потому что шестнадцать лет назад он остался без средств к существованию после того, как отец его лишен был «воды и огня»[213] с конфискацией имущества согласно приговору суда по делу о мятеже Гая Гракха и Фульвия Флакка[214]. Одно время он служил гребцом на флоте, потом был писцом у квестора. Кто-то ссудил его крупной суммой денег, и он вскоре вошел в товарищество откупщиков сицилийской «десятины»[215]. С тех пор он стал ворочать большими деньгами.

На четвертом ложе разлегся в одиночестве центурион Марк Тициний, тот самый, про которого Минуцию рассказывал накануне утром его слуга Пангей. Это был человек лет тридцати пяти с лицом мрачным и грубым, словно его вырубили из дубового пня, и с жестоким взглядом хищника, исключавшим любые интересы, кроме собственных.

Когда гости заняли свои места, Волкаций поднял кубок и возгласил:

— Друзья мои! Совершим возлияние в честь Юпитера Всеблагого и Величайшего и всех богов Согласия! Да хранят они Рим, а нам пусть ниспошлют благоденствие и процветание!..

— Пью за Марса, шествующего в бой! — по-солдатски рявкнул со своего места Лициний Дентикул. — Да будет он защитой нам в войне с проклятыми варварами!..

— За Юпитера!.. За Марса!.. За Квирина! — нестройно присоединили к нему свои голоса все остальные.

Гости осушили кубки и дружно принялись за закуски. На короткое время в триклинии установилась тишина, которую вскоре нарушил появившийся в дверях слуга.

— Прибыл Секст Вибий Либон, — доложил он с порога.

— Вот и прекрасно, — сказал хозяин дома. — Омойте ему ноги, умастите благовониями и возложите на голову венок, — приказал он рабу.

— Будет исполнено, мой господин.

Волкаций с улыбкой обратился к присутствующим:

— Сейчас мы услышим последние новости.

— Пусть мне сегодня ночью приснится трехголовый пес Цербер[216], если он не начнет рассказывать о вчерашней истории, которая произошла на Капитолии, — брюзгливо сказал Сильван, старательно вытирая мякишем хлеба замасленные пальцы.

— О чем ты говоришь, Сильван? — спросил Волкаций, взглянув на него с любопытством.

— Об этом уже толкует весь город. Вчера после триумфа наш преславный Марий, прочитав, как полагается, молитву Юпитеру и положив ему на колени свою лавровую ветвь, явился на торжественное заседание сената в полном триумфаторском облачении. Каково?..

— Но ведь это неслыханно! — с возмущением воскликнул Приск.

— Сенаторы подняли такой шум, — продолжал Сильван, — что арпинцу пришлось покинуть заседание, чтобы переодеться в обычную тогу…

— Что ж, теперь у Метелла Нумидийского и его друзей будет еще один прекрасный повод для нападок на Мария, — заметил Клодий.

— Ничего ужасного, просто Марий от радости совсем потерял голову, — улыбаясь, подал свой голос Минуций, который уже знал о происшествии на Капитолии.

— А скорее всего грубо злоупотребил своей удачей, — возразил Приск, не любивший Мария и в глубине души симпатизировавший Катулу, Метеллу и оптиматам.

— Что верно, то верно… Метелл не преминет воспользоваться этой оплошкой своего заклятого врага, — сказал Дентикул, ковыряя в зубах рыбьей костью. — На его месте я обвинил бы Мария в стремлении к тирании…

— Шутки шутками, а Марий-то ныне популярен среди плебеев не меньше, чем когда-то трижды консул Спурий Кассий Вискеллин[217], которого сбросили с Тарпейской скалы, — хрипловатым голосом проговорил Марк Тициний.

В этот момент в триклиний вошел толстый и румяный человек средних лет в неловко сидевшей на нем пиршественной одежде.

— А вот и славный наш Либон! — весело объявил хозяин дома.

— Приветствую всех! — сказал толстяк, с улыбкой поправляя на голове съехавший набок венок.

— Добро пожаловать, Секст Вибий!.. Привет, Либон!.. Да здравствует Либон! — со всех сторон раздались голоса.

— Располагайся рядом с Тицинием, — показал Волкаций гостю пустующее место на ложе, где возлежал угрюмый центурион, и дал знак рабам, чтобы они поднесли опоздавшему вина.

Секст Вибий Либон, пожалуй, один из всех присутствующих пользовался настоящей известностью в Риме. Он был председателем товарищества оптовых торговцев, скупавших товары иноземных купцов.

Надо сказать, римляне очень цепко держали в своих руках городскую торговлю, ни в коей мере не давая свободно развернуться иностранцам. Приезжавшие с товарами в Рим перегрины без позволения вышеупомянутого товарищества ничего не могли продать, пока оно не навязывало им свои цены. Порой заезжим негоциантам приходилось сбывать свой товар так дешево, что выгоднее было утопить его в Тибре. По роду своей деятельности Вибий Либон всегда находился в курсе всех событий, происходивших в Риме и далеко за его пределами. Мимо него не проходило ни одно важное известие. Поэтому все собравшиеся в триклинии с интересом ждали от Либона каких-нибудь удивительных сообщений.

— Я прошу прощения за свое опоздание, любезный Волкаций, — сказал Либон, вытягиваясь на ложе против Тициния, который молча обменялся с ним рукопожатием. — Меня задержали письмоносцы откупщиков, прибывшие из Африки… Они сообщили ужасную новость — претор провинции Луций Беллиен погиб от рук пиратов…

— Что ты говоришь! — воскликнули в один голос чуть ли не все присутствующие.

— Пираты захватили его корабль у мыса Меркурия[218], — продолжал Либон, приняв от слуги чашу с вином. — Беллиен вел себя с подобающим достоинством, угрожая разбойникам карой могущественного Рима, если с ним что-нибудь случится, но те схватили и сбросили его в море прямо в преторском облачении…

— Какой ужасный конец, — произнес Волкаций, с прискорбием покачивая головой.

— Бедняга Беллиен, — заговорил Клодий после короткого всеобщего молчания, — Я ведь хорошо знал его, когда он был квестором в Сицилии…

— Странно, — пожал плечами Приск, в задумчивости вертя в руке пустой кубок, — странно, что пираты убили такого богатого человека? За Беллиена они могли бы получить огромный выкуп, да и государство не осталось бы перед ним в долгу…

— В том-то и дело, — допив свое вино и проглотив устрицу, сказал Либон, — в том-то и дело, что никакое богатство не спасло бы его, будь он самим Крезом[219]…

— Отчего же? — с удивленным любопытством спросил Приск.

— Потому, юноша, что, к своему несчастью, он попался самому Требацию Тибуру, беглому гракхианцу…

— Опять этот проклятый Требаций! — вскричал хозяин дома. — Клянусь мечом Немизиды, на совести у этого негодяя больше злодеяний, чем у всех киликийских и критских пиратов[220] вместе взятых!

— Да, дерзость его необычайна, — сказал Клодий.

— Прошлым летом самой Остии от него досталось, — вмешался в разговор Минуций. — Его миапароны и гемиолы[221] неожиданно ворвались в Счастливую гавань, подожгли все военные корабли и потом в течение всего дня пираты безнаказанно грабили город…

— Зато Юпитер и Нептун не оставили это преступление безнаказанным, — подхватил Приск с мстительным злорадством, — На обратном пути пиратский флот попал в бурю и многие корабли их потонули. А один либурнийский корабль[222], налетев на подводную скалу, был выброшен на берег и находившиеся на нем разбойники попали в руки наших солдат…

— Но почему же все-таки Требаций не захотел взять выкупа за Беллиена и приказал его убить? — спросил Клодий, обращаясь к Либону.