Вот так Мушни Зарандиа сидел и ждал, как вдруг в один прекрасный день что-то на него нашло, и он, столь невозмутимый при всех обстоятельствах и переделках, утратил выдержку и покой, а после того, как пришло известие, что в ближайшее время в Тифлис прибудет полковник Сахнов, и вовсе потерял голову. К этим двум причинам беспокойства, его охватившего, прибавилась вскоре еще одна, и, не выдержав душевной смуты, столь ему непривычной, он через неделю предстал передо мной.
– Ваше сиятельство, не откажите в добром совете, что мне делать: я должен быть у отца в деревне, ибо Дата Туташхиа согласился свидеться со мной, но в то же время никто не знает, когда прибудет полковник Сахнов, и мне в это время необходимо быть в Тифлисе. А в Дагестан мне нужно непременно, ведь это, в конце концов, важнее всего...
– Вы получили что-нибудь из Дагестана?
– Нет.
– Так зачем же вам ехать?
– Сам не знаю!.. – улыбнулся Зарандиа.
В ту минуту я понял (и думаю так и по сей день), что его порыв не был капризом, а был властным толчком, пришедшим из глубины души, и не был этот порыв навеян минутным состоянием, а был следствием долго созревавшей внутренней уверенности, что ему непременно надо быть в Дагестане.
– Вы рассчитываете уговорить Дату Туташхиа?
– Это дело почти безнадежное, граф, но говорят, риск – это половина удачи, и тем, кто рискует, сопутствует ветер судьбы.
– Но форма... Под каким соусом вы собираетесь преподнести ему наше предложение?
– Правда и откровенность, только они. Его не проведешь, Да и не пристала нам с ним ложь. К чему она?
Я покачал головой, ибо не верил во всю эту затею.
– А ведь и мне необходимо ехать... инспектировать наши губернии,– сказал я.
– Я помню об этом.
– Ничего не поделаешь, поезжайте вы...
Мне хотелось сказать ему, что в последнее время он заметно взволнован и что это может привести к спешке, а стало быть, и к оплошности, но я сдержал себя. По отношению к Мушни Зарандиа подобные предостережения были излишни.
Но он прочитал мои мысли и сказал:
– Не беспокойтесь, граф, я сделаю все, что нужно и возможно.
На другой день я отправился в Баку, а еще через два дня Зарандиа отбыл в Мегрелию. На обратном пути он из Мцхета повернул на север и, не заезжая в Тифлис, пройдя Крестовый перевал, очутился в Дагестане.
Мне предстояло двухнедельное путешествие. Я боялся, что и этого времени мне не достанет, ибо предстояли совещания в трех городах, однако обернулось так, что я завершил дела раньше положенного срока и уже на десятый день вернулся в Тифлис. Зарандиа еще не было.
Совсем еще молодым человеком святейшим и праведнейшим синодом я был определен служить в высокогорное село, приютившееся в скалах Кавказского хребта. В селе жили мегрельские гуртовщики-скотоводы, и называлось оно Луци.
Тамошние жители в вере не тверды, и по наущению дьявола в первый же год моего служения свершился в Луци страшный грех: в одну ночь вырезали семью Тодуа – мать и четырех сыновей. Уцелел только отец семьи Доротэ Тодуа, который пас в горах гурт. Пристав сказал мне, что это преступление совершил вероотступник, враг престола, разбойник и убийца Дата Туташхиа. Перед всем приходом я проклял грешника и предал его анафеме.
Выше Луци, в горах, находятся летние пастбища и хижины пастухов. В этих хижинах нередко укрывались абраги, и каждое лето Дата Туташхиа поднимался туда. По пути он заходил в Луци. Когда пришла весть, что семью Тодуа вырезал Дата Туташхиа, в приходе началось смятение, толки и пересуды. Ясон Карчава, уважаемейший в селе гуртовщик, при всем народе сказал разбойнику, что дорога через деревню ему отныне заказана и чтобы в гости он ни к кому не приходил. Туташхиа, спокойно выслушав эту отповедь, предерзко заявил, что он не убивал, и отправился своей дорогой. Больше он в селе не гостил, но ходить через село не перестал и как ни в чем не бывало здоровался с каждым встречным, кроме меня. Были люди, которые годами не отвечали на его приветствие – он был отвергнут, и власти об этом знали.
Но хотя все от пего отвернулись, некоторых посещало сомнение, а правду ли сказал пристав и не берем ли мы от излишней доверчивости грех на душу. За глаза многие прихожане осуждали меня. Туташхиа знал, что я его проклял, и я боялся его мести.
Доротэ Тодуа был крепкий старик, но горе и слезы сломили его. Он быстро дряхлел, и ему все труднее было управляться с гуртом. Каждую осень он говорил, что отгонит" гурт вниз, в долины, и продаст.
Была у меня дойная коза, она бродила без присмотра к однажды вечером не вернулась домой. Не пришла она и утром. Я прождал ее до полудня и пошел искать.
Я шел по узкой тропинке, бегущей по краю пропасти, и на другой стороне увидел трех путников. В одном из них я тотчас узнал Доротэ Тодуа. Он шагал не торопясь с кожаной сумой на спине. В эту пору ранней весны стада гонят из долин в горы, между тем Доротэ шел один.
Я подумал, что наконец-то он продал гурт, и стал вглядываться в его спутников. Один был в черной чохе и при оружии. Впереди путников шел саврасый, через седло его была перекинута бурка. Я узнал Дату Туташхиа и подивился лишь тому, что он идет вместе с Доротэ Тодуа, а что он был нагл и ничего не боялся, я знал и так. Второй был не знаком мне. Встречаться с Туташхиа было мне ни к чему.
Тропинка свернула вправо. Я надеялся найти козу в овраге и тоже свернул вправо. Склон оврага был крут, и подниматься было трудно. Я шел долго и, пока одолел подъем, очень .устал, А козы все не было видно. Наверху оврага рос огромный, в три обхвата, граб, густо обвитый плющом. Если взобраться на дерево, подумал я, можно будет разглядеть все склоны. Они поросли густым кустарником, и белую козу в этой зелени легко заметить.
Я взобрался на граб, оглядел склоны, ничего не увидел и расположился отдохнуть, не сводя между тем глаз с кустарников.
Послышалось цоканье лошадиных копыт.
В десяти шагах справа был очень глубокий, узкий, как щель, овраг, дно которого пересохло. Тропинка, идущая снизу, обрывалась по ту сторону оврага. Для путников через овраг было перекинуто бревно, а по эту сторону снова начиналась тропинка и, извиваясь, вела через лес в Луци.
«Эге-е! – подумал я. – Видно, они останавливались на отдых, не то, пока я лазил по оврагам, должны были бы уйти далеко за Луци».
Я стал спускаться с граба и хотел спрыгнуть, чтобы не попадаться им на глаза, но не успел и укрылся в плюще.
Сперва показался саврасый Даты Туташхиа. Он встал у бревна, перекинутого через пропасть, и обернулся к хозяину. Туташхиа шел опустив голову, за ним, стуча посохом,– Доротэ Тодуа, а последним – невысокий толстяк лет двадцати пяти.
Не получив от хозяина ответа, лошадь, осторожно переступая, прошла по бревну и остановилась по эту сторону, пощипывая траву в тени граба.
Дата Туташхиа, подойдя к бревну, остановился, поджидая спутников. Доротэ Тодуа снял со спины суму и отдал ее Туташхиа. Приняв ее, абраг перешел по бревну и опустил суму на землю. Вынув кисет, он набил трубку, и, пока высекал огонь, Доротэ ступил на бревно, но вдруг остановился, не решаясь идти дальше. Обойдя старика, незнакомец стал на бревно и протянул ему руку, приглашая идти за ним. Старик протянул ему не руку, а посох, и они двинулись. Незнакомец шел медленно, ведя за посох старика, и когда ступил на землю – старик в это время был на середине бревна,– вырвал у него посох и ткнул им старика в грудь.
Доротэ Тодуа полетел вниз, и оттуда донесся звук упавшего на дно тела.
Туташхиа обернулся.
Стоя на коленях, незнакомец вглядывался в глубину оврага. Туташхиа подошел к краю обрыва и тоже глянул в пропасть.
Незнакомец пошарил глазами по сторонам и бросился к суме Доротэ Тодуа. Он быстро развязал ее, вывалил на землю все, что в ней было, схватил кисет из козлиного пузыря, зубами развязал стянутый в тугой узел шнур и вытащил деньги. Много денег.
Увидев деньги, Туташхиа издал звук, я не разобрал – удивления или радости.
– Сколько их здесь! Гляди! Гляди! – Незнакомец трясся, перебирая деньги, пробуя их на вес, он мял их, разглаживал, складывал... и вдруг встретился глазами с Туташхиа.
Он замер, стоя на коленях, челюсть у него отвисла, и он глядел на абрага как моська. Абраг молча разглядывал его и, пыхнув трубкой, пустил дым.
Незнакомец отвел глаза и принялся делить деньги. Он не умел считать и раскладывал их на две кучки: направо – налево, направо – палево.
– Половина тебе, половина мне... Здесь вон сколько!—Он подобострастно поглядел на Туташхиа, опять снизу вверх, встретился с ним взглядом и окаменел. – Пополам... – Незнакомец был совершенно потерян. – Ты ведь Дата?.. Дата Туташхиа. А я Звамба... Звамба я!
После долгого молчания абраг спросил, откуда известно, что он – Туташхиа.
Звамба как язык проглотил.
Абраг ждал.
Звамба ткнул пальцем в ущелье.
