Чёрные усищи Бошняка поползли вверх. Державин круто повернулся, сгоряча вылетел на улицу без шляпы. Карпицкий ожидал его перед губернаторским домом:
– Где пан думает остановиться?
– Поедем-ка, Андрей, назад в Малыковку! Здесь нам, видать, делать нечего!..
Страшный удар между лопаток едва не повалил его. Он обернулся, чтоб хватить обидчика кулаком, и… увидел такое знакомое и такое добродушное красное лицо.
– Петруха, чёрт!
Гасвицкий оглушительно захохотал:
– Гаврила! Братуха!
Они долго давили друг друга в объятиях.
– Повздорил я с вашим новым губернатором, – снова помрачнел прапорщик. – А мне позарез нужен хоть небольшой отряд…
– Да, это преизрядный задавала. И комендант не лучше, – своим добрым толстым голосом пророкотал Гасвицкий. – Я его в магистрате тут чуть не смазал… А не пойти ль тебе в контору опекунств? Начальник её, бригадир Лодыженский, – добрый мой приятель…
Коллегия опекунства иностранных, учреждённая в 1762-м году для устройства немецких и прочих колонистов, подчинялась непосредственно Питербурху, точнее, её президенту графу Григорию Орлову.
– Это дельно! – воспрял духом Державин. – Мой благодетель господин Бибиков и об этом в письме помянул. Да, вишь, стычка с вашим индюком из меня всю память вышибла…
– А после разговору с бригадиром заходи ко мне. Гляди – четвёртый от угла дом. Городок наш небольшой, всего восемь тысяч жителей, не то что Москва. Так что не заблудишься…
Державин вернулся в Малыковку, получив согласие Лодыженского выделить для его нужд фузилёрную роту[27]. Обстановка меж тем непрестанно менялась на всём обширном театре. 31 марта прапорщик получил весьма благоволительный ордер Бибикова с известием: «Злодей генералом Голицыным под Татищевой совершенно разбит…» Это был поворот во всей войне 1773–1774 годов.
Князь Пётр Михайлович Голицын, сын знаменитого петровского генерал-адмирала, участвовал под началом Бибикова в польской кампании 1769–1772 годов, а затем в русско-турецкой войне. Когда 22 июня 1773 года в разгар сражения под Кучук-Кайнарджи погиб знаменитый генерал Вейсман, Голицын принял на себя командование и довёл битву до полного разгрома корпуса Нуман-паши.
Возглавивший Крестьянскую войну Пугачёв заставил дворянскую империю считаться с собой как с грозной силой. Против него были двинуты лучшие боевые генералы: Бибиков, Голицын, а позднее и сам Суворов.
11 марта 1774 года Голицын соединился с Мансуровым на Самарской линии и пошёл к Оренбургу, путь на который запирала крепость Татищевая. Собрав до 8 тысяч повстанцев при 36 пушках, Пугачёв решил дать здесь 22 марта бой главным карательным силам. Сражение, отличавшееся необычайным упорством, длилось более шести часов. Удивлённый Голицын доносил Бибикову: «Дело столь важно было, что он не ожидал такой дерзости и распоряжения в таковых непросвещённых людях в военном ремесле, как есть побеждённые бунтовщики». Потеряв всю артиллерию, до 2500 убитыми и 3 тысяч пленными, Пугачёв бежал за реку Сакмару, где Голицын настиг его и разбил вторично. С несколькими сотнями повстанцев крестьянский царь ушёл на уральские заводы. Шестимесячная осада с Оренбурга была снята…
– Ни на час не откладывая, итить освобождать Яицкий городок! Комендант Симонов с командою, как ведомо мне, едва живы от голоду и не имеют уже вовсе снарядов… – Державин обвёл взглядом сидевших в горнице: капитан Елагин, прибывший от Лодыженского с двумя сотнями солдат и двумя пушками; храбрый до дерзости Андрей Карпицкий; готовый ввязаться в любое прибыльное дело плутяга Максимов. – Ты, братец, – обратился к нему Державин, – обеспечишь нас на первый случай провиянтом. Рыльце-то у тебя ещё со времён Черняя в пушку. – Максимов при сих словах сделал на всякий случай удивлённые глаза. – И ежели сейчас пожертвуешь казне хоть сто четвертей муки, сие на твоей судьбе сказаться не замедлит!..
На другой день маленькое войско начало трудную переправу через разлившуюся Волгу. Державин вооружил полторы сотни малыковских крестьян и, кроме того, полагал присоединить на Иргизе донских казаков конторы опекунств.
С высокого левого берега прапорщик следил, как перевозят в лодках кули с максимовской мукой. К нему подскакал на мохнатой казачьей лошадке Карпицкий.
– Гаврила Романыч, объявился Иов… С письмом генерала Мансурова…
Старец – борода с прозеленью, взгляд уклончивый – поклонился в пояс, подал пакет.
Прочитав ордер, Державин с сожалением сказал Карпицкому:
– Вели, Андрей, моим именем переправляться назад. Его превосходительство Мансуров сам уже Яик освободил… – и оборотился к Иову: – Ну, старец, сказывай, почто от тебя вестей никаких столь долго не было?
– Под стражею, батюшка, под стражею у злодеев находился… – запричитал Иов, зорко поглядывая на офицера. – Чего только не натерпелся – одному господу ведомо. А Дюпина с моим тебе письмом пугачёвцы по дороге умертвили… Меня-то самого едва енерал Мансуров из челюстей смерти вырвал…
Рассказ Иова о его похождениях был сбивчив и путан. Прапорщик не верил ни единому его слову. «Как он раскольник, – размышлял Державин, – а они все подозреваются в доброжелательстве злодею, то не было ли от него вместо услуги каких пакостей?»
– Ладно! – порешил он. – Останешься покамест при мне, а там я тебе дело найду…
В Малыковке Державина ожидало сразу два известия. Одно было до крайности приятным: он был произведён за усердие и храбрость в гвардии поручики. Однако второе повергло его в печаль. Только теперь он узнал, что ещё 9 апреля в Бугульме скончался Бибиков.
«Он был крайне болен, – предварял сообщение о смерти генерал-аншефа адъютант его штаба Бушуев, – и вчерашний вечер мы были в крайнем смущении о его жизни, но сегодня смог он подписать все мои бумаги с великим трудом. Он приказал о сём таить, однако ж я, по преданности моей к вам, не могу от вас того скрыть». Бибиков сам прекрасно понимал своё положение и за два дня до кончины писал по-французски Екатерине II: «Если бы при мне был хоть один искусный человек, он спас бы меня; но, увы, я умираю вдали от вас…»
Сквозь слёзы на лице глядел Державин на грозовое, клубящееся дымными горами весеннее небо. Он привязался к Бибикову, полюбил его как отца – за мужество, твёрдый нрав и доброе сердце, за благоприветливость и безмерную заботу о подчинённых. Не стихи, а слова признательности приходили нестройною толпою:
Не показать моё искусство,
Я днесь теперь пишу стихи,
И рифм в печальном слоге нет здесь;
Но вздох, но знак, но чувство лишь
Того тебе благодаренья,
В моём что невместимо сердце,
Я здесь изобразить хочу.
Пускай о том и все узнают:
Я сделал мавзолей сим вечный
Из горьких слёз моих тебе.
5
После поражения под Татищевой Пугачёв бросился через Общий Сырт к селениям и заводам на реке Белой, но подполковник И. И. Михельсон понудил его вернуться к Яику. Тогда, овладев крепостью Магнитной, крестьянский царь перешёл через Уральские горы в киргизскую степь и взял несколько укреплений по Уйской линии. Однако 21 мая под крепостью Троицкая увеличившаяся до И–12 тысяч человек при 30 пушках пугачёвская армия была наголову разбита генералом де Колонгом. Как сообщал де Колонг, «сколько сам злодей ни усиливал свои отчаянные силы, разъезжая на подобие ветра, удержать и удерживать, однако, остался рассыпанным так, что вся толпа ево раздробилась на малые партии и в разные дороги принуждена обратиться в бег». Потеряв до четырёх тысяч только убитыми, три тысячи пленными и лишившись 28 пушек, Пугачёв на следующий день был настигнут Михельсоном и снова потерпел поражение. Он ушёл лишь с осьмью казаками и пропал из виду.
Принявший после кончины Бибикова воинскую команду и казанскую секретную комиссию, князь Щербатов ожидал, что теперь-то Пугачёв кинется к Узеням, и торопил Державина укрепить пикеты по обеим сторонам Волги, составить от Иргиза до Яика цепь из фузелерных рот и донских казаков. Снова тревожно стало на Средней Волге. После занятия Мансуровым Яицкого городка казаки, ушедшие в степи, подняли восстание среди оренбургских и ставропольских калмыков. Теперь уже Кречетников, недавно ещё издевавшийся над Державиным, посылал ему из Саратова одно письмо за другим, взывая о помощи.
Каратели расправлялись с захваченными повстанцами. В Оренбурге скопилось так много колодников, что из Казани выехала специальная комиссия во главе с Луниным и Мавриным. В Малыковке Державин с утра до ночи разбирал дела пленённых пугачёвцев. Серебряков привёз с Иргиза очередную партию несчастных. Иные облыгали друг друга, но большинство держалось твёрдо, удивляя гвардии поручика силою духа.
Серебряков ввёл очередного пленника – яицкого казака, заросшего до самых глаз чёрным волосом.
– Переветник его глупского величества… – тяжело глядя на пугачёвца, доложил он. – Допрошен на Иргизе. Очюнно врёт и сам не ведает что… Будешь говорить правду?
