Несмотря на многие намеки мулл и на торопливые подсказывания толмачей, ни Федор, ни его дружина не обнажили голов, шли, высоко неся серебряные шлемы и держа руки на шитых поясах.
Батый привстал с пуховых подушек и сделал один шаг навстречу Федору. Князь снял шлем и поклонился хану.
Тот дотронулся правой рукой до груди и улыбнулся.
Был Батый еще не стар, широк лицом и красен. В косом разрезе век горели круглые и быстрые глаза. Высокие скулы и острый подбородок обрамляла прямая и редкая борода.
«Степной сарыч!» — подумал Федор и начал говорить заученное приветствие.
Бытый обласкал князя Федора и его приближенных. Подарки, поднесенные русскими, польстили хану настолько, что он без всяких церемоний вышел из шатра посмотреть дареных скакунов. Золото, меховые шубы, парчовые ткани Батый начал раздавать своим ближним тут же, у входа в шатер.
После того начался пир.
Среди дружины князя-изгоя Глеба нашел Ополоница многих сверстников своей молодости и через них знал о каждом шаге предателя. Ему было известно, что Глеб торопил Батыя, всячески разжигал его рассказами о богатстве Руси и о ратной слабости русской людей. Близкая зима, по словам Глеба, только послужит к пользе хана, потому что не проезжи и непрохожи русские леса и топи весной и осенью.
Когда Батый говорил об этом Федору, тот только поводил глазом в сторону предателя, сидевшего справа о хана, и твердо стоял на своем:
— Богата Русь, то правда, но и сильна ратной доблестью. Не доводилось еще некому из чужеземцев покорить Русь под свое иго.
— На Руси частые усобицы князей, мало воинов в городах. Рязань стоит некрепко! — заговорил Глеб с позволения хана.
— Изгой долго скитается по чужим странам и не знает, что за эти годы еще сильнее окрепла Русь. Смерть постигнет всякого, кто посмеет воевать Русь.
— Хвастает мальчишка! — гневно вспыхивал Глеб.
— Предателей на Руси вешают за ноги и дают воронью клевать их черные сердца! — отвечал Федор.
Батый переводил взгляд с одного спорщика на другого. Юный Федор был более приятен хану, чем злой, высохший от жажды мщения старый русский князь, живущий ныне его подачками. Батый делал знак рукой, и толмач передавал Глебу приказ повелителя сомкнуть уста.
Так было несколько раз. И все больше склонялось сердце Батыя на сторону молодого русского князя.
Хан звал Федора в свой шатер, Устраивал для него конские ристалища[23]; для Федор плясали, извиваясь, нарядные пленницы хана; густые вина и пряные сладости Востока подавались к столу русского посла.
Батый отдал приказ не разорять русских порубежных селений и сказал Федору, что не станет воевать Рязани, уйдет с ордой в степи, а клеветника Глеба прикажет убить и выбросить на съедение сторожевым псам. Однажды Ополоница вышел из своего шатра, когда все в татарской орде спали мертвым сном. Старому воину не спалось — ныли старые рана и дума о Федоре гнала дрему.
Над степью стоял полный месяц. Небо было сине и чисто. Со стороны коновязей слышался хруст коней, жующих ячмень. Меж шатров показался дозорный татарский всадник в высокой шапке. Тонким голосом татарин тянул свою бесконечную песню.
Ополоница проводил взглядом татарина, растаявшего в месячной мгле, и совсем было хотел возвратиться к себе, как увидел тонкую полоску света, пробивавшуюся из-под полога шатра боярина Истомы Тятева.
В шатре светил трехсвечник. Желтое пламя озаряло стол. На столе стояли мисы и блюда с остатками ужина и наполовину пустые жбаны с хмельными настоями. У стола, лицом к свету, сидел сам Истома — бледный, с взъерошенной бородой и мутноглазый: боярин изрядно выпил и его клонило в сон. Против Истомы сидел большой, сухоплечий человек в широком татарском азяме[24] с тигровой выпушкой по подолу и на рукавах. Седые кудри против света казались дымчатыми и сияли.
Ополоница тихо прикрыл полог и распрямился. Он узнал сидевшего в шатре Истомы Тятева гостя: то был Глеб.
Глеб глухо говорил что-то осоловелому Истоме, обрывая свою речь коротким смехом. Прислушаться к его словам помешал Ополонице стремянный Истомы, появившийся около шатра.
Ополоница вышел на месячный свет и окликнул стремянного. Хлопая рукавицей о рукавицу, тот приблизился.
— Продрог? — спросил Ополоница. — Ложился бы…
— Захолодал совсем, боярин, — поежился плечами стремянный. — Да приказано быть на слуху.
— У боярина гости?
— Гуляют с вечера. Третий жбанчик пенного приканчивают.
— Не домыслился, кто?
— По обличью татарин, а речь, словно, наша.
— Ну, стереги, а я пойду.
Утром не пришлось Ополонице видеть князя Федора с глазу на глаз: рано прискакал к Федору ханский гонец упредить, что в шатер к нему следует полководец татарского войска и ханский шурин — Тавлур.
Церемония встречи ханского шурина была пышной. На пути Тавлура выстроились послы и все русские воины. Ополоница стоял сзади Федора.
Князь был бледен. Ночью долго писал Федор, отписывая отцу-князю об успехах посольства, потому спать лег только под утро.
Тавлур просидел в шатре Федора недолго. Уезжая, он передал Федору приглашения быть в шатре хана Батыя к вечеру для рукобитья и получения ханской хартии о мире с Рязанью и о выплате татарской орде десятины от всего живого и мертвого, чем владели князья всех рязанских городов.
Проводив Тавлура, Федор повеселел.
Близкий мир радовал его. Он посадил за свой стол Ополоницу и Истому, поднял чашу и сказал здравицу Руси и всем ее людям.
Чокаясь с Федором, Истома расплескал вино. Ополоница отставил невыпитую чашу в сторону.
Федор не заметил разброда среди своих сотрапезников, осушил чашу и заговорил о скором возвращении в свой городок на Осетре.
Зная о раздоре Федора с Глебом, Батый не приказал звать изгоя на прощальный пир, который он давал рязанскому посольству. Ополоница счел это добрым знаком, потому и не стал говорить Федору о своих подозрениях по поводу Истомы.
Пир в шатре Батыя начался в сумерках.
Вокруг шатра горело множество костров. На кострах жарили целых баранов и варили в котлах головы молодых коней. Несколько тысяч татарских воинов сидели вокруг костров, закутанные в меховые халаты. Воины руками разрывали горячие мясо, высасывали из костей мозг, пили кумыс и кричали на разные голоса, выражая свою радость.
Прежде чем войти в шатер, Ополоница прошел к навесу, под которым поставили их коней, и позвал конюшего:
— Держи ухо востро, голубь. Не упивайся! Скоро эти косоглазые дьяволы примутся скакать, бороться или схватятся за ножи… От них всего ждать можно. Я покличу, — чтобы конь был около меня без промедленья. Понял?
Конюший был немолодой, серобородый. Он посмотрел на Ополоницу хитрыми глазками и с сожалением поскоблил под шапкой:
— Будет по-твоему. Только невмоготу тягостно быть натощак на таком пиру…
— Придем в свои шатры — я налью тебе полжбана.
— За посул благодарствую. Будет по-твоему, не сомневайся, гуляй себе на здоровье.
Двадцать кибиток могло бы разместиться под высоким пологом ханского шатра. Покрытый снаружи белым, сделанным из самой мягкой шерсти молодых баранов войлоком, внутри шатер был отделан багряным шелком. Ковры цвета густой крови, расписанные драконами и зеленью райских трав, золотые подставки для светильников, источающие сухое тепло медные жаровни, наполненные углями, горы разноцветных подушек, сверканье золотой и серебряной посуды, пестрые одежды хана и его приближенных, переливы дивных изумрудов и аквамаринах на перстнях и ожерельях татарских пленниц — все это без хмеля ослепляло и туманило сознание.
Федор пил мало. Глядя на него, изо всех сил сдерживались и бояре, хотя бывало, что к концу пира выводили их под руки прислужники хана.
Один лишь Истома не мог владеть собой. Хмель скоро одолел его. Боярин принимался шуметь, хватал танцовщиц за широкие шаровары, порывался плясать с ними сам, и не один раз пришлось Ополонице отдаривать за буйного Истому обиженных им татарских военачальников и пленниц.
Войдя в шатер и отдав поклон хану, Ополоница сразу заметил, что Истома держит про себя какое-то намерение, чаще, чем следует, прикладывается чаше и с явным недружелюбием взглядывает на князя.
Федор в это время с улыбкой переговаривался через толмача с Батыем.
Между ними шла ладная беседа о конях, о приемах и способах езды, и видно было, что хану нравится удаль молодого русского князя, умеющего скакать на коне не хуже любого степного наездника.
Смуглолицый и ясноглазый льстец и коварный противник Батыя — Тавлур разговаривал с Истомой и все подливал ему из чеканного кувшина густое, янтарного настоя вино.
Старый, с позеленевшей бородой мулла дружелюбно закивал Ополонице. Помнил старик щедрый дар ближнего боярина русского князя. Подарил ему Ополоница три сорока осенних куней на шубу и бочонок меду. И этот дар оплачивался ему полный ценой: ведал мулла всей перепиской Батыя, знал все сокровенные замыслы повелителя и передавал о них «седому медведю», как называл мулла Ополоницу.
