— Вы — серьезный, должно быть, юноша, — вполголоса сказал Теплухин и, приветливо кивнув головой, отошел от Феди.
В том, что сказал это негромко, сдержанно и без улыбки, что посмотрел как-то по-особенному проникновенно, — во всем этом почудилась Феде неожиданная интимность, которая должна была сопутствовать, очевидно, дружескому расположению к нему Теплухина. И если это так, то должен ли был бы Иван Теплухин сомневаться хоть на один миг в том, каким искренним чувством симпатии и преданности отвечает ему в этот момент наш молодой герой?
Ах, бедная, ничего не подозревающая Ириша! Если бы она склонна была проявлять ревность, если бы девичье сердце было слишком капризно, — то могло бы, по справедливости, упрекнуть Федю: весь остаток вечера мысли его были заняты встречей с Терлухиным. Правда, знакомство с Львом Павловичем Карабаевым льстило юношескому самолюбию, но Карабаев казался недоступным, недосягаемым «петербуржцем», а Теплухин — более простым и близким, и манера, с какой он держал себя на людях, — демократичней и «провинциальней», как оценил ее про себя Федя. И, стоя в сторонке в гостиной, и позже, после ужина (во время ужина молодежь сидела в другой комнате за отдельным столом), он преданным взглядом следил за каждым движением, за каждым словом Ивана Митрофановича. Иногда их взгляды встречались, и всякий раз Феде казалось, что тайком от других Теплухин кивает ему или улыбается улыбкой друга и заговорщика.
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
Речь смириосгтского Златоуста в новогоднюю ночь
Перед каждым из сидевших за столом стояли наполненные вином бокалы, но никто еще не пригубил. Все дожидались традиционного торжественного момента, когда со стены раздастся бой часов, возвещающий наступление нового года. До прихода его оставалось всего лишь три неполных минуты, и этот короткий срок заполнился нетерпением и волнением присутствующих.
— Дуня! — возбужденно отдавала приказания Татьяна Аристарховна молоденькой горничной. — Станьте у выключателя и тушите свет, как только я вам крикну… Ради бога, не опоздайте, но и не торопитесь.
— Вы не находите, — нагнулся Теплухин к своему соседу, адвокату Левитану, — что нашим гостеприимным хозяевам вряд ли стоит желать в новом году чего-либо, чего не хватало им в этом?
Левитан повел своими выпуклыми близорукими глазами из-под очков в золотой оправе и, остановившись взглядом на пышной фигуре блиставшей драгоценностями Татьяны Аристарховны, односложно, загадочно буркнул:
— Да. Утопают… Утопают…
Остаток фразы: «…в богатстве, довольстве, благополучии» — оторвался и застрял в мыслях. Впрочем, это, пожалуй, объяснялось тем, что Захар Ефимович Левитан испытывал сейчас волнение, истинную причину которого знали только он да жена его, Фаня Леонтьевна.
— Полторы минуты… минуты, господа, — приготовьтесь! — распоряжался поступками гостей сдержанный, как всегда, но улыбающийся сейчас Георгий Карабаев.
На его тарелочке все положено было с образцовой аккуратностью, и соседи украдкой поглядывали на эту тарелочку, следя за тем, что он делает, исправляли допущенные ими погрешности.
— Минута, господа… — отсчитал он и протянул руку к бокалу.
Словно наэлектризованная этим ожиданием, жена инженера Бестопятова быстро, раньше времени поднялась со стула и увлекла этим всех сидевших за столом.
— Что ты, Машенька! — успел только укоризненно бросить ей лысый, двухподбородный муж, от неожиданности чуть не уронивший вилку на пол.
Все расхохотались, и смех, как всегда, согнал царившую до того условную чопорность.
— Дуня, тушите свет.
— Рано, рано еще, господа.
— Вот уж поистине таинство!
— Еще несколько секунд — последний вздох тринадцатого года…
— Дуня! Тушите свет! — раздался голос Татьяны Аристарховны, и все умолкли.
Столовая погрузилась в темноту, и только из соседней комнаты молодежи на край стола падал молочный свет. Но и он через мгновение погас: молодежь делала то, что и взрослые. «Как бы не поцеловались еще в темноте…» — озабоченно думала в этот момент Софья Даниловна о Калмыкове и о своей дочери и в душе посетовала на Иришу, казавшуюся ей сегодня почему-то несдержанной и легкомысленной.
— Тс-с! — словно предостерегал ее шепотом кто-то неподалеку стоящий, но это короткое восклицание относилось к Ивану Теплухину, в темноте вышучивавшему торжественность, с которой все готовились услышать бой часов.
Последние секунды молчания, а затем короткий трескоток рычажка в стенных часах, и вслед за ним — первый, мягкий и глухой, бой часов. И, когда пробило двенадцать, та же Дуня вернула всем свет и голос.
— С новым годом, с новым годом, с новым годом!.. — поздравляли все друг друга одной и той же фразой, и звон хрусталя побежал вприпрыжку по столу. Каждый старался обязательно чокнуться со всеми.
— С новым годом, с новым годом! — влетело из соседней комнаты, и на пороге показалось молодое поколение, держа в руках маленькие бокальчики — все, что разрешено было им выпить в сегодняшний вечер.
— С новым годом! — шумели гимназистки.
— С новой жизнью! — выкрикнул Федя Калмыков, держа за руку раскрасневшуюся Иришу, и ему казалось, что все должны понять, какой смысл вкладывает он в эти слова.
— Хороша молодежь, ясна… хороша, Соня, — улыбнулся Карабаев рядом сидевшей жене. — Иринка наша какая хорошая!
— Красивая… — И Софья Даниловна опять озабоченно и ревниво посмотрела на дочь и ее спутника. «Ах, мальчишка! Неужели позволила поцеловать себя? Так и есть: наверно, позволила…» — сокрушалась она, заметив, что Калмыков держит в своей руке Иришину руку.
— Ирина, поди-ка, голубка, на секунду ко мне! — позвала она дочь, но та не услышала и вместе с другими вернулась к своему столу.
— Итак, девятьсот четырнадцатый, господа! — сказал кто-то, осушая бокал, и по интонации его нельзя было понять, радует ли его новогодняя дата, или он выказывает тому свое сожаление.
— Что-то принесет он? — заглатывая свежий балычок, к которому питал пристрастие, спрашивал самого себя хирург Коростелев, обладатель круглых, «шевченковских» усов, и думал: «Надо обязательно выдрать у земства десять новых коек и порвать связь с фельдшерицей Волынской!»
— Господа! — вдруг громче обыкновенного раздался срывающийся тенорок Левитана, и все повернули головы в его сторону. — Господа… — повторил он свое обращение и обвел присутствующих своими выпуклыми близорукими глазами.
Он встал и уперся обеими руками о стол.
— Мне хотелось бы сказать несколько слов…
— Просим, просим…
— Мне кажется, Захар Ефимович волнуется, — не смогла не поведать своей тревоги жена его Татьяне Аристарховне.
— Что вы, что вы! — ответила шепотом Карабаева. — Захар Ефимович — наш Златоуст.
«Это я знаю, Заря мой — умница… — с гордостью подумала Фаня Леонтьевна, — но ведь тут сидит депутат Карабаев — известность, оратор…»
— Господа, — начал свою речь Левитан. — У каждого человека бывают в жизни такие моменты, когда ему хочется жить не только днем сегодняшним — ступать ногой по знакомой, вымощенной буднями дороге, но хочется также занести свою ногу в стремена воображения, предчувствия. Ну, словом, желаемое становится на место существующего. Господа… (он чуть не сказал по привычке: «судьи и присяжные заседатели»). В этом разрыве между настоящим и будущим и заключается по существу причина того, что и каждый человек в отдельности и общество в целом испытывают необходимость борьбы, преодоления существующего, необходимость, иначе говоря, — прогресса. («Говорю скучно!» — прислушиваясь к словам, с неудовольствием, озабоченно подумал Захар Ефимович.) И вот, господа, есть ли у современного общества тяга, тенденция к тому, чтобы расстаться, — но расстаться не только на словах, но и на деле! — с косными, унылыми буднями сегодняшнего бытия? Есть ли духовный «порох в пороховницах» у всего русского демократического общества, чтобы стрелять им… это только вольный образ: «стрелять!» — словно испугавшись своих неожиданных слов, разъяснил адвокат, — чтобы пустить его, как в мишень, в эту самую косность воззрений и поступков? Есть ли это у всего современного демократического населения? Господа, да позволено мне будет ответить на эти вопросы искренно и с полной ответственностью за свои слова: нет, нет и нет. Лучшие представители нашей радикальной и демократической мысли, лучшие рыцари-интеллигенты, как дорогой наш и уважаемый. Лев Павлович…
— Браво! — захлопала опять, не сдержав себя, юркая, экзальтированная жена Бестопятова, и все вслед за нею обратили свои взоры на Карабаева и наградили его почтительными аплодисментами.
Ободренный тем, что сумел воздействовать на настроение собравшихся, ибо аплодисменты Карабаеву были в то же время, как думал, наградой и ему, Захару Ефимовичу, — адвокат Левитан, уже радостно поблескивая глазами и все больше и больше овладевая собой, продолжал:
