Сергий смешался с толпой. Ближние опознали его, но не прервали песни, и он шел с ними. Каждый думал о себе, что не его коснется татарский меч, не его пронзит переная стрела басурманина, а Сергий ведал: мало кто вернется с песней назад, многие вернутся, стоная и плача, а многие не вернутся никогда.
Войска пошли. Пошли в неведомую даль, навстречу лихому врагу, за землю Русскую, за свои города и села, каждый за свое маленькое счастье и за большую спою отчизну.
Так прошли они — тысячи, тысячи людей — через град Москву, где теснились вдоль улиц москвитяне, где уж не скоро придется вновь пройтись, погулять. Много тут было хожено, много гуляно. Оборачивались в свои переулки, не прерывая песни; оглядывались на свои улицы; с песней проходили мимо своих домов, откуда им откликались воплями и окликами.
Шли, шли, и не было им конца. Уходили навстречу врагу, впереди их ждали ветры и грозы, и стрелы, и мечи мурзамецкие.
В ровном зеленом поле, на виду у Москвы, перед входом в синие сырые леса, на солнце нежно зеленели составленные в кружок молодые березки, и в их тени на столе стояла чаша, лежало евангелие и золотился крест. С крестом в руках ждали их епископы, архимандриты, весь московский причт.
Войска остановились.
Молебен не был долог.
Словно затушевывая кистью небесную лазурь, самоставленный митрополит Михаил-Митяй взмахнул кропилом, и хор запел многие лета воинству, коему осталось сей жизни не много дней.
И когда из рядов воинов вышел Сергий и пошел к князьям церкви, стихло все; все поклонились иноку, покрытому пылью дорог.
Сергий широко благословил народ!
— Да поможет вам бог!..
И войско низко поклонилось ему в ответ на низкий его поклон. Простые слова, пыль на рясе, пыль на сединах, строгий, незлой взгляд уверили их паче молитв в счастливом конце похода.
Митяй надменно покосился на Сергия, который уже шел обратно к краю тронувшихся в дальнейший путь войск.
Дмитрий в кругу князей, бояр и воевод стоял, пропуская войска. Он крепко сидел на рослом гнедом коне; позолоченный панцирь сверкал, как пламя; позолоченный шелом высился над всеми. Надо б в великокняжеской шапке быть ему тут, но он провожал их не как князь, а как воин. Опытным глазом он всматривался в своих кметей. Он хотел разгадать, какими они будут там, куда еще не скоро дойдут.
Пропустив тысячу и тысячу человек, он попрощался с теми из воевод и бояр, которые уже сейчас трогались с войском. Сам же оставался отдать последние распоряжения по Москве, поручить надежному человеку семью и город и заутра тронуться вслед войскам.
Дмитрий повернул коня. Он ехал навстречу войскам, и воины, прерывая песню, оборачивались к нему.
Сторонними лесными тропами Кирилл миновал Москву. Хвойные дебри молчали. Многовековые ели охраняли тишину на десятки верст. Мгла стояла под их суровой сенью. Ни трава, ни кустарники не росли в глуши. Лишь у буреломов да по берегам глухих овражных ручьев зеленела трава, цвели цветы и водились птицы. Сюда в полдень попадал солнечный луч. Здесь Кирилл кормил коня и кое-как питался сам. Дорожный запас подходил к концу, надо было выбираться к людям, а все боязно было — далеко ли обойдена Москва и на кого выйдешь: разные люди живут на земле. Говорят, в прежнее время народ был проще, душевней. Теперь — одичал. Татары ли ожесточили русскую душу, время ли суровое, невзгоды ли от бояр?
Остановившись на тесной поляне, густо поросшей самородой и малинником, Кирилл пустил на корм коня, а сам пошел по малину. Ягода была крупна и душиста, да редка. Он раздвигал колючие ломкие лозы, они слегка похрустывали под ногой.
Вдруг оттуда, куда он пробирался и где особенно густо сплелись кустарники, раздался шелест и хруст.
Какие-то два бурых зверя вырвались из чапыги в лесную мглу и кинулись прочь, перебегая за вековыми стволами.
«Медведи, что ль? — подумал Кирилл. — Больно уж украдчиво уходят».
Кирилл не опасался их, если его опасались. Не дав им отойти, он кинулся бежать за ними и различил: то были люди, и настиг одного.
Догнав, он толкнул убегавшего в спину так, что тот, взмахнув руками, споткнулся и упал на колени. Кирилл оседлал его, стиснул ладонями уши, подмял и покосился: далеко ль ушел другой? А другой стоял невдалеке и ворчал, покачиваясь из стороны в сторону.
Диковинно показалось Кириллу: другой-то истинно был медведь! Сидя на человеке, Кирилл смотрел на видение: медведь стоял, удивленно урча, распустив сопли. И только разглядев, что из ноздрей медведя свисает кольцо, Кирилл перевернул обомлелого супротивника и посмотрел ему в лицо.
То был молодой мужик, чуть рыжеватый. Бледный и напуганный, смотрел он смешно и жалко.
— Что ты тут деешь в лесу? А?
Мужик не откликался, помаргивая глазами.
— Язык, что ль, присох?
Мужик облизнул обмершие губы.
— Ну-ка, откликнись, а не то покончу.
Слезы по-бабьи набежали на глаза.
— Не надть, батя! Не надть, не кончай.
— Откуда идешь-то?
— С Москвы.
— А далеко ль?
— К Оке.
— А дела какие?
— Медведя кажу. Он пляшет.
— А чего лесом пошел?
— На дорогах прохожих бьют. Тут тише.
— Ан и тут попался!
— Ой, батя! Не надть, батя! Ой, батюшки!
— А чего на Оку пошел?
— Моя там жизнь. Ой, под Коломною.
— С деньгой, значит, с Москвы домой идешь?
— Ой, не надть, отпусти, батя! Дома-то семья без хлеба, без крова…
— Ан и сам не знаю: пустить аль нет?
— Ой, пусти, кровный!
— Ан право не знаю.
— Ой, кровный!
— А денег-то много?
— Ой, нет.
— А долго на Москве-то был?
— Да третий месяц.
— Ну, понимай, деньги есть. Где кошель-то?
— Ой, пусти только.
— А что ж ты безоружный в лесу-то идешь?
— А с медведем иду, так не боязно.
— Вон он стоит, не помогает.
Мужик повернул из-под Кирилла голову и посмотрел на медведя. Тот стоял на задних лапах, поплясывал, но подходить ближе опасался.
— У, окаянный!
Кирилл привстал над мужиком:
— Ну-ка, подымись!
Мужик посмотрел на Кирилла с удивлением;
— Ты чего?
— Раздумал тебя душить. Живого с собой поведу.
— Ой, не на Москву ли?
— А чего ты спужался?
— Лучше уж тут кончай.
— Вона что! Чего ж там наделал?
— Да так…
Кирилл снова слегка нажал.
— Ой, батя! Ой, пусти, скажу.
— Ну?
— Как на рядах-то вечером отплясались, пошли с Топтыгой домой, в переулочке одно дело сдеял.
— Так, так. Каково же дело?
— Да так… Мелкое…
— Ну?
— Ой, скажу, скажу. Купца приткнул. Выручку взял.
— Много?
— Да так…
— А?
— Всю выручку.
— Поделишься?
— Пусти! Поделюсь.
— Ну смотри: слово — олово.
Кирилл привстал. Мужик вылез из-под него, разогнулся и помыкнулся было бежать, но рука Кирилла перехватила ею. Кирилл стоял, а мужик опять лежал на земле.
— Вона ты какой! А я уж было поверил, хотел тебя в артель к себе взять.
— Неужли взял бы?
— Совсем было хотел, да вижу — лжив человек.
— Возьми, не покаешься.
— Ну-ка встань!
Мужик поднялся и, все еще робея, заговорил:
— В малиннике у меня… сума-то… Пойдем, что ль! Бери пополам.
— А не много ль тебе останется?
— Нет, давай пополам.
— Ну-ка, давай сперва глянем.
Они пошли к малиннику. Там в примятом логове лежали сума, железный костыль. Нашлась еда. Пересчитали богатство, выходило неплохо, хорошо торговал купец в свой последний день.
— Как же ты утек-то?
— А кто поводыря удерживать станет? Вора имают, а мы и в княжеский терем идем — песни поем.
— Ты что ж, первый раз домекнул?
— Первой. Раньше по малости баловал, ежли заглядится кто.
— И сходило?
— Раз заметили, да на медведя свалил, он, мол, озорник, а я скромник.
— Веселый ты, я вижу, человек.
— Да малость запечаловался, как ты насел.
— Опять смекаешь уйти?
Мужик задумался. Потом улыбнулся:
— Я тебе истинно, как отцу, скажу: шел и думал — дружка б мне, с кем бы по душам век жить.
— Что ж, посмотрим, каким-то сам ты дружком станешь.
— Не прогневаю.
Так они дальше шли вместе.
Конь сперва опасался зверя. Косил глазом, пофыркивал, прядал ушами. Потом обнюхался, стал терпеть. Медведь был смирен; видно, не мучили, не дразнили сызмалу, теперь ластился к человеку, норовил пригреться около.
На стоянке, когда сели поснедать, медведь, соскучившись, толкнул носом вожака под локоть. Вожак даже выронил ломоть хлеба.
— Что ты, нечистый дух?
Но медведь снова Толкнул носом под локоть.
— Не балуй! Поиграть просится, — объяснил он Кириллу.
— А как звать-то тебя?
