Загадка разрешилась только в 1918 году после смерти Г. Адамса. Выяснилось, что историк, автор многих книг (в том числе девятитомной истории США в эпоху Джефферсона и Мэдисона), написал еще и этот роман. Отнюдь не из любви к изящной словесности, а по повелительной необходимости, как представлялось дело в его кружке. Адамс, Хэй и Кинг — зрелые сорокалетние люди, пресловутые американские прагматисты — сочли нужным глава за главой читать и обсуждать роман, править его, в общем, тратить время. Чего ради?
Они, плоть от плоти высшего класса Америки, были безмерно обеспокоены — страна стояла на распутье. Прошло полтора десятка лет после победы Севера над Югом в Гражданской войне. Драгоценная Свобода, за которую пролили море крови, обернулась торжеством «грубого индивидуализма», оргией разнузданной наживы; богатые становились богаче, бедняки беднели, хотя у них-то и без того мало что было. На глазах происходила резкая поляризация общества. Не надо было обладать острым зрением, чтобы увидеть: все это было чревато громадным социальным взрывом. Бизнес угрожающе вторгался в политику в том государстве, которое, по американской мифологии, было достаточно отлажено — демократия с весьма широким, по критериям века, избирательным правом и прочими атрибутами, введенными еще «отцами-основателями» как раз для предотвращения социальных потрясений. Если так, рассудил Г. Адамс с друзьями, то каковы перспективы демократии, способна ли она оказаться надежной дамбой против «опасных классов», как именовал американский пролетариат Дж. Хэй.
Гарвардский историк Г. Эйкен, подготовивший переиздание «Демократии» в 1961 году, напомнил: книга «заставляет нас заняться двумя вопросами, которые большинство американцев игнорирует. Первый — старый вопрос Платона, может ли народное правительство последовательно работать в интересах народа. И второй, тесно связанный с первым, — не таит ли идея демократии, как давным-давно подметил Гоббс, в себе противоречие. При демократии люди голосуют, но они не правят и не могут править. А тогда кто же правит и в каких целях? Адамс, достаточно внимательно, хотя и по-своему читавший Маркса, был убежден лишь в одном: государство, как природа, не терпит пустоты, и теми, кто не может или не хочет править, будут править, по всей вероятности, люди еще более неразборчивые и невежественные, чем они сами. Ведь как и его блистательные предки, Генри Адамс был реалистом» [121]. Вот это поучение своему классу и высказали Г. Адамс и К° в «Демократии».
Реалисты до мозга костей, они прекрасно понимали, что те, кому в первую голову адресована книга, умеют и любят считать, но не читать и отложат в сторону философский трактат. Посему они и облекли свои идеи в форму романа с не очень замысловатой, а попросту говоря, банальной интригой: влиятельный сенатор Ретклиф, вероятный будущий президент, по-деловому и без памяти влюбляется в Мадлен Ли, старшую из двух сестер-красавиц, приехавших в Вашингтон провести зимний сезон и доискаться до сути американской политики. Коль скоро, как доподлинно было известно уже в XIX веке, лучшие слушательницы — женщины, самые отработанные сентенции вкладываются в уста вымышленных героев в их обществе. Польза для читателя, натурально, не меньше, чем для любознательных дам, подстегивавших своим вниманием красноречие ораторствовавших американских политиков.
Мадлен «приперла к стене» конгрессмена Гора коварным вопросом: «Неужели вы считаете демократию самой лучшей формой правления, а всеобщее избирательное право — успехом?» Взяв с собеседницы слово, что она никогда не перескажет услышанного, Гор с «энергией отчаяния» объяснил ей и читателям: «Я допускаю, что демократия всего-навсего эксперимент, но ведь это единственный путь, по которому стоит следовать обществу; единственная концепция долга общества, достаточно широкая, чтобы удовлетворить его потребности; единственный результат, стоящий усилий или риска. Любой иной возможный шаг есть шаг назад, а я не желаю повторения прошлого. Я рад, что общество схватилось со спорными проблемами так, что никто не может позволить себе остаться нейтральным».
«Предположим, ваш эксперимент не удастся, — сказала миссис Ли, — предположим, общество уничтожит себя всеобщим голосованием, коррупцией и коммунизмом».
Гор в ответ предложил Мадлен жить верой. «Если нашему веку суждено поражение, мы должны принять смерть в строю. Если же нам уготована победа, мы возглавим шествие. В любом случае нельзя стоять в стороне или быть нытиком». С этими энергичными суждениями Гор и удалился, повторив на прощание: нужно забыть о том, что он сказал. В противном случае его «репутация погибла» [122].
Вот где причина анонимности романа «Демократия», когда книга впервые увидела свет! Проницательный американский историк В. Паррингтон в двадцатые годы нашего века нашел: в лице Гора «Адамс явно изобразил самого себя», ибо в его уста вложил «свои политические убеждения» [123]. Находку эту Паррингтон обнародовал в своем трехтомном труде «Основные течения американской мысли» не из профессорского любомудрия, а по иной, весьма существенной причине — он исследовал развитие либерализма в Соединенных; Штатах.
Уже в семидесятых-восьмидесятых годах минувшего столетия люди, причислявшие себя к политическим мыслителям правящего класса, задумались о том, как встретить на дальних подступах «коммунизм». У них стала выкристаллизовываться доктрина буржуазного либерализма как комплекса очень сложных и внешне противоречивых мер, которые обеспечат долголетие американского капитализма. Они принялись — пока в духовной сфере — спасать капитализм от тех капиталистов, которые не видели дальше своего носа.
Адамс разобрал доводы сторонников возвращения к истинам времен Джорджа Вашингтона, но, если бы и «было восстановлено старое общество… даже сам генерал Вашингтон не смог бы спасти его. Еще до смерти он потерял свое влияние даже в Виргинии», то есть на собственной родине. Так что же делать? Помнить: «судьба этой благородной партии (республиканской. — Н. Я.), записавшей в свой актив немеркнущие достижения, зависела от того, расстанется ли она с принципами. Единственный принцип — не иметь принципов». Но ведь отсюда следует коррупция, смертельно опасная для существующего порядка. Нужно, говорят иные, очистить правительство, но эти люди забывают испанскую пословицу: «берущийся отмыть голову осла потратит зря время и мыло». Таково очередное поучение Гора — Адамса. Все это излишне эмоционально, а потому не всегда понятно.
Писатель, вероятно, почувствовал, что не сможет развязать завязанные сюжетные узлы. И призвал на помощь вымышленных персонажей — блиставшего в высшем свете русского дипломата князя Попова, который, оторвавшись от служения музам, приводит в вашингтонские салоны болгарского посланника барона Якоби. Адамса мало заботит, что в описываемое им время — начало семидесятых годов — Болгария еще не была освобождена Россией и, следовательно, не могла иметь посланников, один из которых, по воле Адамса, представлял эту страну за пределами Балкан уже не менее полувека! Историческая достоверность, впрочем, не нужна, ибо барон Якоби приглашен в книгу на роль
